31.05.2001 | Алексей Зудин

Россия 1998-2000: Путь к новой идеологии

Утверждение в России нового политического режима, центральное место в котором заняла фигура президента В. Путина, было тесно связано с серьезными изменениями в массовом сознании. Знаковым событием, символизирующим глубину происшедших перемен, стала реставрация в конце 2000 г. советского гимна, одобренная подавляющей частью общества. Вместе с новым политическим режимом в стране утвердился и новый идеологический климат, в котором противоречиво сочетаются как модернизационные, так и антимодернизационные компноненты.

ФЕНОМЕН «НОВОГО ИДЕОЛОГИЧЕСКОГО КЛИМАТА»

Приход нового идеологического климата был во многом закономерен. Его истоки - в тех переменах, которые происходили в массовом сознании с начала экономических реформ. В генезисе нынешнего климата за последнее десятилетие выделяются три основных периода.

Первый период: 1991-1993 гг. Это время безусловной гегемонии либерально-западнических ценностей, ориентированных на модернизацию страны. Но у этой гегемонии была одна важная особенность. Она была обеспечена не укорененностью в ткани массовом сознании, а крахом официальной советской идеологии и состоянием идейного и ценностного вакуума. «Идеологический переворот» установил новое соотношение между двумя основными субкультурами: либерально-западническая доминировала, а «советско-коммунистическая» заняла подчиненное положение.

На какое-то время либерально-западническая идеология просто заняла место дискредитировавшей себя официальной коммунистической идеологии. В свою очередь, последняя была отброшена на социальную и культурную периферию общества, где превратилась в оппозиционный, но сегрегированный, идеологический полюс. Там продолжилось превращение коммунистической идеологии в особую субкультуру, начавшееся еще в позднесоветский период.

Других крупных субкультур не было. «Национализм», представленный в элитах и части субэлитных групп, но расколотый на «почвенный» и «державный», «красный» и «белый», не смог сложиться с самостоятельный полюс притяжения в обществе, и лишь поставлял идеологический материал двум соперничающим субкультурам.

Либерально-западническая идеология имела определенные корни в постсоветском обществе. Она опиралась на пласт модернизированной культуры, сформировавшийся и окрепший в позднесоветский период. Но ее социальная опора и культурные корни отличались ограниченностью, достаточной узостью. Лидерство либерально-западнической идеологии обеспечивалось преимущественно внешними факторами - притягательностью западных образцов, банкротством официальной коммунистической идеологии, а также тем фактом, что основные ценности и символы либералов были официализированы антикоммунистическим режимом Б. Ельцина.

Тем не менее, в период своего доминирования либерально-западническая идеология не смогла расширить свою базу в обществе и закрепиться на позициях гегемонии в массовом сознании. Уже тогда стали появляться первые ростки «антимодернизационных» настроений, которые рельефно заявили о себе в последующий период

Второй период: 1994-1998 гг. Его можно назвать временем постепенного восстановления относительного равновесия субкультур или временем идеологического паритета. Доминирование либерально-западнической субкультуры в целом сохраняется. Но настроения, ценности и идеи, тяготевшие к «сегрегированному» идеологическому полюсу, постепенно приобретают растущую притягательность. Начался процесс смешения ценностей, воплотившийся в феноменах «демократических патриотов» и «авторитарных рыночников» (И. Клямкин).

Третий период: 1998-1999 гг. Перелом произошел в августе 1998 г. «Дефолт» был воспринят в обществе, прежде всего, как моральное банкротство нового политического истеблишмента, тесно связавшего себя с либерализмом и западничеством. После этих событий либерально-западническая субкультура лишилась доминирующих позиций в массовом сознании.

В обществе она перестала восприниматься как «верховный авторитет». Резко сократилась ее способность поставлять «эталонные представления» об организации экономической и политической системы, влиять на массовое восприятие окружающего мира, задавать интерпретацию социального опыта, формировать ориентации и предпочтения широких слоев. Ценности либеральной субкультуры перестали восприниматься как безусловные.

Напротив, настроения и ценности, сконцентрированные на противоположном идеологическом полюсе, получили возможность для экспансии. В обществе утвердилось ощущение униженности и одиночества, ностальгия по советскому периоду, широко распространились антизападнические, антирыночные и антидемократические настроения.

ДИНАМИКА «НОВЫХ НАСТРОЕНИЙ»

Таким образом, новый идеологический климат не очень-то и нов. Он восходит к антимодернизационным общественным настроениям, набиравшим силу с 1994 г., и достаточно глубоко укоренен в мироощущении, которое стало преобладать в российском обществе после августовского дефолта 1998 г. В то же время, в нем есть еще и нечто новое, появившееся с началом новой политической эпохи на рубеже 1999-2000 гг.

В новом идеологическом климате можно выделить два «слоя», которые были привнесены двумя различными по своему содержанию «волнами». «Первая волна» впитала в себя тенденции, в полную силу проявившиеся после «дефолта», «вторая волна» принесла настроения, которые заявили о себе с началом новой политической эпохи, связанной с именем В. Путина.

«Первая волна»: 1998-1999

Основными составляющими «первой волны» новых настроений, носящих преимущественно антимодернизационный характер, стали: высокая неудовлетворенность состоянием страны и ее положением в мире, возрождение «образа врага» и антизападнических стереотипов (прежде всего, антиамериканских), «советская ностальгия», две острые вспышки ксенофобии (осенью 1998 г. и осенью 1999 г.), активизация антирыночных установок (подозрительного и откровенно враждебного отношения к частной собственности и богатым), усиление общественного скепсиса в отношении демократических институтов и ценностей и, наконец, растущая притягательность идеологемы «особого пути».

Оценка положения страны в мире

Общественное восприятие места России в мире определялось чувством ущемленности. Общество весьма низко оценивало положение России в мире и испытывало травматические переживания по поводу снизившегося международного статуса страны. Особенно сильный удар по национальной самооценке нанес августовский дефолт 1998 г. По данным ФОМ, в январе 1999 г. 44% опрошенных поместили Россию по уровню экономического развития «в конце списка среди наиболее отстающих стран». Еще 28% разместили ее «в пределах между 50-м и 100 местом».

По сравнению с мартом 1998 г. ранговые показатели существенно ухудшились. На 10 процентных пунктов сократилось число тех, кто размещал Россию «в пределах между 10-м и 50-м местом», зато на 16 процентных пунктов увеличилась доля тех, кто относил Россию в разряд самых отсталых стран мира. В целом, на две нижние позиции в ранговом списке Россию разместили 72% опрошенных. Оценки места России в мире по показателю «материального положения населения» оказалась еще более пессимистическими. На две последние позиции в списке ее разместили 82% опрошенных.

В массовых представлениях о национально-государственных приоритетах экономика занимала доминирующие позиции. По данным ФОМ, в январе 1999 г. 73% опрошенных отдали предпочтение в ближайшие 5-10 лет «налаживанию нормальной, стабильной жизни». В пользу «возрождения России как великой державы» высказалось только 18%. В то же время в отношении возможности достижения этих целей общество было настроено пессимистически. 49% опрошенных полагали, что в указанный срок наладить нормальную жизнь не удастся и 58% придерживались аналогичного мнения в отношении возрождения России как великой державы (противоположную точку зрения в первом случае разделяло 40% опрошенных, а во втором - 28%).

Приоритетная ориентация на восстановление военной мощи была непопулярна и в предыдущий период. По данным ВЦИОМ, в августе 1997 г. только 20% опрошенных полагали, что в настоящее время для России более важно «восстановить военную мощь, чтобы вернуть себе статус сверх-державы». Абсолютное большинство опрошенных поддержало альтернативную точку зрения. 70% соглашались с тем, что для России более важно «сосредоточиться на поднятии экономики».

Среди тех, кто верил, что военная угроза возросла, доля сторонников восстановления военной мощи увеличивалась до 35%. Соответственно, среди тех, кто считал, что военная угроза уменьшилась, доля сторонников восстановления военной мощи сокращалась до 12%, а среди тех, кто полагал, что военная угроза осталась на прежнем уровне - до 17%. В то же время важно отметить, что в августе 1997 г. даже среди тех, кто верил, что военная угроза возросла, большинство, тем не менее, делало выбор в пользу возрождения экономики (57%).

По мере укрепления нового подозрительного отношения к Западу происходило и переосмысление представлений о составляющих статуса «великой державы» (или «сверхдержавы»). Здесь, как и в большинстве подобных случаев, настроения также начали меняться задолго до военных действий стран НАТО в Югославии. По данным ФОМ, еще в феврале 1998 г. подавляющее большинство (76%) высказывалось в пользу приоритетного значения военной мощи для сохранения статуса России как великой державы. После военных действий стран НАТО в Югославии это большинство еще более увеличилось - до 86%.

Образы «врага» и «враждебного окружения»

Составная часть ощущения ущемленности на международной арене - возвращение чувства внешней опасности и восстановление образов «врага» и «враждебного окружения». По данным ФОМ, в августе 1997 г. 44% опрошенных полагали, что у России есть враги, готовые начать войну против нее. В этой категории опрошенных 1/3 указали на США как потенциального врага, а всего в качестве источника опасности были упомянуты 22 страны. 35% опрошенных выразили несогласие с идеей существования врагов. В дальнейшем ощущение внешней опасности только резко усилилось.

В апреле 1999 г. уже 73% соглашались с тем, что в настоящее время у России есть враги, готовые начать войну против нее. На этот раз список потенциальных врагов увеличился до 27 стран, а США в качестве потенциального противника России назвали 48% опрошенных (16% упомянули также НАТО). Доля тех, кто не соглашался с утверждением, что у России есть враги, готовые начать войну против нее сократилась до 15%. Данные ВЦИОМ дают аналогичную динамику. В апреле 1994 г. 41% опрошенных полагал, что у России есть враги, а к весне 1999 г. в это верило уже 65%.

Отношение к Западу

При объяснении поворота общественного мнения в отношении Запада принято ссылаться на влияние военных действий стран НАТО в Югославии весной 1999 г. Эти события действительно сыграли важную роль в повороте общественного мнения, но они не были причиной поворота. Отношение к Западу ухудшалось постепенно и в течение достаточно длительного времени. Натовские бомбардировки Югославии лишь способствовали усилению негативного отношения к Западу, сформировавшегося в предыдущий период.

По данным ВЦИОМ, в сентябре 1994 г. 57% опрошенных соглашались с утверждением, что «главная цель Запада - превратить Россию в третьеразрядную страну, в свой сырьевой придаток». В августе 1995 г. количество сторонников этой точки зрения возросло до 62%. Чаще других это мнение разделяли люди старше 40 лет. Но и представители более «продвинутых» групп (люди с высшим образованием, жители крупных городов) также обнаружили склонность подозревать Запад во враждебных намерениях по отношению к России. Наименее восприимчивой к антизападным установкам оставалась молодежь (люди моложе 25 лет): в этой группе указанное мнение поддержали 43%. Весной 1998 г. уже 75% считали, что «США используют нынешние трудности России, чтобы превратить ее в сырьевой придаток».

Отдельным источником опасений в отношении Запада стала тема расширения НАТО на Восток. По данным ФОМ, весной 1997 года, когда эта проблема активно обсуждалась в России, 51% опрошенных считали, что «расширение НАТО на Восток представляет угрозу для России», а противоположного мнения придерживалось 34%. В последующие два года враждебность в отношении НАТО значительно возросла. В июле 1999 года 66% полагали, что «расширение НАТО на Восток представляет угрозу для России». Доля сторонников противоположного мнения уменьшилась до 14%. Удельный вес респондентов, не опасающихся НАТО, сократился за это время на 20 процентных пунктов, причем подавляющая их часть изменила свое мнение на противоположное.

