26.10.2011 | Алексей Макаркин

Исламский марш

Новый ливийский лидер Мустафа Абдель Джалиль провозгласил шариат основой будущего законодательства страны. Исламисты получили относительное большинство голосов на выборах в Учредительное собрание Туниса. Они же считаются фаворитами предстоящих парламентских выборов в Египте. В чем причина успеха политического ислама одновременно в нескольких арабских странах?

В последние дни из арабских стран постоянно приходят сообщения о росте влияния исламистов. То они получают относительное большинство голосов на выборах в Учредительное собрание Туниса. То ливийский лидер Мустафа Абдель Джалиль провозглашает шариат основой будущего законодательства страны, что уже вызвало недовольство представителя Европарламента. То новый премьер Иордании Аун аль-Хасауна приглашает исламистов в свое правительство, но те выжидают, обещая кабинету поддержку, но лишь в проведении реформ. И при этом исламисты считаются фаворитами предстоящих парламентских выборов в Египте. Складывается впечатление, что политический ислам скоро будет доминировать в целом ряде арабских стран.

Победоносный марш исламистов неудивителен. Именно политический ислам является наиболее жизнеспособной альтернативой дискредитировавшим себя авторитарным светским режимам. Он апеллирует не только к религии, но и к такому понятию, как справедливость, нарушенная традиционными коррумпированными элитами – оно чрезвычайно привлекательно для беднейших слоев населения. Религиозный фактор значим не только для получения голосов избирателей, но и как мощный организационный ресурс. Ни у одной из левых или либеральных арабских партий нет такой инфраструктуры, основными компонентами которой являются мечети, имеющиеся в любой деревушке.

Попытки разделить религию и политику предпринимались в исламском мире многократно, причем нередко с успехом. Вспомним Ататюрка, Насера или первого тунисского лидера Бургибу – сильных вождей, способных увлечь миллионы людей и добиться реализации общенациональных задач, жесткой рукой подавив сопротивление оппозиционной части исламского духовенства. "Запаса прочности" созданных ими светских политических систем хватило на долгие десятилетия, но их наследники столкнулись не только с проблемой неэффективности и коррупции, но и со значительно более сложным вызовом.

Светские политические системы в государствах, абсолютное большинство населения которых исповедуют ислам, были основаны на европеизации, часто реализуемой методами a la Петр Первый, который лично стриг бороды боярам (Ататюрк, например, не только ввел в Турции европейское законодательство, но и запретил туркам носить фески). Но быть "как в Европе" не означает быть "в Европе". Даже Турция, многолетний член НАТО, никак не может войти в "клуб избранных", которым является Евросоюз.

Стимулов для демократизации у элит было явно недостаточно – напротив, они оказались заинтересованы в консервации существовавших политических режимов. Модернизация оказалась незаконченной – в том числе и в Турции, которая добилась наибольших успехов. Государство доминировало в экономике (в Турции приватизация началась только в 80-е годы при одном из наиболее дальновидных представителей элиты Тургуте Озале, который, кстати, был сторонником шагов навстречу исламистам), общество все меньше находило общий язык с властью.

Европеизм в этих условиях становится верхушечным, затронувшим "продвинутые" группы городского населения, как лояльные власти, так и критично настроенные к ней. Но куда большее число людей, вынужденно приняв официальные правила игры, в реальности жили по своим принципам. Они голосовали за власть (или, как в Турции, за различные светские партии), но на деле основным авторитетом для них оставался мулла.

