30.04.2009

Ростислав Капелюшников: «Безработные не способны ни к каким самостоятельным коллективным протестным действиям»

Экономический кризис подтолкнул научное сообщество к многочисленным измышлениям на тему особенностей российского рынка труда, его будущего и возможной социальной протестной активности безработных. О пресловутой российской модели рынка труда, о ее судьбе и качественных характеристиках «Политком.Ру» побеседовал с Ростиславом Капелюшниковым, заместителем директора Центра трудовых исследований ГУ-ВШЭ.

- Как сформировался, так называемый, российский рынок труда?

- Я напомню, что в начале 1990-х годов, также как и сейчас, в России царил дикий страх перед перспективой сверхвысокой безработицы. Тогда, также как и сейчас, этот страх в значительной мере подпитывался ожиданиями грядущих политических и социальных катаклизмов. Но этим ожиданиям не суждено было сбыться. Развитие российского рынка труда пошло по совершенно иному пути. На нем не было ни массовых сбросов рабочей силы, ни резкого подскока безработицы, ни сильного провала в занятости. Это расхождение как с исходными ожиданиями, так и с тем, что наблюдалось на рынках труда других постсоциалистических стран, заставило подозревать, что мы имеем дело не со случайной аберрацией, а с системной реакцией — с чем-то таким, что заслуживает название модели.

Для того чтобы понять характеристики рынка труда необходимо проанализировать несколько показателей. В кризисный период до 1998 года ВВП сократился на 40%, занятость — только на 15%. Это значит, что каждый процентный пункт сокращения производства сопровождался снижением занятости только на 0,3 процентных пункта. За те же годы реальная заработная плата упала в три раза. После вступления российской экономики в фазу подъема эти тенденции как бы развернулись на 180 градусов: ВВП вырос на 85%, занятость — на 7%, а реальная заработная плата — более чем в три раза. Таким образом, фирменным знаком российской модели рынка труда можно считать низкую эластичность занятости по выпуску, то есть слабую чувствительность занятости к любым встряскам в экономике. Естественно полагать, что при такой более или менее стабильной занятости нужно ожидать не слишком высокой безработицы. И в российском случае это оказывается действительно так. По данным, рост общей безработицы в России был очень медленным и постепенным, что она лишь на короткий период превысила отметку 10% (примерно с 1996 по 1998 гг.) и что после того, как российская экономика вступила в фазу подъема, общая безработица стремительно пошла вниз и в середине 2008-го года находилась в где-то промежутке между 5% и 6%. Отличительной чертой российского рынка труда был устойчивый кратный разрыв между общей и регистрируемой безработицей.

- Не могли бы Вы объяснить, что значит «общая безработица»?

- Общая безработица (или, как ее еще называют, безработица по методологии МОТ) во всем мире определяется на основе специальных обследований рабочей силы. В рамках этих обследований безработным признается человек, который отвечает трем критериям: у него нет работы, он работу ищет и он готов к ней приступить. Таким образом, студент, который на последнем курсе вуза ищет, куда бы ему пойти работать после получения диплома, не является безработным, потому что он не готов приступить к работе прямо сейчас — он относится к экономически неактивному населения. Зарегистрированными безработными признаются люди, которые пришли в государственную службу занятости, их поставили на учет и присвоили им статус официальных безработных. Этот статус дает им определенные права, в том числе и на получение пособий. Пик общей безработицы был достигнут в 1998-м году (13,3%), а регистрируемой — в 1996-м (3,5%). Получается, что ситуация на рынке труда продолжала ухудшаться, а регистрируемая безработица уже пошла вниз. И наоборот: в посткризисный период ситуация на рынке труда последовательно улучшалась, но несмотря на это было несколько эпизодов, когда регистрируемая безработица вдруг начинала идти вверх. Это означает, что в российских условиях регистрируемая безработица является в значительной мере рукотворным феноменом: ее динамика определяется не столько объективными тенденциями на рынке труда, сколько организационными и финансовыми возможностями Государственной службы занятости, которая отвечает за поддержку безработных.

- А чем можно объяснить стабильную занятость и умеренную безработицу?