Новое отношение к Западу меняет и отношение к иностранным кредитам. Внешние кредиты начали ассоциироваться с утратой самостоятельности. По данным ФОМ, в июле 1998 г. только 7% полагали, что получение западных кредитов позволит решить экономические проблемы России. Напротив, 65% выступали в поддержку «опоры на собственные силы». В марте 1999 г. доля сторонников этой точки зрения увеличилась до 73%.

Резко возросла враждебность к МВФ. По данным ФОМ, в июле 1998 г. только 19% опрошенных полагали, что деятельность МВФ наносит ущерб России. Но уже в марте 1999 г. удельный вес сторонников этой точки зрения увеличился более чем в два раза и составил 43%. Только 14% продолжали считать, что деятельность МВФ приносит пользу России.

Аналогичным образом изменилось и отношение к иностранным инвестициям и инвесторам. По данным ФОМ, еще в 1995 г. общественное мнение было в целом положительно настроено по данному вопросу: в пропорции 43%:32% опрошенные высказывались в поддержку американских инвестиций в районе, где они проживают. В июле 1998 г. произошла поляризация общественного мнения по данному вопросу: доля сторонников американских инвестиций в месте своего проживания осталась прежней, но доля противников увеличилась до 40%. В июне 1999 г. баланс оценок изменился в негативную сторону: доля противников возросла до 46%, а сторонников сократилась до 38%.

Противники американских инвестиций выдвигали разные аргументы в обосновании своей точки зрения. В этой группе опрошенных 41% опасался, что американские инвестиции приведут к усилению экономической зависимости России, 24% объявляли себя принципиальными сторонниками «опоры на собственные силы», 17% не хотели, чтобы Америка получила возможность обогащаться за счет России, 11% проявляли подозрительность ко всему, что исходит от Запада, включая капитал, и еще 7% полагали, что иностранные инвестиции будут использованы не по назначению.

Здесь необходимо сделать несколько уточнений. Во-первых, речь идет о «принципиальной», т. е. «абстрактной» позиции по данному вопросу. Такая позиция заведомо сильно подвержена влиянию преобладающего в обществе отношения к загранице и иностранцам. Нет ничего удивительного в том, что по мере ухудшения общего отношения к Западу увеличивались и негативные оценки целесообразности иностранных инвестиций.

В то же время степень негативизма общественного мнения в отношении иностранных инвестиций не стоит преувеличивать. Скорее, речь идет о позиции, которую можно охарактеризовать как настороженно-подозрительную, но не враждебную. Отрицательное отношение к иностранным инвестициям было лишено сильной эмоциональной окраски. По данным ФОМ, в 1997 и 1999 гг. фигура иностранного инвестора реже всего вызывала возмущение и раздражение в обществе: о таких чувствах сообщил только 1% опрошенных.

В этот период в массовом сознании проявляется дифференцированное отношение к Западу. Негативное восприятие США сочетается с положительным или нейтральным отношением к Европе. В полной мере это новое восприятие Запада заявило о себе во время военной акции НАТО в Югославии. Вина за военные действия против Югославии была возложена общественным мнением, прежде всего, на США и НАТО, которое воспринимается как американский или, по крайней мере, находящийся под контролем американцев военный союз.

В то же время на страны Европы вину за развертывание военных действий против Югославии общество не возлагало. По данным ФОМ, в апреле 1999 г. 59% опрошенных полагали, что большинство «развитых стран» осудили военную операцию НАТО. Только 29% считали, что западные страны в основном поддержали действия НАТО в Югославии. Показательным было и то, что общественное мнение с готовностью искало «извинительные» для европейских стран-членов НАТО оправдания для того, чтобы объяснить факт их участия в военной операции против Югославии.

Еще одним проявление сложного отношения к Западу стало сочетание подозрительности с весьма прагматичными поведенческими установками. Приписывая Западу враждебные намерения и поддерживая возрождение военной мощи России, общественное мнение в то же время практически в каждой конфликтной ситуации выбирало неконфронтационную модель поведения. Большинство отвергло военную помощь Югославии, поддержку «исторических союзников» СССР (Сирии, Ирака и Ливии) в борьбе против западных стран и поддержку палестинцев в борьбе против Израиля. В каждом случае наибольшую поддержку получала позиция «национально-государственного эгоизма». По данным ВЦИОМ, в декабре 1998 г. 41% высказался за то, чтобы «извлечь выгоду из противостояния стран Запада и арабских стран». Другие позиции - «поддержка санкций Запада против Ливии и Ирака» и поддержка «исторических союзников» - набрали 4% и 17% сторонников соответственно.

Переоценка Запада привела к изменению ретроспективных оценок результатов сближения и сотрудничества с ним. По данным ВЦИОМ, доля тех, кто полагал, что сближение России со странами Запада принесло ей больше пользы, чем вреда, уменьшилась с 47% в 1994 г. до 38% в 1999 г. Позитивные оценки в данном вопросе продолжали преобладать над негативными, но если в 1994 г. соотношение составляло 47%:19%, то в 1999 г. - 38%:23%.

Тем не менее, общественное мнение было достаточно последовательно ориентировано на сотрудничество с Западом. По данным ВЦИОМ, соотношение между сторонниками и противниками сотрудничества с Западом в российском обществе неизменно выстраивалось в пользу первых, хотя разрыв между ними к сентябрю 1998 г. сократился до минимума (5 процентных пунктов). С сентября 1998 г. по май 1999г. удельный вес сторонников сотрудничества сократился на 11 процентных пунктов - с 46% до 35% (доля противников сотрудничества возросла на аналогичную величину). В результате впервые за все время соотношение между сторонниками и противниками сотрудничества оказалось в пользу последних, с разрывом в 17 процентных пунктов. Но уже через несколько месяцев, в августе 1999 г. удельный вес сторонников сотрудничества вновь стал снова увеличиваться, и паритет оказался практически восстановлен (соотношение 40%:43%, с небольшим перевесом в пользу противников сотрудничества).

«Советская ностальгия»

Настроения этого типа заявили о себе, пожалуй, раньше других, и с самого начала отличались широким распространением в обществе. По данным ФОМ, в декабре 1992 г., через год после распада СССР, сожаление по поводу этого события выразило 69% опрошенных. Советская идентичность оказалась весьма устойчивой. По данным ВЦИОМ, в 1994 г. 35% опрошенных заявили, что постоянно чувствуют себя «советским человеком», и еще 23% испытывали такие чувства иногда. Для сравнения: «русским человеком» чувствовали себя постоянно 63% опрошенных, и еще 17% испытывали такие чувства иногда. Со временем «советская ностальгия» не ослабла, а наоборот, окрепла и расширила свои позиции в российском обществе.

По данным ФОМ, к январю 1997 г. доля лиц, сожалевших о распаде СССР, увеличилась на 15 процентных пунктов и достигла 84%. При этом в два раза сократился удельный вес тех, кто испытывал противоположные чувства по поводу этого события: с 31% в декабре 1992 г. до 15% в январе 1997 г. Одновременно «советская ностальгия» приобрела более острые формы: значительно увеличилось количество тех, кто выбирал превосходную степень для выражения своих чувств. В декабре 1992 г. 33% опрошенных «безусловно» и «очень сожалели» о распаде СССР, а в январе 1997 г. - 54%.

«Первая волна» новых настроений не принесла каких-либо изменений в масштабы распространения «советской ностальгии» в обществе просто потому, что к тому времени она уже достигла своего предела. Ностальгия по Советскому Союзу приобрела характер новой социальной нормы: подчинение ей превратилось в проявление социальной конформности и стало признаком «хорошего тона».

Достигнув естественных пределов, «ностальгия» пошла по второму кругу, приобретая оттенок публичной истерики. Эпицентром «истерической ностальгии» стала группа пожилых возрастов (старше 55 лет): по данным ФОМ, удельный вес тех, кто «безусловно» и «очень сожалел» о распаде СССР увеличился в этой группе с 73% в 1997 г. до 81% в 1999 г. Настроения «пожилых» глубоко проникли и в среду наиболее дееспособных возрастов. В группе лиц до 30 лет в январе 1997 г. «безусловно» и «очень сожалели» о распаде СССР 34 %, а в январе 1999 г. - 52%.

Этноцентризм и ксенофобия

Одной из особенностей антимодернизационных настроений стал рост этноцентризма при низком (и понижающимся) уровне ксенофобии. Первые несколько месяцев после августовского дефолта 1998 г. сопровождались острой вспышкой ксенофобии в зоне влияния «коммунистической субкультуры» (антисемитизм Макашова). Лидеры КПРФ откровенно попытались воспользоваться психологической слабостью правящих групп для расширения политического влияния в обществе.

Эта попытка не увенчалась успехом. Откровенная ксенофобия коммунистов не была поддержана элитами, хотя и не встретила среди них особенно активного противодействия. Но решающую роль в провале антисемитской риторики КПРФ, скорее всего, сыграл тот факт, что она не попала в резонанс с массовыми настроениями. Социологические опросы ВЦИОМ показывают, что в этот период уровень ксенофобии в обществе шел на спад. По некоторым показателям спад был зафиксирован даже раньше, в 1997 г.

Вторая острая вспышка ксенофобии произошла осенью 1999 г. в результате серии террористических актов чеченских боевиков в российских городах. В отличие от первой, вторая вспышка была более масштабной и захватила значительную часть общества. Тем не менее, менее чем через год показатели этнической неприязни к чеченцам стали снижаться.

Тем не менее, в целом ксенофобия в массовом сознании была во много раз слабее этноцентризма и была лишена серьезных агрессивных проявлений, а ее показатели имели, скорее, понижающуюся динамику. Одним из проявлений «мягкой ксенофобии» в быту стало раздражение значительной части общества в отношении различных форм присутствия Запада внутри страны. По данным ФОМ, в ноябре 1999 г. 45% опрошенных сообщили, что испытывают раздражение, сталкиваясь в повседневном обиходе «с текстами или речью на английском языке». В то же время 43% опрошенных заявили, что не испытывают в этом случае никакой реакции, а 9% утверждали, что им это «нравится».

Снижение популярности импортной продукции среди российских потребителей, которое также происходило в этот период, очевидно, тоже в какой-то степени было связано с общим ослаблением притягательности западных стандартов внутри страны. «Мода на иностранное» действительно прошла. Пришла «мода на отечественное». Однако изменения в потребительском поведении, главным образом, были вызваны более прагматическими и рациональными причинами - ценой, качеством, удобством в обращении и «привычностью» отечественных товаров.

«Особый путь»

Этноцентристские и неотрадиционалистские настроения создавали особенно благоприятные условия для становления идеологемы «особого пути». В обоих случаях речь шла о различных проявлениях негативной реакции на модернизацию - социальной слабости и усталости от перемен.

«Особый путь» занимает центральное место в массовом сознании, травмированном модернизацией, и позволяет ему сохранять внутреннее равновесие после всех перенесенных потрясений, шоков и травм. В период особенно тяжелых психологических испытаний «особый путь» помогает обществу отказаться от поворота назад, и тем самым спасает от еще больших потрясений. Он помогает продолжать движение вперед в заданном модернизационными образцами направлении, и при этом дает возможность не признавать, что такое движение происходит.

По данным ВЦИОМ, с апреля 1997 г. по сентябрь 1999 г. доля тех, кто хотел бы видеть Россию в будущем «государством с совершенно особым устройством и особым путем развития», увеличилась на 8 процентных пункта - с 17% до 25%. В тот же период удельный вес тех, кто хотел бы видеть Россию в будущем и настолько же сократилась доля сторонников превращения России в «государство, подобное странам Запада» (с 47% в апреле 1997 г. до 39% в сентябре 1999 г.) Притягательность «социалистического государства типа СССР» в этот период также возросла, но незначительно - на 4 процентных пункта, с 21% до 25%.

