05.10.2015 | Татьяна Становая

Россия в сирийском конфликте: новое качество геополитической ситуации

28 сентября президент России Владимир Путин выступил на Генеральной ассамблее ООН в Нью-Йорке. Ключевой темой его речи была ситуация в Сирии. Вслед за этим состоялись почти двухчасовые переговоры с президентом США Бараком Обамой: накануне Белый дом изменил свою позицию и предпочел согласиться на встречу, несмотря на прежний отказ. Сразу после возвращения Путина в Россию, Совет Федерации дал разрешение на использование вооруженных сил РФ за рубежом. ВВС России начали авиобстрелы позиций террористов на территории Сирии. Открытое вовлечение России в войну в Сирии качественно меняет и геополитическую ситуацию, и геополитические риски.

Визит Владимира Путина в США ждали с особенным нетерпением: в последние месяцы ходили активные слухи о намерении Кремля разменять Украину на Сирию. Однако эта схема выглядит явным упрощением. Во-первых, как таковой размен Украины в принципе на сегодня невозможен. Даже если предположить заметное смещение акцентов в диалоге России и Запада в пользу сирийской проблематики, снятия требований Запада по минским соглашениям ожидать не стоит. И это как раз хорошо показала встреча «нормандской четверки» в Париже.

В то же время, как сообщил Bloomberg со ссылкой на свои источники, решение о вовлечении России в Сирию было принято все-таки в связи с украинским конфликтом – как возможность «выбраться из изоляции». Агентство сообщало, что инициатива была предложена Путину Сергеем Шойгу, Сергеем Ивановым и Николаем Патрушевым. Скорее всего, именно эти фигуры активно участвовали в обсуждении сирийской кампании (и Патрушев в данном случае присутствовал как секретарь СБ, на площадке которого Путин в последние полтора года чаще всего обсуждает геополитические вопросы). Но вероятно сводить именно к ним принятие решения было бы неверно. В то же время важно в данной ситуации стремление Кремля найти возможности для продуктивной кооперации с Западом там, где у последнего накопились системные проблемы. И Сирия стала именно такой, зашедшей в тупик проблемой.

Говоря об Украине, имеет смысл добавить, что сирийская повестка будет не замещающей, а дополняющей. Более того, в случае нарастания напряженности по сирийскому кризису и усиления разногласий между Россией и Западом, давление на Россию по Украине может стать даже более выраженным. И, наоборот, в случае, если России удастся скооперироваться с Западом в борьбе против ИГИЛ, недоверие к политике Путина в Штатах начнет ослабевать, что облегчит диалог и по Украине (особенно если «нормандский формат» позволит хоть немного сдвинуться в сторону урегулирования).

Ключевой идеей выступления Владимира Путина было предложение создать антитеррористическую коалицию по аналогии с коалицией антигитлеровской. Подобные аналогии практически сразу были восприняты как явное преувеличение. Но, тем не менее, в США очевидно с вниманием отнеслись к инициативе России, а Белый дом скорректировал свою позицию по Сирии, что, впрочем, было скорее навязанным, а не желаемым решением.

Особую роль сыграла тут значительная фактическая вовлеченность России в сирийскую войну уже постфактум: на момент выступления Путина в Нью-Йорке Россия уже активно укрепляла свои военные базы на территории страны и направляла туда российских военнослужащих. Россия значительно поднимала ставки к моменту визита Путина в Нью-Йорк, фактически заставив Белый дом признать Россию в качестве важного фактора урегулирования сирийской проблемы. Дмитрий Тренин, директор Московского центра Карнеги, писал, что практически все советники Обамы и специалисты Государственного департамента по России высказывались против проведения встречи с Путиным. Однако реальность принуждала к переговорам: помимо наращивания военного присутствия в Сирии, Москва начала активные дипломатические шаги, наращивая контакты с Ираном и Саудовской Аравией, Египтом и Турцией, Израилем и Палестиной, Иорданией и Арабскими Эмиратами, национальной коалицией «сирийских революционных сил». Глава сирийского национального совета, крупнейшей внешней оппозиционной структуры Сирии, Халед аль-Ходжа, после августовского визита в Москву также говорил о том, что Россия «якобы более не намерена в сирийском гражданском конфликте безусловно быть на стороне Асада» (правда, именно он теперь от лица сирийской оппозиции обвиняет Москву в обстреле территорий, подконтрольных сирийской оппозиции, и гибели мирных жителей). Наконец, Россия совместно с Ираном, Ираком и Сирией создала в Багдаде центр коммуникации и координации четырех стран в борьбе с Исламским государством. Как считает Тренин, игнорировать эти факты Белый дом не мог.