- Предположение, которое приходит в голову первым, — крайне низкая подвижность российской рабочей силы. В 1990-е годы это объяснение пользовалось огромной популярностью. Тогда не было отбоя от тех, кто утверждал, что российские предприятия и российские работники ведут себя совершенно нерыночно. Казалось вполне естественным, что российские работники должны бояться тронуться с места, держаться за свою работу из последних сил и страшиться выхода на открытый рынок труда. Одновременно казалось естественным, что руководители российских предприятий — это патерналисты, которые должны заботиться о судьбе своих работников и поэтому не выбрасывать их на улицу. В условиях такого бездействия с обеих сторон действительно не было бы ничего удивительного ни в поддержании относительно стабильной занятости, ни в поддержании относительно низкой безработицы — по крайней мере, на определенной дистанции.

С этим объяснением все хорошо кроме того, что оно полностью противоречит всему, что реально происходило и происходит на российском рынке труда. По показателям движения рабочей силы он всегда оставлял далеко позади рынки труда всех других стран с переходной экономикой. Коэффициент валового оборота рабочей силы, который рассчитывается как сумма коэффициентов найма и выбытия, составлял на нем 55-65%. Парадоксально, но в кризисный период российские предприятия поддерживали на высокой отметке найм, а в посткризисный период сохраняли высокие темпы выбытия. Ежемесячно примерно 1 миллион работников уходили с предприятий и около 1 миллиона на них приходили. В течение каждого года такое крупномасштабное перетряхивание персонала затрагивало примерно треть всех занятых. Другой парадоксальной чертой российского рынка труда являлось преобладание увольнений по собственному желанию. Увольнения по инициативе работодателей так и не получили на нем заметного распространения и составляли максимум 1-2% от численности работников.

На самом деле существовали два фундаментальных механизма. Первый — это гибкое рабочее время. По расчетам, в российской промышленности первой половины 1990-х гг. продолжительности рабочего времени стала почти на полтора месяца короче! Сокращение продолжительности рабочего времени производилось предприятиями в двух основных формах — либо в форме вынужденных отпусков, либо в форме перевода работников на неполное рабочее время. В худшие кризисные годы до 7-8 млн. работников уходили в вынужденные отпуска и до 6-7 млн. переводились на неполное рабочее время. Гибкое рабочее время становится эффективным стабилизатором занятости.

Еще более важным механизмом, способствовавшим стабилизации занятости и сдерживанию роста безработицы, являлась гибкая цена труда. В российских условиях она обеспечивалась несколькими основными способами. Во-первых, путем инфляционного обесценения заработков. Во-вторых, в структуре заработков российской рабочей силы значительное место занимают премии и другие поощрительные выплаты — то, что называется переменной частью оплаты труда. Величина этой переменной части завязана на экономические результаты деятельности предприятий и колеблется вместе с ними. Таким образом, менеджеры могут увеличивать или уменьшать оплату труда работников в прямой зависимости от того, что происходит на их предприятиях. В-третьих, широкое распространение на российском рынке труда получил такой достаточно необычный феномен как задержки заработной платы. И последнее: пожалуй, самым пластичным элементом российской системы оплаты труда являлись «теневые» выплаты (в конвертах и т.д.). Обычно именно скрытая оплата первой реагировала на любые перепады рыночной конъюнктуры: ведь резкое сокращение или даже полное урезание «конвертных выплат» можно провести практически мгновенно. Анализ графических данных изменения оплаты труда с 1991 по 2008 гг. позволяет в мельчайших деталях реконструировать все то, что происходило с российской экономикой в течение этих десятилетий. А по кривой занятости, мы даже не смогли бы сказать, к какой экономике она относится и что там происходило: никаких откликов на шоки, которые один за другим обрушивались на российскую экономику, на ней не видно.

- А каковы результаты таких особенностей рынка труда?

- Результатом этого оказывается деформализация отношений между работниками и работодателями. Трудно представить, чтобы, например, члены профсоюза собирались и голосовали за резолюцию о том, сколько денег в форме «конвертных выплат» им следует потребовать от работодателя. Договоренности о таких выплатах — вещь интимная и обсуждаются всегда один на один. Но господство неформальных отношений возможно только в условиях слабого контроля за соблюдением норм трудового законодательства и свидетельствует о неэффективности системы инфорсмента, действовавшей на российском рынке труда. Указанные обстоятельства и составляют специфику российского рынка труда.