Данные ФОМ дают несколько иную картину. В июне 1999 г. 69% опрошенных согласились с тем, что у России «должен быть свой, особый путь развития». Мнение о том, что Россия «должна ориентироваться на общемировые пути развития», поддержали 23% опрошенных. Идея «особого пути» пользовалась широкой и достаточно равномерной поддержкой в обществе. По большинству социально-демографических групп доля сторонников «особого пути» не испытывает серьезных колебаний.

Среди «оптимистов» и адаптированных пессимистов таких было 67%, среди неадаптированных пессимистов - 71%. Среди молодежи (18-35 лет) и лиц среднего возраста (36-50 лет) этот показатель составлял 66%, среди старшего поколения (старше 50 лет) - увеличивался до 74%. Тип образования давал колебания в 1-2%, столько же - уровень доходов.

В мегаполисах удельный вес сторонников «особого пути» снижался на 6%, но в больших городах снова возрастал. Только политические ориентации вызывают достаточно серьезные колебания. Среди сторонников голосования за Зюганова в первом туре президентских выборов доля приверженцев «особого пути» увеличивается до 76%, а среди сторонников Ю. Лужкова снижается до 59%. Среди сторонников Явлинского удельный вес приверженцев «особого пути» был несколько выше и составлял 63% (на 6 процентных пунктов ниже общенационального уровня).

Общество стало демонстрировать повышенную готовность делать выбор в пользу «особого пути» в период растущего разочарования в избранном способе интеграции в «современность». По данным ФОМ, в июне 1999 г. 62% верили, что «Россия утрачивает свою самобытность под натиском иностранного влияния». Противоположную оценку, согласно которой Россия «возвращается в мировое сообщество после долгой изоляции», поддержали 21%. Обоснованием для выбора в пользу «особого пути» становятся опасения по поводу «утраты самобытности».

В этом направлении общественное мнение подталкивал еще один фактор - отсутствие четкой определенности в «цивилизационной» принадлежности России. По данным ФОМ, в январе 1999 г. 60% опрошенных были уверены, что Россия - особая страна, не похожая ни на Европу, ни на Азию. Еще 23% опрошенных полагали, что Россия сочетает в себе черты Европы и Азии. В то же время когда возможность сделать выбор в пользу «особости» оказывалась исключена, на первый план выходила «прозападная» ориентированность российского общества. На вопрос, к Европе или к Азии все-таки ближе Россия, 45% опрошенных выбрали первый вариант ответа и только 16% - второй.

Это показывает, что для значительной части опрошенных «особый путь» - это временное состояние. Среди его сторонников модернизационные образцы продолжают сохранять свою притягательность, только меняется способ их существования. По данным ВЦИОМ, в 1994 г. 54% опрошенных полагали, что «за 75 лет советской власти наши люди стали другими, чем в странах Запада, и этого уже не изменить». Но в то самое время, 58% опрошенных согласились, что «Россия рано или поздно пойдет по пути, общему для всех цивилизованных стран».

Комплексная оценка доступных для анализа реакций и оценок общественного мнения позволяет сделать вывод, что для общества «особый путь» это, скорее, не «новый эталон», а особый, «щадящий» способ признания невозможности приблизиться к эталону в желаемое время. Недосягаемость эталона травмирует, поэтому от него демонстративно отказываются и по видимости замещают «особым путем». Тем не менее, подлинным эталоном для ориентированного на «особый путь» массового сознания продолжают оставаться «западные образцы».

Отношение к рынку и частной собственности

Формирование массовых представлений и установок в этой области протекало под воздействием трех основных факторов: нового и крайне противоречивого социального опыта, снижения авторитета либеральной субкультуры и растущего воздействия «советской ностальгии». Результаты были достаточно противоречивыми.

«Первая волна» новых настроений закрепила дифференцированное отношение к частной собственности, сложившееся на начальном этапе экономических преобразований: мелкая и средняя собственность оценивались в обществе преимущественно позитивно, а крупная собственность - преимущественно негативно. По данным ВЦИОМ, уже в 1991 г. владение частными лицами «небольшими предприятиями, кафе, магазинами» получило положительную оценку опрошенных (в соотношении 62%:22%). В то же время владение частными лицами «крупными заводами и фабриками» воспринималось в обществе негативно (в соотношении 53%:23%).

Новой тенденцией стало нарастание скептических и негативных оценок приватизации. По данным ФОМ, в октябре 1998 г. 64% заявили, что «приватизация принесла России больше вреда, чем пользы». Критики приватизации составляли большинство в электоратах всех ведущих политических лидеров того времени - от 75% среди сторонников Г. Зюганова до 60% среди сторонников Ю. Лужкова. Оценки экономических итогов приватизации были достаточно сдержанными, хотя убеждение в том, что приватизация нанесла экономический ущерб, разделалось меньшинством. Только 30% опрошенных были убеждены, что «приватизированные промышленные предприятия работают хуже тех, что остались в государственной собственности». Мнения остальной части опрошенных разделились между теми, кто считал, что приватизированные предприятия работают лучше государственных (16%), теми, кто думал, что они работают «однаково» (18%) и теми, что «бывает по разному (20%).

Главной претензией к приватизации была убежденность общественного мнения в том, что приватизация была проведена незаконно. По данным ФОМ, в июне 1998 г. 63% опрошенных считали, что «приватизация в нашей стране проводилась с нарушением закона». Сторонники этой точки зрения составляли большинство в электоратах всех ведущих политических лидеров того времени - от 71% среди потенциальных избирателей А. Лебедя до 55% среди поддерживавших В. Жириновского. В электорате представителя тогдашней «партии власти» В. Черномырдина убежденных в незаконности приватизации было 65%.

Преобладание негативных оценок приватизации привела к росту интереса в обществе к национализации. По данным ФОМ, 42% опрошенных высказывались в пользу национализации неэффективно работающих предприятий. Наименьшую восприимчивость к этой идее демонстрировали наиболее «продвинутые» группы населения - в возрасте 18-35 лет и лица с высшим образованием. Национализация предприятий, приватизированных с нарушением закона, пользовалась более широкой поддержкой. В июне 1998 г. в ее поддержку высказывались 54% опрошенных. В то же время национализация коммерческих банков, даже «по горячим следам» августовского финансового краха, собрала гораздо меньше сторонников. По данным ФОМ, в октябре 1998 г. эту идею поддержали только 36% опрошенных.

Оценки государства и политической системы

«Первая волна» принесла с собой усиление негативных оценок практически всех составляющих демократической политической системы и демократической государственности.

По данным ВЦИОМ, с 1994 по 1999 гг. доля тех, кто считал, что свобода слова и печати принесла России больше пользы, чем вреда сократилась с 53% до 47%. Напротив, доля тех, кто считал, что свобода слова и печати принесла России больше вреда, чем пользы увеличилась еще больше - с 23% до 32%. Отрыв позитивных оценок от негативных по данному вопросу сократился в два раза - с 30 до 15 процентных пунктов.

В то же время общий уровень доверия к СМИ в обществе оставался довольно высоким. По данным ФОМ, в феврале 1999 г. 68% опрошенных заявили о том, что они в той или иной степени доверяют СМИ. В то же время обозначилась расхождение между оценками влияния СМИ «на жизнь страны» и на «настроения людей». В январе 1999 г. 46% опрошенных положительно оценили влияние СМИ «на жизнь страны» (противоположной точки зрения придерживались 31%);. при этом 49% опрошенных отрицательно оценили влияние СМИ на настроения людей, а положительную оценку по данному вопросу дали 32% опрошенных.

Новым явлением стало распространение негативных оценок деятельности СМИ на наиболее продвинутые группы населения. В январе 1999 г. в Москве и Санкт-Петербурге по показателю влияния на жизнь страны соотношение между позитивными и негативными оценками СМИ приблизились к паритету (42%:39%). Заметно снизился уровень одобрения СМИ и в других «социальных форпостах модернизации» - городах-мегаполисах и среди лиц с высшим образованием. Политическая позиция этих групп не изменилась: они продолжали поддерживать независимый статус СМИ. Вместе с тем они стали негативно оценивать социально-психологические последствия работы СМИ. Отрицательно оценили влияние СМИ на настроения людей 62% жителей мегаполисов, 60% лиц с высшим образованием, 54% жителей Москвы и Санкт-Петербурга. Представители этих групп острее других реагировали на психологические последствия «модернизационного шока».

За этот же период вырос и негативизм в отношении многопартийных выборов. По данным ВЦИОМ, в 1994 г. разрыв между общей позитивной и общей негативной оценкой того, что принесли стране многопартийные выборы, был минимальным. И хотя доля тех, кто считал, что многопартийные выборы принесли больше вреда, чем пользы несколько превышал долю сторонников противоположной точки зрения, между ними был фактический паритет - 29%:33%. К 1999 г. удельный вес негативных оценок вырос в полтора раза. Паритет уступил место безусловному доминированию тех, кто считал, что многопартийные выборы принесли стране больше вреда, чем пользы - 21%:50%.

«Вторая волна», 2000-2001 гг.

С конца 1999 г. в обществе поднялась «вторая волна» новых настроений. Она принесла в массовое сознание отчетливую «мажорную ноту». Составляющими «второй волны» настроений стали: социальный оптимизм, новый патриотизм, новое доверие к власти и к армии. «Вторая волна» сделала более сложным отношение к Западу и закрепила снизившийся уровень ксенофобии. Вместе с тем продолжали сохраняться унаследованные от «первой волны» высокие показатели неудовлетворенности состоянием страны и ее положением в мире, «советской ностальгии», «враждебного окружения», этноцентризма и неотрадиционализма, скептического отношения к рыночным и демократическим институтам.

Социальный оптимизм

Этот фактор заявил о себе в самом начале «второй волны» По данным ФОМ, в декабре 1999 г. 24% опрошенных сообщили, что «уходящий год был для них лучше, чем предыдущий». По сравнению с декабрем 1998 г. количество позитивных оценок увеличилось почти в два с половиной раза. Число нейтральных оценок («прошедший год был таким же, как предыдущий») возросло на 13 процентных пунктов. Через год ретроспективные оптимистические оценки снова возросли. В декабре 2000 г. уже 32% опрошенных считали, что прошедший год был для них лучше предыдущего. В целом, 2000 г. оказался лучше или, по крайней мере, не хуже для 66% опрошенных.

Оптимистические ожидания будущего выросли в сопоставимых объемах, но захватили гораздо большую часть общества. В декабре 1998 г. 21% опрошенных заявил, что «наступающий год будет лично для него лучше». В декабре 1999 г. такой точки зрения придерживалось уже 41% опрошенных. В декабре 2000 г. 46% верили, что наступающий год будет для них лучше предыдущего. Еще 24% полагали, что будущий год станет не хуже прошедшего. В целом, в конце 1999 г. и в конце 2000 г. в зоне позитивного мироощущения находились 66% и 70% опрошенных, соответственно.

Новое доверие к власти

Другим отличительным знаком «второй волны» стало повышение доверия к власти в обществе. По данным ВЦИОМ, с сентября 1999 г. по март 2000 г. доверие Президенту РФ выросло в 24 раза - с 2% до 48%. Удельный вес тех, кто «совсем не доверял» упало более чем в 8 раз, с 75% до 9%. В целом, в марте 2000 г. в той или иной степени к Президенту РФ испытывали доверие 77% опрошенных. Этот показатель остался неизменным и в сентябре 2000 г.

Выросло доверие, хотя и в более скромных масштабах, и к другим органам государственной власти. С сентября 1999 г. по март 2000 г. доверие к правительству увеличилось в два с половиной раза - с 8% до 20%. Доля тех, кто полностью не доверял правительству, сократилась почти в два раза, с 35% до 18%. В целом в марте 2000 г. в той или иной степени испытывали доверие к правительству 63% опрошенных. Так же, как и в отношении Президента РФ, общий показатель доверия правительству остался неизменным и в сентябре 2000 г.