Иными словами, России удалось навязать Западу свою военную помощь в борьбе с террористами в Сирии. И это добровольно-принудительная помощь делает ситуацию гораздо более сложной и противоречивой.Одной их ключевых характеристик сирийского кризиса является многослойность интересов сторон, многоплановость и противоречивость целей, стоящих перед каждой страной-участником. США и Запад в целом де-факто воюют на два фронта: поддерживая сирийскую оппозицию против режима Башара Асада, а также проводя авиационную операцию против ИГИЛ, превращающегося из негативного побочного эффекта сирийского конфликта в самостоятельную, непредсказуемую и долгосрочную угрозу глобальной безопасности.

Ни внутри США, ни среди стран Запада нет четкого понимания, в какой степени взаимодействовать с Россией, оправдана ли поддержка правительственных войск Асада, допустимо ли непосредственное участие сирийского лидера в формировании будущей власти. Так, например, американские «ястребы» продолжают занимать пока более жесткую позицию по судьбе Асада, но уже «несут потери». Авторитетное интернет-издание Politico со ссылкой на источник в Пентагоне сообщило, что заместитель помощника министра обороны США по России, Украине и Евразии Эвелин Фаркас может уйти в отставку в конце октября на фоне продолжающихся споров в Вашингтоне о том, как реагировать на российские внешнеполитические вызовы. Фаркас занимала гораздо более жесткую позицию по отношению к тому, как США должны реагировать на шаги Москвы в отношении Сирии.

Пока США скорректировали свою позицию по Асаду: Джон Керри признал опасным быстрый уход сирийского лидера, хотя еще раньше Запад однозначно требовал его немедленной отставки, видя в нем непосредственную причину всплеска террористической активности на Ближнем Востоке. Однако при этом присутствует четкое понимание, что в рамках новой властной конфигурации в Сирии Асада быть не должно.

Отдельным риском становятся и разногласия между союзниками по судьбе Башара Асада. Франция придерживается прежней жесткий позиции – немедленный уход сирийского президента. А прокуратура Парижа сообщила, что Франция ведет расследование в отношении президента Асада по подозрению в совершенных им преступлениях против человечности. «Коммерсант» предположил, что речь идет о разделении ролей на «доброго» и «злого» следователя. Однако ситуация, видимо, сложнее. По данным источников, Париж был оскорблён приватными договорённостями России и США и де-факто оказался отстраненным от обсуждения сирийской проблемы. Этим может объясняться и более жесткая риторика французских официальных лиц, практически сразу обвинивших Москву в бомбардировках территории, подконтрольной сирийской оппозиции, а не ИГИЛ. Франция остается близка к позиции американских военных, считающих, что Россия использует войну для укрепления режима Асада и расправления с его политическими противниками, а не для противостояния ИГИЛ.

Отдельный риск – противоречие военных и дипломатических задач. Важно понимать опасения западных военных, которые видят в присутствии российских средств ПВО на территории Сирии стратегию преграждения доступа к важным объектам (anti-access / area denial, или A2/AD). Об этом прямо заявил 29 сентября главнокомандующий войсками НАТО в Европе американский генерал Филипп Бридлав. Военные считают, что усиление России в Сирии автоматически ведет к ослаблению военных возможностей Запада. Интересы военных как фактор влияния будет неизбежно учитываться дипломатами.