- Какие оценки можно дать российской модели рынка труда?

- Описанная модель не поддается однозначной оценке в нормативных терминах. С одной стороны, экономические издержки, связанные с ее функционированием, оказываются достаточно высокими (для экономии времени я не буду на них останавливаться). Но, с другой стороны, социальные издержки оказываются, напротив, достаточно низкими. Как ни странно, российская модель рынка труда способствовала смягчению негативных социальных последствий, которыми сопровождался переход к рыночной системе. Во-первых, в условиях господства неформальных трудовых отношений агенты начинают ориентироваться на индивидуальные, а не коллективные стратегии приспособления, что снижает риск масштабных социальных конфликтов. Во-вторых, в рамках такой модели не возникает сложной и трудноразрешимой проблемы долгосрочной безработицы. В-третьих, благодаря гибкости заработной платы в сторону понижения малопроизводительные работники не отсекаются от рынка труда, а сохраняют возможность оставаться занятыми, хотя и за невысокую зарплату. В-четвертых, издержки приспособления не падают на какую-то ограниченную группу, например, безработных или работников с низкой производительностью, а распределяются по значительно более широкому кругу участников рынка труда (в виде сокращающегося рабочего времени, снижающейся заработной платы и т.д.). Но, в-пятых, плоды экономического роста точно так же не концентрируются на какой-то одной привилегированной группе работников, а просачиваются глубоко вниз, доходя до всех сегментов рабочей силы. Наконец, в рамках такой модели существует обширный неформальный сектор, который выступает буфером, гасящим возникающие шоки. Выражаясь метафорически, можно было бы сказать, что российская модель рынка труда переводит негативную социальную энергию в диффузное состояние, амортизируя тем самым шоки без ущерба для устойчивости всей системы. Такое устройство рынка труда по существу минимизирует риск социальных конфликтов.

- Продолжает ли эта модель работать сейчас в новых кризисных условиях?

- Мне кажется, здесь можно предложить два теста. Первый тест — экономический. Если выяснится, что в условиях нынешнего кризиса эластичность занятости по выпуску остается низкой, то это будет означать, что «российская» модель продолжает действовать. Если эластичность занятости по выпуску окажется близка к единице или еще выше, то это будет означать, что она прекратила свое существование. Второй тест — социальный. Если ухудшение ситуации на рынке труда не приведет к социальным встряскам и политической дестабилизации, то это станет свидетельством того, что «российская» модель продолжает действовать; если же рост безработицы вызовет резкое обострение социальной обстановки, то это станет свидетельством прекращения ее действия. Начнем с экономического теста. В условиях информационных ограничений есть несколько способов провести экономический тест. Во-первых, мы можем проанализировать альтернативные прогнозные оценки роста безработицы и посмотреть, что они означают и как они выглядят в свете прошлого опыта. Во-вторых, мы можем попытаться оценить действия, которые в условиях кризиса уже начало предпринимать государство, и попытаться понять, каковы их вероятные последствия, направлены ли они слом прежней модели или нет. В-третьих, мы можем просто рассмотреть первоначальную реакцию рынка труда на вхождение экономики в кризисное состояние. Насколько сильна эта реакция и какие формы она принимает? И, наконец, мы можем проанализировать изменения в общих условиях функционирования российского рынка труда, чтобы выяснить, насколько фундаментальны эти изменения по отношению к тому, что было в 1990-х годах.