Парламент России также улучшил показатели доверия за этот период. С сентября 1999 г. по март 2000 г. доля тех, кто полностью доверял этому институту государственной власти, увеличилась в три раза - с 4% до 13%. Удельный вес тех, кто не доверял полностью, сократился в два раза - с 37% до 18%. В целом объем доверия в высшему законодательному органу власти вырос на 20 процентных пунктов.

Патриотические настроения

По данным ВЦИОМ, в октябре 2000 г. 77% опрошенных считали себя «патриотами России». В патриотических настроениях отчетливо проявилась традиционалистская составляющая. Для значительной части общества понятие «родины» определялось не национально-государственной идентификацией, а «локальным патриотизмом». По данным ФОМ, в марте 2001 г. в своем отношении к понятию «Родина» опрошенные разделились практически поровну: для 49% это означало место их рождения, а для 47% - всю страну.

Для значительной части общества патриотические чувства формировались традиционными для России факторами: «привязанностью» к своей земле, ощущением безальтернативности жизни, подспудным чувством собственной слабости и низкой самооценкой. По данным ФОМ, в марте 2001 г. 73% опрошенных заявили, что не хотели бы родиться ни в какой другой стране. 80% сообщили о своем нежелании уезжать из России на постоянное местожительство за границу. Альтернативная точка зрения была наиболее распространена в группах, располагавших наибольшими социальными ресурсами: 27% опрошенных в возрасте от 18 до 35 лет предпочла бы родиться в другом государстве и столько же заявили о своем желании уехать из страны.

Традиционалистский патриотизм, построенный на «комплексе неполноценности» и зависти к «загранице», типологически близок к отношению к «столице», которое в высокоцентрализованных государствах укореняется в провинции. В частности, отношение к выезду заграницу весьма сходно с отношением жителей российской провинции к гипотетическому переселению в Москву. По данным ФОМ, в марте 2001 г. 85% опрошенных в регионах соглашались с утверждением, что москвичи живут лучше остальных россиян, 73% утверждали, что Москва живет за счет регионов и 75% декларировали свое нежелание жить в столице. При этом симпатии к Москве существенно повышались среди высокоресурсных групп (лица с высшим образованием и респонденты в возрате 18-35 лет).

Правда, откровенно этноцентристские установки не занимали доминирующего положения в патриотических настроениях. По данным ВЦИОМ, в октябре 2000 г. патриотические суждения традиционалистского типа («твоя страна - лучше, чем другие страны», «у твоей страны нет недостатков», «необходимо защищать свою страну от любых нападок и обвинений») в той или иной форме получили поддержку в общей сложности 45% опрошенных. В то же время, современное понимание патриотизма, включающее более рациональные, деятельные и «инновационные» установки, получило поддержку в общей сложности 70% опрошенных: «работать, действовать во благо, для процветания страны» - 35%, «стремиться к изменению положения дел в стране для того, чтобы обеспечить ей достойное будущее» - 23%, «говорить о своей стране правду, какой бы горькой она ни была» - 12%.

Тем не менее «государственный» и «гражданский» патриотизм представлены в обществе примерно поровну. По данным ФОМ, в июле 2000 г. «государственно-патриотическую» позицию продемонстрировали 44% опрошенных. Такова была доля тех, кто согласился с утверждением, что «патриот должен любить и родину, и государство». Сторонниками «гражданского патриотизма» оказались 49%. Такова была доля тех, кто присоединился к мнению, что «патриот может любить только родину, а государство любить не обязан».

Новой составляющей патриотических настроений в период «второй волны» стала резко возросшая субъективная ценность территории и границы. Универсально понятая «открытость» страны, популярная в конце 80-х - начале 90-х годов, начинает ощущаться не как «свобода», а как повышенная уязвимость.

По данным ФОМ, в ноябре 2000 г. 85% опрошенных высказывались в пользу усиления охраны государственной границы. В то же время, режим «охраны границы» понимается по разному для въезда и выезда из страны. В отношении выезда за рубеж общество продолжает стоять на позициях «открытости»: по данным ФОМ, в ноябре 2000 г. 60% опрошенных высказались против ужесточения правил выезда за рубеж. Противоположную точку зрения поддержали 26% опрошенных.

Но по вопросу режима въезда в страну общественное мнение заняло противоположную позицию. В поддержку ужесточения правил въезда иностранцев в Россию высказалось 60% опрошенных, против - 30%. Сторонники ужесточения преобладали во всех социально-демографических группах. Тем не менее, среди социальных групп, традиционно выступающих форпостами модернизации внутри страны, доля противников «новой закрытости» страны заметно превышала средний уровень: 44% среди лиц с высшим образованием и 41% среди жителей больших городов.

Сторонники «новой закрытости» страны аргументировали свою позицию следующим образом. 50% опрошенных обосновывали ее необходимостью борьбы с контрабандой, преступностью и нелегальной иммиграцией. Другой причиной возросшего изоляционизма общественного мнения стало возрождение «образа врага» и широко распространившаяся подозрительность по отношению к Западу. 67% опрошенных сообщили, что у них сложилось впечатление, что «за последние годы на территории России иностранные разведки стали действовать активнее». Не согласились с данным мнением лишь 8% опрошенных.

Но глубинной причиной поворота общества в сторону «изоляционизма» стало, скорее всего, не только, (а, может быть, и не столько) понимание необходимости борьбы с «преступниками» и «шпионами» при помощи государственной границы, а недифференцированное и с трудом рационализируемое ощущение резко возросшей социальной незащищенности. Для одних оно воплощалось в «преступниках», для других - в «шпионах». В последнем случае определенную роль, очевидно, играют и ставшими регулярными телевизионные репортажи о шпионских разоблачениях и процессах: они помогают пробуждать дремлющие старосоветские фобии «враждебных происков».

Новое доверие к армии

«Вторая волна» принесла с собой заметное повышение позитивных оценок армии. По данным ВЦИОМ, с февраля 1998 по январь 2000 гг. на 20 процентных пунктов увеличился удельный вес тех, кто считает, что армия «способна сейчас защитить Россию в случае реальной военной угрозы со стороны других стран». В феврале 1998 г. такого мнения придерживалось 40% опрошенных, а в январе 2000 г. - уже 60%. Свой вклад в этот поворот общественного мнения внесли первоначальный успех второй чеченской кампании, общий рост социального оптимизма, восстановление доверия к политическому руководству страны. Доверие к армии как к институту также возросло. По данным ВЦИОМ, в марте 1999 г. 29% опрошенных заявили о полном доверии армии. В сентябре 1999 г. таких стало 35%, а в марте 2000 г. - 48%. Правда, повысившийся уровень доверия к армии оказался не столь устойчивым, как у ключевых институтов государственной власти (Президента, правительства, парламента). В сентябре 2000 г. доля тех, кто доверял армии полностью, сократилась и вернулась к отметке сентября 1999 г.

В то же время личные поведенческие установки в отношении армии изменились весьма незначительно. За этот же период доля тех, кто хотел бы, чтобы его «близкий родственник служил сейчас в армии» увеличилась только на 6 процентных пунктов - с 13% в 1998 г. до 19% в 2000 г. На 9 процентных пунктов сократилось число тех, кто заявлял отрицательную позицию по данному вопросу. При этом общественное мнение вполне отдавало себе отчет в незначительности позитивных перемен в отношении к армии. По данным ФОМ, продолжало сохраняться убеждение, что «сейчас в российском обществе преобладает отрицательное отношение к армии». В ноябре 2000 г. такой точки зрения придерживались 52% опрошенных, лишь немногим меньше, чем в феврале 1998 г. (56%).

Оценка состояния страны и ее положения в мире

Несмотря на несколько возросшее национальное и государственное самоуважение, в обществе сохранялась глубокая неудовлетворенность состоянием страны и ее положением в мире. По данным ВЦИОМ, в августе 2000 г. опрошенные следующим образом оценили место России в мире. По мнению 10% опрошенных Россия относится к числу 10-20 самых развитых стран, 26% полагали, что это - «страна среднего уровня развития», а 56% считали, что она принадлежит к категории стран «с уровнем развития ниже среднего» (37%) или к разряду «самых отсталых стран» (19%). При этом только 20% считали, что Россия «занимает сейчас в мире то положение, которого заслуживает». Напротив, 66% полагали, что Россия «заслуживает более достойного положения».

В октябре 2000 г. лишь 39% опрошенных зачисляли Россию в разряд «великих стран». Растущее признание ценности «военной мощи» при оценке положения страны в мире не повлияло на массовые представления о статусе «великой державы». Эти представления сохраняются в поле притяжения модернизационных образцов и продолжают оставаться вполне современными. Фактор военной мощи занимает в них достаточно скромное место. По данным ВЦИОМ, в октябре 2000 г. в перечне признаков «великой страны» первое место заняли «высокоразвитая промышленность» и «высокий уровень благосостояния граждан», которые были отмечены 69% и 64% опрошенных соответственно. Второе место с большим отрывом заняло «соблюдение прав человека» - 39%. «Ядерное оружие» оказалось на третьем ранговом месте (27%), вместе с «великим культурным наследием» (27%) и «богатыми природными ресурсами» (29%). «Обширная территория» заняла скромное четвертое место в списке признаков «великой страны» - 11%.

Современные «эталонные представления» о составляющих статуса «великой страны» сохранили ведущую роль в формировании массовых представлений о национально-государственных приоритетах. По данным ВЦИОМ, в феврале 2001 г. 60% опрошенных на первое место ставили «развитие отечественного производства», которое, впрочем, понималось ими по-разному, в зависимости от разделяемых политических ориентаций. Второе ранговое место, с отрывом на 13 процентных пунктов, заняло «укрепление обороноспособности - 47% опрошенных. Повторный опрос, проведенный в апреле 2001 г., подтвердил устойчивость ведущих национально-государственных приоритетов.

Правда, для общественного мнения эти «эталонные представления» о «великой стране» не во всех случаях были применимы к нынешнему состоянию России и ее положению в мире (Как уже отмечалось, более половины опрошенных не причисляет ее в настоящее время к разряду «великих стран»). Похоже, в своей позиции по некоторым конкретным вопросам, общество исходит из того, что в настоящее время Россия находится в таком состоянии, когда ей приходится решать более насущные и элементарные проблемы, связанные с восстановлением военной мощи, защитой территории и укреплением границы.

По этим причинам заметное влияние на массовые представления о приоритетных национально-государственных задачах оказывает и фактор «внешней угрозы», так, как он воспринимается в обществе. В феврале 2001 г. 51,6% опрошенных высказались за то, чтобы Россия резко увеличила финансирование армии и военных разработок в связи с отказом США от договора по ПРО и намерения строить национальную систему противоракетной обороны. Только 31% заявили о необходимости отказаться от новой гонки вооружений с США, оценив потенциал российских ракетно-ядерных сил как «вполне достаточный».

«Образ врага» и «враждебного окружения»

«Вторая волна» принесла дальнейшее усиление ощущения одиночества во враждебном мире, которое стало доминировать в массовом сознании в период «первой волны». По данным ВЦИОМ, в 2000 г. 66% опрошенных были убеждены в том, что «Россия всегда вызывала у других государств враждебные чувства, что нам и сегодня никто не желает добра». Доля сторонников противоположной точки зрения составила 27%.

В 1994 г., когда также задавался подобный вопрос, соотношение между сторонниками первой и второй точек зрения было приблизительно равным (42%:38%). Кроме того, значительную долю опрошенных составляли «затруднившиеся с ответом» (20%). За прошедшие 6 лет массовые оценки окружения России в мире резко сместились в зону негативных значений.

Удельный вес тех, кто был убежден в одиночестве России во враждебном мире, увеличился на 24 процентных пункта, а доля тех, кто не верил во «враждебное окружение», уменьшилась на 11 процентных пункта. Кроме того, удельный вес тех, кто твердо верит в наличие «враждебного окружения» в четыре с половиной раза превышает долю тех, кто полностью отвергает идею «враждебного окружения» (28%:6%).

