02.06.2011 | Элла Панеях

Суррогат оправдания

В прошлой колонке серии речь шла о структуре ценностных предпочтений российских судей. Напомним, опрос судей, проведенный Институтом проблем правоприменения, показывает, что главными для себя ценностями сами судьи называют законность и защиту прав граждан. Чтобы осуществлять эти ценности в своей деятельности, судья, по мнению самих же судей, должен знать букву закона (62%), быть справедливым (52,3%), быть независимым (49,3%) и быть непредвзятым (37,4%).

Такова самохарактеристика российских судей. Какова же реальность их деятельности? Достаточно посмотреть на статистику решений по уголовным делам, чтобы образ судьи-законника, справедливого и независимого, существенно померк. В России рассматривается более миллиона уголовных дел в год, и количество оправданий по ним составляет не более 1%. Казалось бы, суд здесь ведет себя как обыкновенный придаток репрессивной системы, безвариантно штампуя приговоры по делам, среди которых просто не может быть большой доли добросовестно и законно расследованных: незаконные практики дознания в милиции, низкая квалификация следователей, чисто формальный характер прокурорского надзора над следствием — явления, мягко говоря, распространенные. В этих условиях количество оправданий в независимых судах, во всем следующих букве закона, должно бы быть намного более значительным.

Значит ли это, что, пройдя штампующий обвинения суд, непременно окажешься в заключении? Вовсе нет. Реальные сроки лишения свободы получают всего лишь около четверти подсудимых. Почти столько же дел прекращается по нереабилитирующим основаниям: т. е. человек признает себя виновным, а судья освобождает его от наказания совсем. Еще четверть получают условные сроки, оставшиеся — наказания, не связанные с пребыванием в заключении: штраф, обязательные работы.

Если на секунду поверить, что вина каждого, кто признан виновным в суде, действительно добросовестно доказана, то получается, что судьи в опросе существенно недооценивают собственный гуманизм (лишь ничтожная часть опрошенных упоминают эту ценность как значимую). Более внимательный взгляд на цифры, однако, заставляет предположить другое объяснение.

Так, чем тяжелее состав преступления, тем больше в среднем мы видим примирений с пострадавшим: если из дел, по которым лишение свободы не предусмотрено, прекращается за примирением лишь 8%, то из дел, по которым предельно возможная санкция не превышает одного года, — уже 16%, а из тех, где верхняя санкция достигает пяти лет, — 21%. Казалось бы, чем серьезнее преступление, в котором подсудимый признал себя виновным (а это условие примирения), тем меньше у него должно быть шансов уйти из зала суда безнаказанным, даже без судимости за плечами. Если же предположить, что судьи прекрасно видят все огрехи прокуратуры и следствия и тем менее расположены отправить подсудимого за решетку по недоказанному обвинению, чем более серьезная санкция ему грозит, — все логично.

То же мы видим и на другом примере. Прекращение дела с признанием подсудимого виновным возможно только по делам нетяжким и средней тяжести. Так вот, если по самым тяжелым из дел средней тяжести (санкция до пяти лет лишения свободы) судьи выносят 33% условных приговоров, то по самым легким из тяжких (верхняя санкция — шесть и семь лет соответственно) — уже 51 и 52% соответственно.

Вдумайтесь: более половины приговоренных за тяжкие преступления получают условный срок. Это уже был бы не гуманизм, а какое-то бездумное попустительство, если предположить, что судьи действительно верят, что отпускают гулять по улицам серьезных преступников. Вот только по делам с санкцией до пяти лет помимо 33% условных сроков еще 22% дел было прекращено, что в сумме дает 55%. Похоже, что, не имея возможности отпустить людей, наказывать которых нет достаточных оснований, судьи просто переключаются на самую легкую из возможных санкций — условную.

Примирение и условные сроки, таким образом, в существенной части дел служат суррогатом оправдания там, где судья не убежден доводами обвинения. Почему же просто не оправдать? Не нужно думать, что прокуратура, и тем более следственные органы, нависают над судьей с топором в руках, грозя страшными карами за каждый оправдательный приговор. Цена вопроса — небольшие неприятности по службе, от силы — потеря престижной работы с перспективой пожизненного назначения и ранней пенсии с сохранением льгот. Прокуратура имеет обыкновение требовать пересмотра оправдательных приговоров: более 40% из них проходят апелляцию, примерно столько же — кассацию. Из обвинительных же в апелляционной инстанции рассматривается 2,8%, в кассационной — 17,6%. Отменяются (изменяются) высшей инстанцией оправдательные приговоры тоже в 4-5 раз чаще других. Иными словами, шанс испортить суду статистику и нарваться на неприятный разговор с председателем для судьи намного выше, если оправдать подсудимого. Однако, как мы видим, это вовсе не делает судей бездумными штамповщиками приговоров: в рамках возможного — т. е. в тех рамках, в которых за судьбу и доброе имя человека не нужно платить даже самыми минимальными неудобствами для себя лично, — они и впрямь стараются не допустить серьезного наказания там, где вина не доказана, и минимизировать вред от неправосудного приговора для подсудимого. Судьи нам не врут: законность, справедливость, непредвзятость и даже права граждан не пустые слова для них. Они их ценят и даже стараются защищать. Но собственный комфорт и материальные интересы волнуют их больше.

Элла Панеях — ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения

Материал опубликован в газете «Ведомости» 02.06.2011, 99 (2865)

Версия для печати