Официальный прогноз падения ВВП на этот год — минус 2,2%. Но большинство экспертов считают, что спад будет не менее 5%. Существуют, конечно, и более пессимистические предсказания, однако, я думаю, величина -5% может быть принята в качестве условного консенсус-прогноза. Разброс в оценках вероятного роста безработицы еще сильнее. По первоначальному официальному прогнозу, в этом году общая безработица должна была вырасти до 7,5%. Очевидно, что этот уровень превышен уже сейчас. Многим российским экспертам почему-то полюбилась цифра 15% и некоторые определяют ее в качестве «социально опасного уровня безработицы». Если мы считаем, что безработица составит 15%, то это предполагает ее прирост по сравнению с докризисным периодом почти на 10 процентных пунктов. Это в свою очередь предполагает, что занятость должна будет снизиться процентов на 15, потому что многие из тех, кто потеряет работу, станут уходить не в безработицу, а в экономическую неактивность. А это значит, что при экономическом спаде в 5% эластичность занятости по выпуску составит порядка 300%: каждому процентному пункту падения выпуска будет соответствовать три процентных пункта падения занятости. Но соотношение 1:3 выглядит совершенно неправдоподобно: можно сказать, что «в природе» такого не бывает. Я не утверждаю, что рост безработицы до 15% невозможен в принципе. Я утверждаю только, что если он произойдет, то для этого скорее всего потребуется гораздо более глубокий экономический спад, чем ожидаемые -5%.

- Как повлияли действия государства на рынок труда?

- Как раз перехожу к этому вопросу, связанному с действиями властей на рынке труда и оценкой их вероятных последствий с точки зрения безработицы. Была повышена минимальная заработная плата. По сравнению с предыдущими раундами это повышение оказалось более существенными и, по ориентировочным оценкам, затронуло заработки не менее 6% всех наемных работников. Следствием этого может стать выталкивание из занятости в безработицу части работников с низкой производительностью, так как в новых условиях предприятия уже не будут заинтересованы в их найме. Началось 30-процентное повышение оплаты труда работников бюджетного сектора. Это может обернуться заметным удорожанием рабочей силы для многих предприятий небюджетного сектора (в той мере, в какой они конкурируют с государством за одни и те же группы работников) и, значит, тенденция к сокращению занятости получит дополнительные импульсы. Сокращение численности вооруженных сил — без комментариев. Были уменьшены квоты на привлечение иностранной рабочей силы. Смысл этого решения в том, чтобы обеспечить реэкспорт безработицы в те страны, откуда в Россию приезжает основная часть трудовых мигрантов. Такой реэкспорт вполне вероятен, но я думаю, что он будет происходить не столько из-за сокращения квот, сколько из-за общего резкого снижения экономической активности в России. Максимальный размер пособий по безработице был повышен до 4900 рублей. Это должно было существенно усилить приток в безработицу, по крайней мере, — в регистрируемую. Еще важнее, что безработным, уволившимся с последнего места работы по собственному желанию, были предоставлены те же права, которые раньше имели только безработные, увольняемые по сокращению штатов. А так как в России, как я уже говорил, основная часть увольнений приходится на тех, кто уходит сам, не будет ничего удивительного, если из-за этого поток обращений в службы занятости резко возрастет (этого следовало бы ожидать вне зависимости от того, что происходит на рынке труда). Создание общероссийского банка вакансий. Это, пожалуй, единственная мера, от которой действительно можно ожидать серьезного сдерживающего эффекта. Было ужесточено трудовое законодательство и резко усилен контроль за его соблюдением. Стоит сейчас предприятиям попытаться принять хоть какое-то серьезное решение, как они оказываются «под колпаком» у государства. Фактически получается так, что ни одной меры по кризисному приспособлению предприятия не могут принять без хотя бы молчаливой санкции властей, а если тем что-либо не понравится, то они могут вмешаться и потребовать ее отмены. Риски, связанные с любыми возможными стратегиями адаптации, возросли для предприятий неимоверно. Наконец, государством была разработана и принята специальная программа дополнительных мероприятий по снижению напряженности на рынке труда. Она включает ряд мер, которые обозначены на этом слайде. На нем указаны и ожидаемые масштабы соответствующих подпрограмм, и то, сколько денег предполагается в среднем расходовать на одного их участника. Средний срок участия в них составляет три месяца. Что они могут дать? Максимальный эффект, которого можно было бы ожидать от этих мер, — это снижение безработицы на 0,4%. Но это заведомо завышенная оценка, так как главным результатом их реализации будет не снижение безработицы, а всего лишь отсрочка в ее росте — на какое-то время он рост безработицы будет притормаживаться, но потом она все равно пойдет вверх.