Тем не менее, закрепления негативного восприятия положения России в мире все-таки не произошло. Среди сторонников идеи «враждебного окружения», большинство принадлежит тем, кто разделяет это мнение не до конца (38%:28%). Общественное мнение продолжает сохранять определенную эластичность по данному вопросу. Из числа тех, кто определился по данному вопросу с конкретным мнением, большинство принадлежит сторонникам «мягкой» точки зрения (59% из 93%).

Отношение к Западу

«Вторая волна» еще больше усложнила отношение к Западу. С одной стороны, ощущение внешней угрозы продолжало усиливаться. По данным ВЦИОМ, с февраля 1998 г. по январь 2000 г. доля тех, кто верил в существование «военной угрозы России со стороны других стран», увеличилась с 33% до 47%. Доля сторонников противоположной точки зрения сократилась с 59% до 44%. По данным ФОМ, в марте 2000 г. 56% опрошенных считали НАТО не «оборонительным», а «агрессивным блоком. По сравнению с февралем 1997, когда также выяснялось мнение по данному вопросу, прирост сторонников данной точки зрения составил 18 процентных пунктов. Причем чаще других в «агрессивность» НАТО верили не только сторонники Г. Зюганова и В. Жириновского (по 63%), но и лица с высшим образованием (68%). По данным ВЦИОМ, в августе 2000 г. 54% опрошенных считали, что «у России есть основания опасаться стран Запада, входящих в блок НАТО». Противоположного мнения придерживалось только 32%. По данным ФОМ, в феврале 2001 г. 52% опрошенных считали США недружественным по отношению к России государством. Противоположную точку зрения занимали 32%.

Однако ощущение внешней угрозы носит несколько поверхностный характер. Эмоциональное восприятие Запада было окрашено преимущественно обидой и демонстративным равнодушием. По данным ВЦИОМ, в августе 2000 г. в декларированном отношении к Западу доминировали «уважение» (34%) и «равнодушие» (35%). В образе России, приписываемой Западу, преобладали «сочувствие» (24%), «презрение» (21%) и «равнодушие» (18%). В то же время такие крайние проявления негативных эмоций, как «тревога» и «страх» занимали периферийное место как в декларированном отношении к Западу (9% и 4%, соответственно), так и в приписываемом Западу образе России (13% и 5% соответственно).

С другой стороны, отношение к Западу вновь стало более благожелательным. Один из наиболее убедительных показателей - рост позитивных оценок США во второй половине 1999 г. Отношение к этой стране восстанавливалось в три приема. По данным ВЦИОМ, доля тех, кто в целом положительно относится к США, увеличилась с 33% в апреле 1999 г. (низшая точка падения положительных оценок под влиянием «косовского синдрома») до 50% в августе и в сентябре составила 61%. В 2000 г. этот показатель продолжал расти и к июлю достиг отметки 70%.

Для «второй волны» настроений характерна четкая ориентация на конструктивные отношения с Западом. По данным ВЦИОМ, перелом в отношении общественного мнения к Западу наступил в сентябре 1999 г. С августа по сентябрь 1999 г. доля тех, кто высказался в пользу «укрепления взаимовыгодных связей со странами Запада», увеличилась на 21 процентный пункт - с 40% до 61% соответственно. С этого момента начался постепенный прирост позитивных оценок, который к августу 2000 г. достиг отметки 74%.

Дифференцированное восприятие Запада, утвердившееся в период «первой волны» настроений, продолжает сохраняться. В целом Европа оценивается более позитивно, чем США. По данным ФОМ, в марте 2001 г. 50% опрошенных полагали, что образ жизни, культура и система ценностей европейцев и американцев существенно различаются. Незначительными социокультурные различия между Европой и США считали 30% опрошенных. При этом 51% опрошенных заявил, что лучше относится к европейцам, чем к американцам. Относились к ним «одинаково хорошо» 20% опрошенных, а «одинаково плохо» - 5%. Предпочтение американцам перед европейцами отдали только 11%.

Аналогичным образом распределились предпочтения опрашиваемых и в отношении преимущественного направления развития «партнерских отношений». В качестве приоритетного партнера Евросоюз выбрали 46%, а США - только 10%. Об одинаковой важности отношений с США и Евросоюзом заявили 28% опрошенных. Кроме того, 59% опрошенных полагали, что Россия должна стремиться стать членом Евросоюза.

«Европейские предпочтения» носят достаточно устойчивый характер. По данным ФОМ, в феврале 2001 г. «бесплатную поездку» в одну из европейских стран выбрали 47% опрошенных, а в США - 21%. Чаще других Америку выбирала молодежь (27% из группы 18-35-летних). Но и в этой группе опрошенных желающих посетить Европу было в два раза больше (59%).

Ксенофобия

«Вторая волна» принесла с собой не только ослабление враждебности к Западу, но и дальнейшее снижение показателей ксенофобии внутри страны. По данным ВЦИОМ, с 1998 по 2000 г. доля респондентов, испытывающих негативное отношение к азербайджанцам, сократилась на 20 процентных пунктов - с 49% до 29%. Аналогичная тенденция, правда, в менее явных формах, прослеживается и в отношении других национальностей. Внутри страны «вторая волна» закрепила начатое «первой волной» снижение показателей ксенофобии по отношению к большинству национальностей (евреи, «негры»). Наиболее высокий уровень национальной неприязни продолжал сохраняться в отношении цыган и, в особенности, чеченцев.

«Советская ностальгия»

В период «второй волны» ностальгия по Советскому Союзу оставалась одной из ключевых характеристик массового сознания. Большая часть общества продолжает сожалеть о распаде Советского Союза. По данным ФОМ, в марте 2001 г. 71% считали, что Россия проиграла от распада СССР, а 63% верили в то, что СССР можно было сохранить. 72% опрошенных заявили, что в случае проведения «референдума об объединении всех бывших союзных республик» голосовали бы за объединение. При этом 58% отдает себе отчет, что восстановить СССР невозможно. Продолжали надеяться на возрождение СССР 30% опрошенных. В то же время «вторая волна» повлекла за собой некоторое снижение доли тех, кто сожалеет о распаде СССР. По данным ФОМ, этот показатель уменьшился с 85% в январе 1999 г. до 79% в марте 2001 г.

Фактор «советской ностальгии» определял позиции общественного мнения не только по вопросу о судьбе СССР. Он оказывал влияние на всю глубину массового сознания, воздействуя на позиции общественного мнения по широкому спектру конкретных вопросов - от внешней политики и экономики до политического устройства и пути развития страны. По данным ФОМ, в декабре 2000 г. после реставрации Государственной Думой музыки старого советского гимна, 66% опрошенных объявили себя сторонниками этого решения. Против высказалась лишь 10%, и еще 17% заявили о своем безразличии к проблеме государственного гимна. Наиболее высока доля индифферентных была в группе опрошенных в возрасте от 18 до 35 лет (26%).

Этноцентризм и «неотрадиционализм»

Парадоксальным образом, проникновение в массовое сознание новой «оптимистической ноты», снижение ксенофобии и переориентация на укрепление отношений с Западом сопровождались дальнейшим усилением этноцентризма и неотрадиционализма. В «национальном автопортрете» общественное мнение преимущественно фиксирует такие черты, как отсутствие прагматизма во взаимоотношениях между людьми, низкий уровень жизненных запросов и социальных притязаний, коллективизм, особая «избранность в страдании».

По данным ВЦИОМ, в 2000 г. 66% опрошенных считали, что «в России люди привыкли относиться друг к другу по-свойски, не думая о выгоде». Такая же доля опрошенных полагала, что «в России люди привыкли довольствоваться малым, не гонясь за успехом и богатством». По сравнению с 1994 г. первый показатель увеличился на 8 процентных пунктов, второй - только на 2 процентных пункта.

70% опрошенных были убеждены, что «в России люди привыкли делать все сообща и не терпеть тех, кто ставит себя выше коллектива». На этот раз прирост показателя по сравнению с 1994 г. составил 13 процентных пунктов. Широкое распространение в обществе получила «страдательная», основанная на «комплексе жертвы», версия этноцентризма. 67% верили, что «в сравнении с другими народами судьба русских «труднее» (варианты ответа «судьба русских - такая же» и «судьба русских - в чем-то легче, в чем-то труднее» выбрали 12% и 14% опрошенных соответственно).

Еще большей поддержки заслужили такие особые свойства русских и России, как «душевность», «жертвенность», «самобытность и особая духовность русской культуры», религиозное отношение к предназначению своей страны (через «веру»). По данным ВЦИОМ, в 2000 г. 70% опрошенных считали, что «только русский может пожертвовать собой ради великих целей», 71% полагал, что «Россия отличается особой самобытностью и духовной культурой, превосходящей все другие страны мира», 79% были убеждены, что «Россия - великая страна, понять которую можно лишь, веря в ее великое предназначение», и 86% соглашались с тем, что «русский человек обладает особой душевностью, которая несвойственна европейцу».

Рост показателей этноцентризма и неотрадиционализма сопровождается растущим раздражением в отношении западного присутствия внутри страны. По данным ФОМ, в декабре 2000 г. в своем отношении к феномену «западной культуры» респонденты разделились примерно поровну. Сторонники воспринимали западную культуру как синтез «всего самого лучшего», противники - как «аморальную», «примитивную» и «безвкусную». Показательно, что для 9% опрошенных западная культура ассоциировалась исключительно с Голливудом и американским кинематографом.

Особенно сильное отторжение в обществе вызывают западные кинофильмы. По данным ФОМ, в декабре 2000 г. 73% опрошенных считали, что западные фильмы оказывают отрицательное влияние на россиян. При этом 30% опрошенных свое негативное отношение к западным фильмам выразил в крайне резкой форме («тлетворное влияние», «дикость», «ерунда», «мразь», «дрянь»).

Главная претензия к западным фильмам - в том, что они пропагандируют агрессию, насилие и жестокость (таково было мнение 26% опрошенных). Позитивные оценки были уделом меньшинства: 5% заявили о себе как о «ценителях западного кино» и еще 8% предлагали оценивать его дифференцированно (некоторые особо фиксировали различие между «хорошими» европейскими и «плохими» американскими фильмами).

Западнические по своему происхождению образцы и эталоны повсеместно продолжали терять свою притягательность и авторитетность. Столкновение «нового идеологического климата» с «внутренним Западом» принимает достаточно острые формы. Весной 2001 г. его жертвой стал телеканал НТВ, длительное время вызывавший особую неприязнь традиционалистов. Антимодернизационные настроения, основанные на отторжении западных культурных образцов, привели к росту сторонников цензуры в обществе.

По данным ФОМ, в ноябре 2000 г. 49% опрошенных высказывались в пользу введения государственной цензуры в СМИ. Противоположного мнения придерживались 38% опрошенных. В марте 2001 г. доля сторонников цензуры увеличилась на 8 процентных пунктов и достигла 57%, а удельный вес противников цензуры снизился 5 процентных пункта и составил 33%. Перевес сторонников государственной цензуры в СМИ над противниками увеличился с 11 процентных пунктов в ноябре 2000 г. до 24 процентных пункта в марте 2001г.

«Особый путь»

«Вторая волна» принесла с собой дальнейшее укрепление в массовом сознании идеологемы «особого пути». По данным ВЦИОМ, в 2000 г. 68% опрошенных согласились с утверждением, что «за годы советской власти наши люди стали другими, чем в странах Запада, и этого уже не изменить». Несогласие с данной точкой зрения выразили только 21% опрошенных. По сравнению с 1994 г. вера в существование непреодолимых «антропологических различий» между Россией и Западом заметно окрепла: доля сторонников данной точки зрения выросла на 14 процентных пунктов, удельный вес противников сократился на 8 процентных пунктов.