Отдельная история – Ливия при Каддафи. В отличие от Ататюрка и Насера, Каддафи изначально хотел укрепить свою власть, не отрицая политический ислам, а «приватизировав» его. В 1971 году Совет революционного командования Ливии, возглавлявшийся Каддафи, провозгласил исламизацию правовой системы страны. Было решено, что все вновь принимаемые законы должны основываться на принципах шариата, и действующее законодательство следует пересмотреть под этим углом зрения. Джалиль, который был министром юстиции в прежнем правительстве, добивался амнистии узникам, выучившим Коран.В 1972 году были введены в действие законы о закяте (налоге в пользу бедных, уплата которого является одной из пяти главных обязанностей мусульманина), запрете процентов при займах между частными лицами и наказании кражи и разбоя ампутацией руки или руки и ноги, что преподносилось в качестве первого шага на пути к «возрождению истинного ислама». В течение последующих двух лет были приняты законы о наказании за прелюбодеяние и употребление спиртных напитков.

После того, как Ливия стала Джамахирией, процесс исламизации продолжился даже более активно. В 1977 году Коран объявлен "законом общества", а в 1984 году был принят Закон о браке и разводе, фиксирующий нормы шариата.

Так что Джалиль, говоря о шариате как основе ливийского законодательства, вроде бы не предлагает ничего нового. Но разница есть, и принципиальная. Для Каддафи ислам был лишь оболочкой для продвижения социальных идей, содержавшихся в его "Зеленой книге", которую он считал Евангелием нового века (одно это определение заставляет усомниться в его приверженности ортодоксальному исламу). Как декабрист Сергей Муравьев-Апостол, поднявший в конце декабря 1825 года против царя Черниговский полк, используя написанный им и обращенный к полуграмотным солдатам катехизис, в котором со ссылками на Библию оправдывалось восстание против самодержавия. Конечно, Каддафи последних лет жизни никак не мог ассоциироваться с борцом против деспотии, но молодой офицер, возглавивший более сорока лет назад военный переворот, безусловно, был революционером и сочетал жесткий прагматизм с романтизмом.

Что же до Джалиля, то он действительно исламист, хотя и умеренный – один из тех, кто испытывал внутреннее раздражение (несмотря на внешнюю лояльность) от использования Каддафи религии в собственных политических интересах. При этом в Ливии есть исламисты, придерживающиеся куда более радикальных взглядов, чем Джалиль. Пока был жив Каддафи, широкая коалиция противников диктатора имела хоть какой-то стимул для единства – пусть в значительной степени и показного. Но сейчас не исключено, что умеренным исламистам придется выбирать – либо радикализироваться, либо сотрудничать со светскими политическими силами против радикалов.

Последнее не исключено, потому что нынешнее поколение арабских исламистов проявляет изрядную гибкость, стремясь адаптироваться к современному глобальному миру, не отказавшись от собственных ценностей. Они подчеркивают, что ориентируются на Анкару (где почти десятилетнее пребывание у власти исламистской партии Эрдогана не привело к сворачиванию демократии), а не на Тегеран.В программе тунисской исламистской партии "Аль-Нахда" говорится о защите религиозных свобод, прав меньшинств, а также "свободы женщин от введения какого бы то ни было дресс-кода". Лидер "Аль-Нахды" Рашид Ганнуши заявляет: "Мы не хотим, чтобы государство вмешивалось в личную жизнь граждан. Мы хотим, чтобы народ выбирал, хочет он хиджаб или нет". А одним из лидеров избирательного списка партии является женщина-предприниматель Суад Абдеррахим, которая не носит хиджаб.

В Египте исламисты тоже весьма осторожны. Как и в Тунисе, они намерены в случае успеха на выборах участвовать в формировании коалиционное правительство. Но одно дело – лозунги и предвыборные обещания, и другое – политическая практика. Наиболее европеизированная часть арабского общества подозревает исламистов в двуличии – в том, что признание демократических норм является для них временным маневром. И что они используют политические свободы только для того, чтобы победить на выборах.

Ведущая тунисская левоцентристская партия уже отказалась вступать в коалицию с "Аль-Нахдой", чтобы не играть роль прикрытия для победителей. Впрочем, только время – причем ближайшее – подтвердит правоту скептиков или опровергнет их доводы.

Материал опубликован на сайте «Голос России» 26.10.2011

Версия для печати