Подведем итоги. Действия государства на рынке труда порождают множество разнонаправленных эффектов, но по большей части это эффекты, способствующие росту безработицы. Была резко сужена свобода действий предприятий при выборе способов адаптации к кризисным условиям. Как я уже говорил, де-факто они оказались «под колпаком» у государства. Но это не значит, что предприятия остались полностью пассивным, на усиление государственного прессинга они ответили введением новых «нестандартных» механизмов приспособления.

- Например?

- Во-первых, предприятия начали активно использовать увольнения по соглашению сторон, которые в 1990-е годы почти не практиковались. Это промежуточная форма между добровольными и вынужденными увольнениями и в декабре прошлого года на долю увольнений по соглашению сторон приходилось примерно 15% всех выбытий рабочей силы. Во-вторых, сейчас наблюдается настоящий всплеск отпусков по заявлению работников. Поскольку в этом случае работник как бы «сам» просит, чтобы его отправили в отпуск, предприятие не обязано предоставлять ему какую-либо компенсацию, что резко сокращает издержки, связанные с такими отпусками. В кризисные месяцы охват ими увеличился как минимум вдвое.

Чтобы понять судьбу российской модели рынка труда, необходимо проанализировать первоначальную реакцию рынка труда на шоки, связанные с нынешним кризисом. Сейчас уровень регистрируемой безработицы составляет 2,7%, что на 1,1 процентных пункта выше, чем в октябре. Но по изложенным уже причинам этом показатель как минимум на полгода потерял всякую информативную ценность. Глядя на него, мы никогда не сможем сказать, с чем связан усиленный приток в службы занятости — то ли с тем, что ситуация на рынке труда резко ухудшилась, то ли с тем, что условия предоставления выплат зарегистрированным безработным стали намного лучше. За ноябрь, декабрь и январь численность персонала российских предприятий сократилась на 1,5 млн. человек, то есть они теряли примерно по 0,5 млн. работников в месяц. Это очень сильный сброс рабочей силы, еще более сильный сброс наблюдался лишь однажды — в 1994-м году. Чрезвычайно сильно отреагировала на кризис неполная занятость. По моим оценкам, приток в вынужденную неполную занятость, связанную с переводами на неполное рабочее время и вынужденными отпусками, увеличился в последнем квартале прошлого года более чем в десять раз, а условно-добровольная неполная занятость, связанная с отпусками по заявлению работников, — в два раза. Весь этот массивной навес неполной занятости эквивалентен примерно 600-700 тысячам работников, занятых в «нормальном» режиме (полное рабочее время). Задолженность по заработной плате с началом кризиса тоже стала быстро нарастать. По последним данным, к концу февраля 2009 г. она достигла 8 млрд. рублей, а количество работников, имеющих невыплаты, составило 0,5 млн. человек. Однако в относительном выражении это все еще абсолютно ничтожные величины. Они несопоставимы с тем, что было раньше, и в условиях резкого «зажима» на использование этого механизма адаптации со стороны государства трудно ожидать, что задержки заработной платы могут сильно увеличиться. Реальная заработная плата с октября 2008 г. по январь 2009 г. упала на 3,5%. Это очень немного и похоже, что все это сокращение произошло за счет инфляционного обесценения заработков. Однако приведенная оценка относится ко всей экономике и может давать неточное представление о процессах, которые шли непосредственно в рыночном секторе. Как я уже говорил, в конце прошлого года началось повышение оплаты труда бюджетников, что и создает впечатление относительной стабильности реальной заработной платы. Если же мы обратимся к отраслям рыночного сектора, то увидим, что там она просела гораздо сильнее.

- Какие выводы можно сделать из анализа этих данных?