По данным ВЦИОМ, в марте 2000 г. 60% опрошенных высказывались за то, что Россия «должна идти по своему собственному особому пути». Остальные варианты развития заняли сугубо периферийное место в массовом сознании. Сторонниками «общего для современного мира пути европейской цивилизации» объявили себя 15% опрошенных, а возвращение на «советский путь развития» нашло поддержку 18%.

Характерно, что включение в анкету, посвященную «путям развития России», варианта ответа, открыто фиксирующего факт отставания («Россия отстала от большинства передовых стран»), резко сокращает долю приверженцев «особого пути». По данным ВЦИОМ, в апреле 2000 г. 50% опрошенных согласились с фактом отставания «от большинства передовых стран». В этих условиях только 34% выразили убежденность, что «Россия развивается по своему, особому пути».

Отношение к рынку и частной собственности

В оценках общественным мнением состояния экономической системы страны появилась определенность. По данным ВЦИОМ, в октябре 2000 г. 61% опрошенных считал, что рынок и рыночная система в сегодняшней России существуют. Противоположного мнения придерживался 27% опрошенных. Под «рынком» и «рыночными отношениями», подразумевались, прежде всего, «свобода покупать и продавать все, что угодно» и «свобода ценообразования».

В то же время динамика массовых представлений и установок в этой области в период «второй волны» продолжала оставаться противоречивой. С одной стороны, общественная поддержка частного предпринимательства несколько окрепла. По данные ВЦИОМ, с 1994 по 1999 гг. доля тех, кто считает, что свобода предпринимательства принесла России больше пользы, чем вреда, увеличилась с 44% до 50%.

С другой стороны, восстановился статус советской экономической системы как объекта массовых предпочтений. По данным ВЦИОМ, в январе 2000 г. 50% опрошенных считали «более правильной» экономическую систему, основанную на «государственном планировании и распределении». Предпочтение экономической системе, основанной на «частной собственности и рыночных отношениях», выразили 37%. При этом соотношение между сторонниками противоположных экономических систем продолжало оставаться неустойчивым.

«Вторая волна» не принесла ничего принципиально нового в дифференцированное отношение к частной собственности, которое было зафиксировано «первой волной». По данным ВЦИОМ, в 2000 г. нахождение в собственности частных лиц «небольших предприятий, кафе, магазинов» получило положительную оценку опрошенных (в соотношении 70%:22%). В то же время частная собственность на «крупные заводы и фабрики» воспринималось в обществе негативно (в соотношении 72%:20%). За весь период преобразований общественное мнение лишь укрепилось в своих оценках. С 1991 г. по 2000 г. прирост позитивных оценок мелкой и средней собственности составил 8 процентных пункта. За этот же период прирост негативных оценок крупной собственности составил 19 процентных пунктов.

Позиции общественного мнения по вопросу земельной реформы стали еще более консервативными. По данным ФОМ, с мая 1998 по март 2001 гг. доля сторонников полного запрета покупки и продажи земли увеличилась с 35% до 45%. В то же время удельный вес сторонников разрешения покупки и продажи земли, с ограничениями и без, сократился. В принципе они продолжают преобладать, правда, с незначительным разрывом (48%:45%), но обозначившаяся в общественном мнении тенденция работает, скорее, против них.

В отношении представителей экономической элиты в обществе также происходило укрепление негативных установок. По данным ФОМ, весной-летом 2000 г. 74% опрошенных были убеждены в том, что «в России нельзя заработать большие деньги, не нарушая закона». Крупный бизнес стал синонимом нарушения закона, а его представители воспринимались как «правонарушители». По данным ВЦИОМ, от 60 до 70% было убеждено, что в деятельности Газпрома, Лукойла, Медиа-Моста, «Норильского никеля», ОРТ, РАО «ЕЭС России», Сибирского алюминия и Сибнефти, а также руководителей этих компаний, присутствовали «довольно значительные» или «крайне значительные нарушения». Согласно данным ФОМ, весной-летом 2000 г. 69% верили в «серьезность» обвинений, выдвинутых правоохранительными органами против руководителей крупных компаний в связи с приватизацией. 64% были убеждены, что итоги приватизации необходимо пересмотреть. Наконец, 75% считали, что против владельцев предприятий, приватизированных с нарушением закона, надо возбуждать уголовные дела.

Относительно новым явлением было то, что враждебность к крупному капиталу и «олигархам», утвердившаяся в массовом сознании в период «первой волны», была легализована действиями власти во время «второй волны». Кампания против олигархов, развернутая правоохранительными органами летом 2000 г., вызвала в обществе, в целом, благожелательную реакцию. По данным ВЦИОМ, наиболее распространенной реакцией стало «удовлетворение»: так восприняли наступление «силовиков» на олигархов 44% опрошенных. Второе место заняло «равнодушие»: 26% было совершенно все равно, как складывается судьба лидеров большого бизнеса. И лишь 18% в той или иной форме выразили беспокойство происходящим.

Общественное мнение в целом принимало официальные, а именно, «идейные», объяснения по поводу происходящих событий. 46% согласилось с тем, что действия правоохранительных органов продиктованы намерением «навести порядок в экономике, очистить ее от криминала». 31% опрошенных увидел в действиях власти «инструментальные», но не вызывающие осуждения, экономические и политические мотивы - стремление «выжать из «олигархов» деньги на пополнение казны» и намерение «продемонстрировать силу нынешней власти». Критически оценило мотивы действий власти против олигархов лишь 15%, усмотрев в них «корыстную» экономическую и политическую подоплеку - намерение «начать «передел собственности» в стране» и попытку «свести счеты с теми, кто не демонстрирует покорности нынешним властям». Наказание олигархов явно прибавило популярности В. Путину: опрос ВЦИОМ зафиксировал значительный рост рейтинга В. Путина во второй половине июля.

В то же время было бы преждевременным делать вывод, что общество вынесло окончательный политический вердикт крупному частному капиталу в России. В отношении провозглашенных конечных целей антиолигархической кампании в обществе преобладает скептицизм. По данным ВЦИОМ, летом 2000 г. лишь 31% опрошенных полагали, что кампания власти против олигархов «развернута всерьез и приведет к ограничению влияния последних. Большинство же придерживалось мнения, что кампания против олигархов «развернута, только чтобы несколько припугнуть их, и олигархи в целом сохранят свое влияние» (54%).

Исследование ФОМ, проведенное среди «лидеров мнений», дало схожие результаты. Только 35% представителей данной группы полагали, что действия правоохранительных органов против олигархов обусловлены принципиальной и долгосрочной стратегией. В то же время были 54% убеждены, что эти действия - не более чем кампания, призванная «припугнуть» и «поставить на место» олигархов. Лишь 32% согласились с утверждением, что все олигархи потеряли иммунитет и неприкосновенность. Ровно половина была убеждена в обратном, а именно в том, что теперь у власти появились «любимые» и «нелюбимые» олигархи.

Скептицизм общественного мнения в отношении достижимости официальных целей антиолигархической кампании был особенно показателен на фоне оптимистической оценки попыток В. Путина восстановить «вертикаль власти» в стране. По данным ВЦИОМ, соотношение между «оптимистами» и «скептиками» здесь совершенно иное - 73:14. Общественный скептицизм питался из разных источников. Во-первых, часть опрошенных просто выражало сомнения по поводу способности власти поставить на место крупный капитал. Оснований для такого сомнения накопилось более чем достаточно, да и сами правоохранительные органы большого доверия к себе в обществе тоже не вызывают. Во-вторых, при оценке антиолигархической кампании в массовом сознании сталкивались две установки - на восстановление справедливости и на сохранение стабильности. Большинство граждан было убеждено, что приватизация была несправедливой, но, судя по всему, опасалось, что новый передел собственности может обернуться национальной катастрофой. Цена такого восстановления законности и справедливости воспринималась как неприемлемая.

Наконец, можно предположить и еще одно обстоятельство. Скептицизм и осторожность, проявляемые общественным мнением относительно исхода борьбы власти с олигархами, питался смутным пониманием того, что новый рыночный порядок не может обойтись без крупного капитала, который неизбежно будет пользоваться значительным экономическим и политическим влиянием. По данным ВЦИОМ, 53% опрошенных были убеждены, что кампания против олигархов «идет в русле продолжения рыночных реформ», и только 16% полагали, что эта кампания служит «свидетельством начала сворачивания рыночных реформ». По данным ФОМ, только 31% опрошенных полагали, что в России созданы «благоприятные условия» для развития крупного бизнеса. «Неблагоприятными» такие условия считали 32%, и еще 37% затруднились с ответом на этот вопрос.

Похоже, что крупный бизнес, пусть и без особенного энтузиазма, все-таки воспринимался общественным мнением как составная часть рыночного порядка. Но с одним условием: за ним обязательно должно «присматривать» государство. Сам по себе крупный капитал воспринимается как «эгоистическая сила». По данным ФОМ, в январе 2001 г. 78% опрошенных считали, что нефтяные компании в своей работе руководствуются в основном собственными интересами. 66% опрошенных также полагали, что нефтяные компании уклоняются от уплаты части налогов. Аналогичного мнения в отношении частных компаний в целом придерживался 41% опрошенных.

Отношение к государству и политической системе: 2000-2001 гг.

В данной области общественное мнение было столь же неконсолидированным, как и в своем отношении к рыночной системе, предпринимательству и частной собственности. При этом негативные оценки и установки преобладали в несколько большей степени, а позитивные были менее выражены.

«Вторая волна» принесла усиление неотрадиционалистских настроений в отношении к государству и политической системе. Широкое распространение в обществе получили апелляция к «сильному лидеру», одобрение концентрации власти, единоначалия, «сильного государства», предпочтение (не без элементов демонстративности) «порядка» в противовес «демократии». По данным ВЦИОМ, в 2000 г. 72% опрошенных согласились с утверждением, что «русский человек не может обойтись без властных лидеров, сильной руки, которая бы направляла его действия».

В январе 2000 г. на вопрос о том, «что сейчас важнее для России: порядок или демократия» 75% опрошенных сделали выбор в пользу порядка, «даже если для его достижения придется пойти на некоторые нарушения демократических принципов и ограничения личных свобод». Выбор в пользу демократии, сопряженной с «предоставлением определенной свободы разрушительным силам», сделали 13% опрошенных.

В июле 2000 г. 60% опрошенных выразили убежденность, что «решение проблем, стоящих перед Россией» может обеспечить «сосредоточение всей полноты власти в одних руках». В поддержку «обеспечения независимости всех ветвей власти» для достижения указанной цели высказалось 27% опрошенных.

Столь низкий уровень «обобщенной» поддержки демократических ценностей и принципов государственного устройства, а также решений насущных проблем страны с опорой на демократические институты не вызывает особого удивления, если учесть, что большая часть общества считает, что демократическая система в стране отсутствует. По данным ВЦИОМ, в октябре 2000 г. 54% опрошенных ответили отрицательно на вопрос о том, есть ли сейчас в России «демократическое общество».

Положительный ответ дали 26% опрошенных и еще 20% затруднились с ответом. Главная причина, по которой большинство отказалось квалифицировать существующую в стране политическую систему как демократическую, состоит в тесном переплетении в сознании этой категории опрошенных понятия «демократии» с понятиями «социальной защищенности» (30%), «материального благополучия»(26%), «равенства жизненных шансов» (25%), «экономического процветания» (20%), а также с «возможностью населения влиять на действия властей» (26%). Последнее обстоятельство свидетельствует о неоднородном составе тех, кто отказывается считать политическую систему России демократической: помимо носителей патерналистких установок среди них присутствует и значительная доля последовательных сторонников демократических ценностей.

Сильное влияние на представления о демократии традиционалистских по своему происхождению установок ослабили способность «модернизационных образцов» определять массовые ориентации относительно предпочитаемого типа политической системы. По данным ВЦИОМ, в январе 2000 г. 43% опрошенных заявили, что им «кажется более правильной» «советская» политическая система, «которая была у нас до 90-х годов». В пользу «демократии по образцу западных стран» высказались 31% опрошенных, а 13% предпочли «нынешнюю систему».

