28.04.2009 | Игорь Бунин
Экономический кризис создает новые политические риски, обнажающие старые проблемы, накопившиеся за годы относительного преуспевания. Речь идет не только о слабости государственных институтов, неукорененности демократических институтов, крайней ограниченности возможностей для оппозиции, но о конкретных прикладных явлениях. Политическая система практически утратила навык медиации, посредничества между гражданином и государством. Слабы институты уполномоченных по правам человека, профсоюзы и общественные организации. Неудивительно, что реакцией на волнения в Приморье, имевшие вполне реальную экономическую подоплеку, стало вначале применение силы, а затем поиск связей организаторов протестных акций с зарубежными врагами России. Но нормальный диалог с протестующими, среди которых было много вполне политически лояльных людей, выстроить не удалось.
Из всего этого вытекает три возможных типа рисков. Речь идет не о реальных сценариях развития страны в кризисный период, а о тех опасностях, с которыми можно столкнуться при их реализации.
Первый – «бессмысленный и беспощадный» - бунт, способный если не смести существующую политическую систему, но причинить ей значительные разрушения. На сегодняшний момент сколько-нибудь масштабное и скоординированное выступление снизу практически невозможно. Население винит в кризисе, в первую очередь, власти США – таким образом, российское начальство на определенное время воспринимается людьми как такие же пострадавшие, как они сами. Однако это не означает невозможности протестных «вспышек» в отдельных населенных пунктах, в первую очередь, в моногородах и, особенно, если администрация не будет проявлять элементарного понимания психологии работников (эффект Новочеркасска-62). При этом существующие провластные общественно-политические силы способны действовать только «задним числом», стремясь – более или менее удачно – купировать уже возникший конфликт. Главным актором, «тушащим» проявления недовольства, способна выступить сама власть, использующая имеющие в ее распоряжении ресурсы – финансовый, административный (последний для того, чтобы заставить бизнес частично пойти навстречу работникам). Однако с течением кризиса значение этих ресурсов, видимо, будет снижаться.
«Большого бунта» на горизонте действительно не видно. Но сравнительно мелкие конфликты могут способствовать общему росту социальной напряженности и, тем самым, постепенной эрозии политического режима.
Второй риск – «консервативная судорога», стремление противостоять кризису путем выдвижения мобилизационного политико-экономического проекта. Подобные мысли, действительно, могут «гулять в головах», но они нереализуемы. Общество не готово к сколько-нибудь серьезной мобилизации, к жертвам во имя представляющихся весьма абстрактными политических целей. Общество обладает высокой степенью инвивидуалистичности, что было заметно еще с позднесоветских времен – тип «солдат партии», готовых выполнить любое указание начальства, давно ушел в историю. Поэтому данный риск можно признать фантомным.
Третий тип риска – усиление внутривластной конкуренции на фоне слабости институтов. Напомним, что в демократических обществах происходит четкое разделение между властью и оппозицией, причем последняя не идентифицируется с политикой правительства и в случае серьезного кризиса готова его сменить. Таким образом, политическая система в целом сохраняет свою устойчивость, а проблемы возникают лишь у части политического класса (да и то, как правило, они ограничиваются уходом в оппозицию). Характерен пример Латвии, где кризис в нынешнем году привел к отставке правительства и назначению главой нового кабинета представителя оппозиционной партии «Новое время».
В России ситуация иная. С одной стороны, власть внешне консолидирована, а оппозиция в парламенте фактически выполняет декоративные функции, не имея реальной возможности стать властью. С другой стороны, внутри самой власти существует серьезная аппаратно-политическая конкуренция, с течением кризиса все чаще вырывающаяся на поверхность. Формально существует правительственный план по борьбе с кризисом, но этот документ изначально не мог консолидировать все властные силы. Фактически речь идет о трех основных течениях, все более активно конкурирующих между собой. Первое – разнообразные отраслевые и корпоративные лоббисты, вступающие друг с другом в ситуативные коалиции с целью «выбивания» средств из бюджета. Второе придерживается идеологии жесткой экономии и приоритета финансовой стабилизации – его идеологу и наиболее влиятельному представителю Алексею Кудрину удалось заложить свои основные идеи в правительственный план. Третье – либеральные экономисты (Дворкович, Набиуллина и др.), выступающие за то, чтобы использовать кризис для структурной перестройки экономики и выступающие за активизацию поддержки ее инновационного сектора.
Если Кудрин борется с кризисом «здесь и сейчас», используя те меры, которые возможны при нынешнем состоянии бюджета, то более популярные инициативы Дворковича могут быть в реальности ориентированы на время, когда острота проблем несколько спадет (хотя они выдвигаются в публичном пространстве как актуальные уже сейчас). В случае успешной реализации подобного сценария ответственность за непопулярные стабилизационные меры падает, в первую очередь, на Минфин (и, частично, на правительство в целом), однако не затрагивает всю правящую команду. Впрочем, подобные рассуждения не отменяют того факта, что сама по себе внутривластная конкуренция способна сыграть дестабилизирующую роль – особенно в ситуации, когда установившиеся до 2007 года жесткие политические правила игры начинают подвергаться уже не только сомнению, но и частичной ревизии.
Игорь Бунин - президент Центра политических технологий
© Информационный сайт политических комментариев "Политком.RU" 2001-2025
Учредитель - ЗАО "Политические технологии"
Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-69227 от 06 апреля 2017 г.
При полном или частичном использовании материалов сайта активная гиперссылка на "Политком.RU" обязательна