- Это говорит о том, что российский рынок труда адаптировался сразу по всем азимутам и это является весомым аргументом в пользу сохранения прежней модели рынка труда. Количественно реакция остается не очень сильной (в относительном выражении), хотя не исключено, что мы имеем дело с отложенным эффектом и что постепенно сокращение занятости будет нарастать. После снятия сезонности все эти эффекты оказываются еще более слабыми. Складывается впечатление, что на начальном этапе кризиса главным механизмом адаптации оказалось резкое сжатие рабочего времени. Ценовая реакция заметна, но пока она тоже остается достаточно умеренной. Явных симптомов приближающейся катастрофы на российском рынке труда пока не видно, по большинству показателей произошел откат к ситуации 2004-2005-х годов, когда она расценивалась как вполне благополучная (исключение — показатели неполной занятости). Нужно добавить, что все эти оценки получены на основе данных по корпоративному сектору экономики; что происходит в некорпоративном секторе, пока сказать невозможно.

- То есть никаких качественных изменений в российском рынке труда не произошло?

- Нет, это утверждать нельзя. Вероятно, в ходе нынешнего кризиса нам следует ожидать принципиально иной реакции, когда начнется активное сокращение занятости, а разного рода «половинчатые» формы адаптации в конце концов перестанут применяться. С моей точки зрения, самым главным отличием нынешнего кризиса от кризисных эпизодов 1990-х гг. является то, что тогда спад производства протекал в условиях очень высокой, а сейчас — в условиях относительно умеренной инфляции. Одно дело заниматься инфляционным обесценением заработков, когда рост цен составляет 10-15% в месяц, и совершенно другое, когда он составляет 10-15% в год. Хуже того: во всех предыдущих кризисных эпизодах рост цен производителей опережал рост потребительских цен. Это означало, что удешевление рабочей силы с точки зрения предприятий происходило даже быстрее, чем падала покупательная способность заработной платы с точки зрения работников. С середины прошлого года реальная «потребительская» заработная плата упала на 8%, тогда как реальная «производительская» заработная плата выросла, причем насколько — почти на 25%! Ясно, что это удорожание рабочей силы с точки зрения предприятий будет заставлять их еще быстрее сокращать численность своего персонала. Они не смогут долго сохранять настолько сильно подорожавшую рабочую силу. С моей точки зрения, это главное отличие нынешней ситуации от ситуации 1990-х годов.

Другим важнейшим отличием является во многом иная природа самого кризиса. Если кризис 1990-х годов можно было бы обозначить как структурно-институциональный, то нынешний вполне можно определить как циклический. Тогда оставались ниши, которые были недоразвиты и в которые могла перемещаться рабочая сила из других секторов, где занятость была явно избыточной. Так, огромные массы работников могли переходить из промышленности и строительства в финансовые услуги и торговлю (всем памятен феномен челночества). Нынешний кризис нанес сильнейший удар по всем основным сегментом российской экономики. Невозможно указать незаполненные отраслевые ниши, куда теперь могли бы уходить выбывающие работники.

Еще один новый фактор — это резкое ужесточение инфорсмента. Как я уже говорил, в 2000-е годы трудовое законодательство было сильно устрожено, контроль за его исполнением стал намного более эффективным. Использовать в нынешних условиях задержки зарплаты крайне опасно, за это руководители предприятий могут быть привлечены к уголовной ответственности. Резко возросли издержки, связанные с использованием вынужденных отпусков: если в 1990-е годы предприятия могли отправлять в них работников, не выплачивая им за это никакой компенсации, то теперь они должны выплачивать им две трети среднего заработка, а попытки обойти это требование могут очень дорого им обойтись. Наконец, как я уже отмечал, с началом кризиса была создана система, при которой предприятия оказались у государства на коротком поводке. Оно отслеживает все их шаги, в любой момент может вмешаться и призвать их к ответу за неправильные с его точки зрения действия. Серьезные изменения в работе рынка труда могли быть связаны и с резким повышением выплат по безработице, о чем мы говорили раньше.

Последний фактор, которому лично я не придаю большого значения, но на который очень любят ссылаться политологи, социологи и некоторые экономисты, — это изменение в установках руководителей российских предприятий. Говорят, что «красные директора» прежней формации были патерналистами, они жалели своих работников и не выбрасывали их на улицу, но теперь им на смену пришло новое поколение технократически ориентированных менеджеров, которые на ухудшение экономического положения предприятий будут реагировать рационально — сокращением численности персонала. Существует еще одна версия того же аргумента. Если прежние директора не являлись реальными собственниками своих предприятий, распоряжались чужими деньгами и могли придерживать рабочую силу, то сейчас предприятия перешли в руки настоящих собственников, которые не захотят растрачивать свои деньги на то, чтобы держать ненужных работников. В силу действия всех этих факторов возрастает вероятность «стандартной» подстройки на рынке труда — в форме сокращения занятости и роста безработицы.