Тем не менее, в отношении предпочитаемых типов политической системы «антидемократический консенсус» в общественном мнении исчезает. По данному вопросу в общественном мнении фактически сложился паритет, поскольку в поддержку «модернизированной» версии политической системы в общей сложности выступило 44% (такова общая численность сторонников «западной» и «нынешней системы»). В то же время позиции общественного мнения по данному вопросу продолжали оставаться неустойчивыми. Повторный опрос, проведенный ВЦИОМ в отношении предпочитаемых типов политической системы продемонстрировал относительную слабость позиций «западной» и «нынешней системы» в общественном мнении. В марте 2000 года совокупная доля сторонников «модернизированной» системы сократилась на 7 процентных пунктов, а количество «затруднившихся ответить» возросло на 8 процентных пунктов. При этом удельный вес сторонников «советской системы» остался практически неизменным (42%).

В отношении к перспективе установления в стране диктатуры общественное мнение фактически разделилось поровну. В июле 2000 г. на вопрос «Диктатура - это сейчас было бы хорошо или плохо для России» в целом согласились с негативной оценкой диктатуры 43% опрошенных, а в целом позитивную оценку дали 40%. Представители «твердой» позиции составляли меньшинство в каждой группе - 15% среди противников диктатуры и 14% среди сторонников. Основная часть опрошенных из числа тех, кто высказался по обсуждаемому вопросу «за» или «против», принадлежало представителям «мягкой точки» зрения (54%). Кроме того, затруднившихся с ответом было 18%.

Поддержка конкретных институтов демократической политической системы в обществе отличалась неустойчивостью. Тем не менее, «генерализированные» традиционалистские политические оценки и мнения контрастировали с позицией общественного мнения по конкретным вопросам организации политической системы. В этом случае общественное мнение или занимало позиции, соответствующие демократическим ценностям (которые оно «по-традиционалистски» отрицало в обобщенной форме) или раскалывалось на две или три сопоставимых части.

По данным ФОМ, в феврале 2001 г. 65% опрошенных признавали, что прокуратура находится в зависимости от президента страны. При этом 58% опрошенных высказывались за то, чтобы прокуратура стала независимой от президента. Среди тех, кто признавал факт зависимости прокуратуры от президента, удельный вес сторонников наделения ее самостоятельным статусом возрастал до 63%. Тем самым на практике общественное мнение выступало в поддержку демократического принципа «разделения властей», который оно фактически отвергало, высказываясь подавляющим большинством в поддержку «сосредоточения всей полноты власти в одних руках». В феврале 2001 г. 72% опрошенных высказывались в поддержку судебной реформы. При этом 31% опрошенных аргументировал свою позицию необходимостью усиления власти закона, 21% - повышением правой защищенности граждан и только 11% руководствовались при этом стремлением к ужесточению законов и судопроизводства.

В массовом восприятии фигуры Президента России вполне современные представления о власти также доминировали над традиционными. По данным ФОМ, в декабре 2000 г. понятие «президент России» преобладающей частью опрошенных (45%) воспринималось через призму занимаемой должностной позиции и выполняемых должностных обязанностей. Традиционалистское восприятие фигуры президента было характерно лишь для 8% опрошенных («хозяин», «царь», «бог»). При этом широко признавалось, что составной частью должностной позиции президента служит не только власть, но и политическая ответственность. В марте 2001 г. 77% опрошенных считали, что В. Путин несет ответственность за правительство М. Касьянова.

Общество также принимает демократическую норму о необходимость политического контроля за действиями власти со стороны оппозиции. По данным ВЦИОМ, в октябре 2000 г. 49% согласилась с тем, что в настоящее время нужна оппозиция В. Путину и его правительству. Мнение о ненужности политической оппозиции получило поддержку только 29%. Но массовые оценки многопартийности отличались большим скептицизмом. По данным ФОМ, в ноябре 2000 г. 55% были убеждены, что политические партии не приносят России пользы. Противоположной точки зрения придерживалось 25% опрошенных. Практически в таком же соотношении распределились и мнения по вопросу о том, помогает или мешает партийная борьба эффективной работе власти. 54% опрошенных считали, что партийная борьба мешает власти работать, противоположного мнения придерживались 24%. В то же время оценка многопартийности как «необходимого» политического института была гораздо более позитивной, хотя и здесь противников было несколько больше, чем сторонников. В апреле 2001 г. 41% опрошенных согласился с тем, что «в нашей стране нужна многопартийность». Противоположное мнение поддержало 46% опрошенных.

Принципы свободы слова и печати пользовались сопоставимой общественной поддержкой, однако в этом случае позитивные оценки ощутимо превалировали над негативными. В июле 2000 г. 43% опрошенных полагали, что «средства массовой информации, критикующие политику В. Путина и правительства России, действуют в целом во благо России». Противоположную точку зрения высказали 30%. Перевод проблемы в более «абстрактный» план сопровождался заметным приростом сторонников свободы слова. С утверждением, что «свобода слова - основа демократии на нее нельзя посягать» согласились уже 57% опрошенных. При этом удельный вес противников свободы слова сократился незначительно. Точку зрения, согласно которой «было бы лучше, чтобы средства массовой информации были бы «потише» и меньше критиковали власти» поддержали 26%.

Экспансия и границы «новых настроений»

Две последовательные волны «новых настроений» 1998-2001 гг. позволили эмоциям, ценностям и представлениям, которые ранее были присущи изолированным группам, преодолеть свое периферийное положение и распространиться на остальное общество.

Настроения, прежде сконцентрированные в «советско-коммунистической субкультуре» и ограниченные малообразованными, низкодоходными, низкоурбанизированными и пожилыми группами, стали проникать в слои и группы, которые ранее выступали в качестве носителей модернизационной идеологии и культуры - молодежь, лица с высшим образованием, лица с высокими доходами, жители крупных городов, избиратели демократических партий (Яблоко и СПС).

Модернизационные устремления российского общества лишились цельной идеологии. Либерально-западническая субкультура, которая раньше обеспечивала модернизационные ориентации массового сознания, себя дискредитировала. Консервативные и ностальгические настроения резко увеличили свою интенсивность и широко распространились за пределы своей исходной социально-демографической среды.

Это создавало потенциальную угрозу идеологического реванша коммунистической субкультуры. Тем не менее, оппозиционный идеологический полюс не смог воспользоваться ослаблением либеральной субкультуры. Это объясняется, прежде всего, тем, что в элитах и обществе коммунистическая субкультура продолжала опознаваться как периферийная и ущербная, т. е. не имеющая право на идеологическую гегемонию.

В обществе сохраняются психологические и культурные барьеры, сдерживающие экспансию «советско-коммунистической субкультуры». По данным ФОМ, в январе 1999 г. большинство отвергало центральные постулаты коллективистской и мобилизационной идеологии. Приоритет «державности» над «нормальной жизнью» отторгался в соотношении 18%:73%, необходимость «великой цели, общей для всего народа» - в соотношении 30%:61%, «страха, как источника уважения на мировой арене» - 34%:59%, тезис о превосходстве «духовности и культуры» над «развитием экономики и повышением материального уровня людей» - в пропорции 16%:75%.

Правда, часть тех, кто принимает индивидуалистические, «секулярные» и «современные» ценности, все еще испытывают комплекс социальной и национально-государственной слабости или пессимизма. Такие непоследовательные носители модернизированных ориентаций еще не полностью освободились от коллективистской мобилизационной идеологии. Это побуждает их наряду с современными ценностями выбирать также «великую общую цель» и «страх, как источник уважения в мире». Но таких было меньшинство.

Большинство же вполне освободилось от коллективистской мобилизационной идеологии. В то же время это большинство находится только в самом начале пути в «современность». Пока оно представляет собою, скорее, не «сообщество граждан», а «сообщество жертв», глубоко травмированных тоталитарным государством и модернизационным шоком. Их объединяют первичные индивидуалистические инстинкты и нежелание идти на коллективные жертвы ни по какому вопросу.

АНАТОМИЯ «НОВОГО ИДЕОЛОГИЧЕСКОГО КЛИМАТА»

Одной из главных особенностей нового идеологического климата можно считать «реактивное состояние» массового сознания, вызванное «модернизационным шоком». В рамках такого состояния психологические травмы преодолеваются посредством компенсации и дистанцирования от источника травматических переживаний (Запад и «агенты модернизации» внутри страны). Конкретной формой компенсации становится широкое распространение в обществе убежденности в национально-государственном своеобразии и идеологемы «особого пути».

В то же время травматический опыт модернизации принес и новые когнитивные приобретения. В их числе - резко возросшая ценность идентичности и самостоятельности (обостренное ощущение своего лица, своего места, своих интересов) и всего, производного от них (включая историческое прошлое, территорию и границу).

Это наделяет массовое сознание «новым реализмом» в восприятии окружающей действительности и формирования отношения к ней. Общество заново открывает для себя ценности «порядка», «государства» и «силовой» составляющей государственности (как на международной арене, так и внутри страны) и соизмеряет с ними свои оценки. Еще одним проявлением возросшей рациональности массового сознания становится утверждение дифференцированных представлений и оценок.

Восприятие окружающей действительности определяется сочетанием реакции на новый травматический опыт и новых когнитивных приобретений. В итоге на передний план массового сознания выходят консервативные и «охранительные» установки, доминирующим в отношении к окружающему миру становится осторожность (настороженность) и прагматизм.

При оценке положения страны в мире возросла субъективная ценность «военной мощи», при этом структура представлений о статусе «великой державы» сохраняется неизменной. «Военная мощь» продолжает занимать подчиненное положение, а сами представления о статусе «великой державы» остаются достаточно современными. Именно эти современные «эталоны» сохраняют ведущую роль в формировании массовых представлений о национально-государственных приоритетах.

Массовые установки в отношении Запада характеризуется настороженностью и недоверием. В то же время, началась рутинизация антизападнических настроений. Они теряют прежнюю остроту и на первый план выходит ориентация на сближение и укрепление связей с Западом.

В результате антизападнически настроенное общество выступает за развитие отношений со странами Запада. Образ Запада дифференцируется: в массовом сознании США отделяются от Европы и оцениваются по-разному. При этом США оттягивают на себя основной потенциал антизападных настроений, а страны Европы наделяются преимущественно позитивными значениями.

Установки массового сознания, обращенные внутрь страны, характеризуются преобладанием реактивных состояний. Новые когнитивные приобретения массового сознания отличаются неустойчивостью и носят более скромный и противоречивый характер. Массовые оценки проведенных в стране модернизационных преобразований окрашены в резко негативные тона, но проникнуты ощущением безальтернативности. Восприятие сложившегося в ходе реформ общественного строя также находится в поле негативных значений и укладывается в формулу «рынок без демократии».

Главным объектом раздражения выступает «внутренний Запад» - разнообразные формы присутствия западной культуры внутри страны (субъекты модернизации, реклама, кинофильмы, потребительские товары). Показательно, что рост социального оптимизма и резкое улучшение отношения к странам Запада не сопровождалось реставрацией притягательности либеральной субкультуры внутри страны.

Наоборот, можно, скорее, говорить о начале закрепления либеральных ценностей как ценностей относительного меньшинства. Расширение влияния либеральной субкультуры в обществе блокируется двояким образом: с одной стороны, видимой неспособностью к обновлению с учетом последствий модернизационного шока, и, с другой стороны, комплексом социальной слабости, свойственном большей части населения. Широкое присутствие фактора «советской ностальгии» в массовом сознании привело к тому, что для значительной части общества «мертвое» советское государство восстановило свои позиции в качестве эталона для организации постсоветской жизни в экономике, политике и повседневной жизни.