- Какие аргументы можно привести в пользу сохранения прежней модели рынка труда?

- Во-первых, сейчас в отличие от 1990-х годов вхождение российского рынка труда в кризис осуществлялось из состояния дефицита, а не избытка рабочей силы, что демонстрируют показатели. С началом кризиса уровень вакансий на предприятиях сократился, в конце прошлого года он все еще составлял 2,3%, что по историческим меркам является очень высоким показателем. Поддержание вакансий на такой высокой отметке является достаточно обнадеживающим сигналом. Во-вторых, изменения, произошедшие в структуре занятости, должны были сделать российскую экономику циклически менее чувствительной. В 1990-е и 2000-е годы огромная масса рабочей силы перешла из промышленности и строительства, циклически самых уязвимых отраслей, в сферу услуг. В ней сейчас занято более 60% всех российских работников — в полтора раза больше, чем было на старте рыночных реформ. На это можно возразить, что торговля, чей удельный вес в общей занятости увеличился особенно сильно, также является циклически чувствительным сектором. Однако в российских условиях сокращение занятости в торговле будет происходить в основном за счет трудовых мигрантов, фактически — за счет реэкспорта безработицы в те страны, откуда они прибыли. В результате аргумент о снизившейся циклической зависимости показателей занятости все равно остается в силе. В-третьих, значительные изменения произошли также в распределении рабочей силы по типам предприятий. В начале 1990-х годов некорпоративный сектор аккумулировал всего лишь 7 млн. человек, или менее 10% всех занятых, тогда как сейчас — 19 млн. человек, или почти 30% всех занятых. Этот сектор остается в значительной мере свободным от законодательного регулирования, что открывает его участникам возможности для более гибкого приспособления к меняющейся ситуации. Благодаря этому он может выступать в качестве буфера, смягчая последствия негативных шоков. В-четвертых, если говорить об увеличении пособий по безработице, то оно может повысить соотношение между средними выплатами по безработице и средней заработной платой максимум до 15-17%, что будет означать возврат к ситуации 2002-2003 годов. Иными словами, произошедшее увеличение пособий было не настолько радикальным, как это могло бы показаться на первый взгляд. Наконец, остаются многие традиционные возможности по снижению цены труда. Например, за счет срезания премий и иных поощрительных выплат. Как я уже говорил, в 1998 г. переменная часть составляла примерено 25% фонда заработной платы, а в 2007 г. около 35%. Разность — порядка 10 п.п. — показывает, каков резерв сокращения оплаты труда, которым в условиях кризиса достаточно легко могли бы воспользоваться предприятия. Сохраняется и возможность увода трудовых отношений «в тень». Напомню, что вплоть до самого начала кризиса доля скрытой оплаты труда оставалась стабильной и очень высокой. И последнее: в российских условиях неравенство в переговорных силах между работниками и работодателям настолько велико, что в критических ситуациях работодатели могут идти на прямое снижение основных ставок заработной платы. Это достаточно конфликтный способ адаптации и предприятия предпочитают его избегать, однако по мере нарастания кризиса они, скорее всего, станут прибегать к нему все активнее и чаще. Все эти факторы увеличивают вероятность временной и ценовой подстройки — в форме недозанятости и сокращения оплаты труда.

- Как вы расцениваете вероятность протестов безработных?