В результате легитимацию рыночной экономической системы и демократической политической системы отличает незаконченность. Важные звенья этих систем остаются культурно неукорененными (крупная частная собственность и политические партии). Общественная поддержка других звеньев (приватизированный сектор промышленности, выборы, парламентаризм, многопартийность) носит неустойчивый характер. Состояние массового сознания таково, что только активное подключение государства как проводника «общественных интересов» может позволить завершиться легитимации новых экономических и политических институтов.

Несмотря на переживаемый обществом шок, массовое сознание сохраняет, правда, в ослабленной форме, модернизационную составляющую. Общество продолжает быть вовлеченным в модернизационный процесс. Это касается как обновления экономической и политической системы, так и обыденной культуры и повседневных поведенческих установок. В то же время форма присутствия модернизационной составляющей в массовом сознании меняется.

Антимодернизационные настроения внутри страны сохраняют свою остроту и способность к дальнейшей экспансии в обществе. Их сила определяется глубиной и особой травматичностью модернизационного шока, преобладанием в массовом социальном опыте негативной составляющей, резким снижением авторитета и влияния либеральной субкультуры и «внутренних» агентов модернизации, масштабным присутствием «советской ностальгии».

При этом происходит «камуфляж» модернизационных образцов. Во внешнем мире это достигается за счет психологического дистанцирования от Запада и дифференциации его образа. Внутри страны модернизационная составляющая массового сознания лишается адекватной (либеральной) идеологии. Ее место занимает идеологема «особого пути» - образование, выполняющее функции психологической компенсации.

Это говорит о том, что даже в состоянии шока общество стремится сохранить модернизационные образцы: оно дорожит ими и не собирается от них отказываться. Но открытая, откровенная и подчеркнутая ориентация на модернизацию травмирует общество. Общество предпочитает модернизироваться, не вполне отдавая себе в этом отчет. Общественно одобряемая модернизация переводится преимущественно в «скрытую стадию».

Государство и институционализация нового идеологического климата

С конца 1999 г. активную роль в становлении нового идеологического климата начинает играть государство. С одной стороны, новый идеологический климат порождает массовый спрос на государство. Оно превращается в фокус общественных надежд и массовых ожиданий. С другой стороны, государство само начинает более активно и целенаправленно вести себя в публичном пространстве - сначала эпизодически, как в период избирательной кампании в Государственную Думу осенью 1999 г., а затем и постоянно.

Формирование в 2000-2001 гг. «моноцентрического» политического режима, важнейшей составляющей которого стало доминирование государства в информационном и публичном пространстве, позволяет говорить о возобновлении государственной идеологической политики. Главным инструментом расширенного присутствия государства в публичном пространстве становятся общефедеральные телевизионные каналы, которые фактически начинают выполнять функции «нового агитпропа».

Административная элита федерального центра, действующая от имени государства, перехватывает у остальных элит публичное лидерство. Она проводит новую «разметку» публичного пространства, сужая и ограничивая границы «дозволенного». Государство возвращает себе функции идеологического воспитания общества. Оно вмешивается в культурную динамику и начинает заново отстраивать иерархию социальных ценностей.

Государство формирует новую официальную идеологию. Ее отличительными особенностями с самого начала стали: · отказ от официального антикоммунизма; · изменение отношения к идеологическому и символическому наследию советского прошлого (отказ от его сегрегации и удерживания на периферии); · более сдержанные и прохладные отношения с либерально-западнической субкультурой внутри страны; · дистанцированное отношение к Западу; · более тесные связи с Русской Православной Церковью.

Ключевое отличие от советского периода состоит в том, что государство, по крайне мере пока, не имеет собственной официальной доктрины. В идеологическом строительстве оно пользуется материалом уже сложившихся субкультур и доминирующих в массовом сознании настроений. Кроме того, новая государственная идеология рассчитана не на массовую индоктринацию, а на «мягкую настройку».

Контролируя доступ в публичную сферу, государство поддерживает определенный баланс между субкультурами, ограничивая или, наоборот, расширяя возможности общественной репрезентации (предъявления себя обществу через публичную сферу) связанных с ними символов и ценностей.

Проводя политику избирательной официализации, государство наделяет официальным статусом ценности и символы субкультур, конкурирующих между собой в обществе.

Прежде всего, официализируются настроения и ценности, которые к настоящему времени стали «консенсусными» или близки к таковым. Это, прежде всего: · само государство и его производные, среди которых центральное место занимают идея порядка, моральная реабилитация силы и жесткости, в случае, если они обращены на общественно санкционированного «врага»; · рыночная система и частная собственность, но в формате, ограниченном расширенным присутствием государства.

Другими словами, официализируются ценности, по своему происхождению связанные с двумя противоположными идеологическими полюсами и стоящими за ними субкультурами. В то же время, получив статус официальных, эти ценности видоизменяются - таким образом, чтобы стать совместимыми друг с другом. Либеральные и «традиционно-советские» ценности деидеологизируются. Из либеральных ценностей убираются компоненты и символы, наиболее раздражающие массовое сознание и «государственническую» правящую группу

Официализированный либерализм приобретает «технократический» облик. Он становится совместим с идеей сильного государства. Из «традиционно-советских» ценностей вытесняются компоненты, прочнее всего связанные с коммунистической идеологией и способные стать препятствием для рыночной системы и обременительными для государства. Центральное место в новой идеологеме, объединяющей технократизированную версию либеральных ценностей и деидеологизированную версию «традиционно-советских» ценностей, занимает государство: только его присутствие позволяет ценностям, восходящим к двум полярным субкультурам, уживаться друг с другом в новой официальной идеологии.

Кроме того, делается попытка по-новому идеологически обосновать либеральную реформу в экономике, связать ее с «государственническими» символами («укрепление государства», «национальная безопасность») и облечь в абстрактную модернизационную «упаковку». Это, кстати, вполне совместимо с советской традицией. Советское общество никогда не было «ретро-ориентированным», оно всегда символически было обращено в будущее, а его развитие, в особенности, после 1953 года, проходило под знаком «современности».

Делается также попытка идеологически обновить «государственнические» ценности, придать им «современный» облик и «модернизационную» направленность. Это еще один способ обеспечить совместимость либеральной экономики и идеологии «государственничества».

Новая идеологическая роль государства стала прямым порождением «антимодернизационных» тенденций в массовом сознании в 1998-2000 гг. Но из всего комплекса антимодернизационных настроений государство выбирает и подвергает официализации конкретные ключевые компоненты - «советскую ностальгию», патриотизм и новое, «дистанцированное» отношение к Западу, который более не признается «высшим авторитетом». По отношению к другим составляющим антимодернизационного психологического комплекса (прежде всего, этноцентризму, неотрадиционализму и идее «особого пути») официализация не применяется.

Одна часть лишенных официального статуса антимодернизационных настроений используются чисто утилитарно. В их числе - враждебное отношение к элите бизнеса, негативная оценка приватизации, снижение общественного доверия к СМИ, общественный скептицизм в отношении политических партий и многопартийности, раздражение по поводу различных форм присутствия западной культуры внутри страны. С опорой на эти настроения государство проводит институциональную реформу в экономике и политической системе.

Официализация ключевых компонентов нового идеологического климата, осуществленная государством в 2000-2001 гг., фактически превратила его в один из институтов созданной с его помощью «моноцентричной» политической системы. Все это позволяет говорить о наступлении «нового идеологического порядка», поддерживаемого и охраняемого государством.

Контуры нового идеологического порядка

Основные черты нового идеологического порядка можно сформулировать следующим образом.

1. В обстановке «культурного шока» и слабости гражданского общества государство восстанавливает свои идеологические функции и свою роль в качестве «воспитателя» и «опекуна» граждан.

2. Государство: · захватывает центральное место в публичном пространстве; · занимает позицию «равноудаленности» от двух основных идеологических полюсов и стоящих за ними субкультур; · переходит к активному поведению в публичном пространстве.

3. Новый идеологический порядок призван обеспечивать решение двух основных задач: · культурной реинтеграции постсоветского общества; · продолжения в новой форме модернизационных процессов.

4. Идеологической основой для реинтеграции общества становятся окрашенные «советской ностальгией» настроения «пропрезидентского большинства»: оно ориентировано на власть, консервативно в своих привязанностях и прагматично. «Пропрезидентское большинство» обеспечивает повышенный уровень доверия общества и создает возможность для реализации идеологических функций государства. Сохранение «пропрезидентского большинства» превращается в главное условие устойчивости нового идеологического порядка.

5. Новая версия модернизационной идеологии отличается «технократизмом» и защитной «государственнической» оболочкой. Она выстраивается с учетом многочисленных комплексов и травм, полученных обществом, и переводит модернизацию в «скрытую стадию».

В какой-то степени делается попытка вернуться к «прогрессизму» советского периода, когда главным агентом модернизации выступало государство («государство - главный европеец»), а сама модернизация, во-первых, была управляемой и, во-вторых, не носила демонстративный характер (и не раздражала социально слабые и консервативные слои населения).

6. Центральное место и активное присутствие государства в публичном пространстве фактически переводит общество в режим ограниченного идеологического плюрализма.

7. Возможности основных субкультур (либерально-западнической и советско-коммунистической) к общественной репрезентации, к предъявлению себя в публичном пространстве ограничиваются. Субкультуры возвращаются на периферию публичного пространства (либеральная) или удерживаются на ней (коммунистическая).

8. Главным препятствием для культурной реинтеграции общества выступает сохраняющая свою силу и автономию «советско-коммунистическая субкультура». В отличие от либерально-западнической субкультуры, морально ослабленной и сегрегированной, «советско-коммунистическая» субкультура сохраняет свои позиции в обществе.

9. Основным полем битвы с идеологизированным ядром «коммунистической субкультуры» становится «советская ностальгия». Главная цель политики идеологической реинтеграции общества состоит в том, чтобы расколоть «коммунистическую субкультуру», обособить и разделить две ее составляющие, «коммунистическое» и «советское», превратив последнее в составную частью новой патриотической идеологии, центральное место в которой займет идея сильного и современного государства.

10. Проблема в том, что внутри этой субкультуры «советское» тесно спаяно с «коммунистическим», и, кроме того, достаточно глубоко вросло в русские патриотические настроения, точнее в ту их версию, которая была официализирована и поощрялась коммунистическим режимом с 1943 г.

Более того, новый идеологический порядок создает благоприятную возможность для внешней экспансии «коммунистической субкультуры»: антимодернизационные настроения обеспечивают благоприятный психологический фон, официализация «советской ностальгии» и, в целом, проводимая государством политика культурной реинтеграции порождает надежды на идеологический реванш, а ослабление либерально-западнической культуры устраняет главного идеологического оппонента.

11. Отдельную проблему для идеологической реинтеграции общества создает высокий уровень антимодернизационных настроений. «Оборонительная» версия модернизационной идеологии делает последнюю совместимой с культурной реинтеграцией, но отводит ей заведомо подчиненное место в новом идеологическом порядке.

12. «Равноудаленность» государства в условиях изменения идеологического баланса в неблагоприятном для либеральной субкультуры направлении оборачивается попустительством в отношении экспансии настроений и ценностей, эпицентром которых остается «советско-коммунистическая субкультура».

13. Приоритет, отдаваемый новым идеологическим порядком культурной реинтеграции общества и «государственничеству», создает постоянную опасность расширения антимодернизационных настроений, экспансии ранее маргинализированных или сегрегированных «корпоративных идеологий» («идеологии государственной безопасности» и идеологии православия), дальнейшего отчуждения либеральной субкультуры и, в конечном счете, вырождения «оборонительной» версией модернизационной идеологии в сугубо декоративную.

14. Центральным противоречием нового идеологического порядка можно считать внутренний конфликт между двумя его основными задачами - реинтеграцией и модернизацией. Вопрос о том, в какой степени возможно произвести идеологическую реинтеграцию без подавления автономных очагов модернизации в обществе продолжает оставаться открытым.

Алексей Зудин - руководитель департамента политологических программ независимого фонда «Центр политических технологий»

Версия для печати