- Ждать их от самих безработных крайне наивно, потому что безработные — это внутренне неоднородная, разобщенная и социально пассивная группа, не способная ни к каким самостоятельным коллективным действиям. Во всем мире активный социальный протест против нарастающей безработицы исходит от занятых, которые боятся разделить судьбу безработных. Но эта группа, хотя и многочисленная, тоже чрезвычайно аморфная и чтобы подвигнуть ее к коллективным действиям, необходима внешняя организующая сила — профсоюзы, партии и т.д. В российском политическом пространстве сил, которые могли бы справиться с такой задачей, нет, и, значит, этот сценарий тоже не проходит. Остаются работники, которые попадают под массовые увольнения: это либо те, кого только что сократили, либо те, кого о предстоящих сокращениях предупредили. В данном случае аргумент о необходимости какой-либо внешней организующей силы отпадает, потому что между такими работниками может складываться что-то вроде «естественной солидарности»: как правило, они знают друг друга лично, работали вместе и у них есть общий обидчик — руководство данного конкретного предприятия. Но хотя вероятность акций протеста с их стороны является далеко не нулевой, подобные выступления могут быть, во-первых, только стихийными и, во-вторых, только локальными, никаких потрясений общенационального масштаба из таких точечных конфликтов сложиться не может.

Следует подчеркнуть, что «работники, попадающие под массовые увольнения « — это не то же самое, что «безработные», эти группы пересекаются лишь в очень небольшой степени. С учетом этого мы могли бы попытаться оценить вероятность локальных вспышек, источником которых могут быть массовые увольнения. Начать с того, что на российском рынке труда они практикуются крайне редко. Для сравнения: если в России ежемесячно регистрируется порядка 100 случаев массовых увольнений и вовлечены в них оказываются не более 7 тыс. работников, то в США — около 2500 случаев и вовлечены в них оказываются примерно 150 тыс. работников. С поправкой на разницу в масштабах экономик это означает, что на российском рынке труда массовые увольнения происходят в 9-10 раз реже, чем на американском. При этом само поле, откуда могли бы последовать такие увольнения, стало намного уже, поскольку численность занятых на крупных и средних предприятиях сократилась за 1990-2000-е годы в полтора раза: было около 60 млн. человек, а стало менее 40 млн. человек. Парадоксально, но как показывает анализ данных, в 2009-м году массовых увольнений было даже меньше, чем во все предыдущие годы. Несмотря на кризис!

- Как можно подытожить анализ российской модели рынка труда и ее судьбы в условиях кризиса?

- Первый вывод состоит в том, что в России страх перед безработицей будет действовать по принципу самонесбывающегося прогноза, как это уже было в 1990-е годы: чем сильнее он будет нарастать, тем уступчивее будут становиться работники, тем меньше будут их запросы по заработной плате и тем больше будет сдерживающее влияние этого страха на рост безработицы. В конечном счете многое будет зависеть от того, как быстро соискатели рабочих мест начнут снижать свои запросы по заработной плате. На этот счет существуют только отдельные разрозненные свидетельства (рекрутинговых агентств и т.д.), но судя по ним требования, предъявляемые к «желаемой» заработной плате, уже стремительно пошли вниз. Если это так, то тогда безработица, даже если она резко поднимется, вскоре может начать быстро рассасываться. Вывод второй: нет свидетельств того, что большинство российских предприятий готовы расстаться с «нестандартными» формами адаптации, которые они выработали в 1990-е годы. И чем глубже окажется кризис, тем активнее пойдет процесс реанимации прежнего набора приспособительных механизмов и выработки новых. Вывод третий: государство явно готово вступать в торг с предприятиями, платя им за отказ от сокращения занятости. Это предполагает, что кризис лишь в слабой степени будет способствовать реструктуризации российской экономики, то есть перетоку рабочей силы из менее эффективных в более эффективные сектора экономики. И последнее: скорее всего, в условиях нынешнего кризиса на российском рынке труда будет реализован промежуточный сценарий, когда чувствительность занятости к падению выпуска будет больше, чем в 1990-е годы, но все же не настолько высокой, как предполагают многие прогнозы. Количественная подстройка в форме сокращения занятости будет идти активнее, чем раньше, но доминировать тем не менее будут ценовая и временная подстройка. Амортизирующая функция рынка труда, выражающаяся в том, чтобы не давать потенциальным конфликтам в сфере трудовых отношений перерастать в открытые социальные столкновения, сохранится. Это означает, что специфическая российская модель рынка труда не исчезнет, а продолжит свое существование, хотя и в сильно изменившемся виде

Интервью подготовлено с использованием материалов публичной лекции Капелюшникова Р.И. «Полит.Ру».

Версия для печати