Мотивы России не менее сложны. С одной стороны, есть украинский фон, о котором говорилось выше. Однако этот мотив не может быть превалирующим и самодостаточным. Уход Украины на второй план не является убедительным основанием для столь рискованной и масштабной военной кампании на Ближнем Востоке с тем набором среднесрочных и долгосрочных рисков, которые берет на себя Россия.Неясной остается позиция России в отношении режима Башара Асада. Российская авиация действительно наносит удары по территориям, находящимся за пределами контроля ИГИЛ: речь идет о пригородах Хомса и Хамы, контроль над которыми остается за сирийской оппозицией (и умеренной, и радикальной) и является стратегически важным для Башара Асада. Логика Кремля в данном случае может быть связана не с тем, чтобы громить умеренную оппозицию, а с тем, чтобы не допустить критического ослабления правительственных сил, чью роль в сопротивлении распространению ИГИЛ Москва признает значимой.

Отношение к Асаду у Кремля тоже вряд ли является однозначным. Сирийский лидер, на сегодня контролирующий лишь 25-30% территории страны (правда, на этой территории живет подавляющее большинство населения), становится не столько целью Москвы, сколько средством решения других задач. Для Кремля Асад и правительственные войска – это ресурс для борьбы с исламскими радикалами. Однако для Запада – это также и источник подавления умеренной оппозиции, на которую Запад делал ставку. Страх Запада понятен: война против ИГИЛ неизбежно будет укреплять позиции Асада, который, в свою очередь, также неизбежно первым делом захочет расправиться со своими политическими конкурентами, среди которых не только исламские радикалисты, но и конструктивные силы. Москва объясняет свои действия тем фактом, что на территориях, подконтрольных сирийской оппозиции, располагаются и подразделения суннитских радикалов. Мишенью России оказываются не только ИГИЛ, но и связанное с «Аль-Каидой» экстремистское движение «Джебхат ан-Нусра», организация «Хорасан», «Ахрар аш-Шам». Последняя придерживается радикальной джихадистской идеологии, получает финансирование из Кувейта, Катара и Турции.

Стратегическая задача России пока кажется абстрактной: Путин стремится значительно повысить роль Москвы во влиянии на дальнейшее развитие ситуации в Сирии, что позволит в дальнейшем обсуждать с более выгодных позиций и судьбу Асада. Военное участие России в Сирии расширяет возможности Кремля влиять на конфигурацию будущей сирийской власти.

Однако для этого нужна не просто вовлеченность, а успехи в войне с ИГИЛ. А это уже гораздо сложнее. Во-первых, одной из системных проблем сирийского кризиса является крайне высокая степень переплетения умеренной, радикальной оппозиции и откровенных террористов. Провести четкую грань между теми, с кем можно сотрудничать, и теми, кого нужно уничтожить – сложно для России, и для Запада, и единого видения тут нет. Точно также как Россия сейчас использует Асада, Запад в свое время делал ставку на оппозиционеров, перешедшим сегодня в ранг террористов.

Во-вторых, Россия не ведет пока наземной операции. Однако эксперты сходятся во мнении, что если она и будет вестись, то опосредованно – через помощь иракским и сирийским войскам. А это делает военное участие Москвы крайне сложным, а значит опасным, особенно с учетом того, что пока речи о едином координационном центре Запада и России не идет. Пока ставится вопрос об обмене разведанными. Но это не убережёт и не застрахует от гипотетических взаимных жертв в случае ошибочных попаданий в союзника или не тех террористов. Конфликты и разногласия по тактике военных операций между «союзниками» будут неизбежны, а значит взаимное недоверие будет нарастать вместе с провокациями, разобраться в которых будет не всегда возможно.

В-третьих, Россия может нести жертвы, которые придется объяснять населению. Тут появляется внутрироссийский фактор. Кремлю будет непросто объяснить населению, зачем Россия начала войну в Сирии. Точно также непросто будет «замять» проблему судьбы Донбасса.

Еще один внутрироссийский риск, гораздо более взрывоопасный – исламский. Россия вступила в сирийскую войну на стороне шиитского меньшинства (Башар Асад принадлежит к близким к шиитам алавитам) против суннитов. Заметим, что российские мусульмане по большей части являются именно суннитами, что резко повышает риски проникновения радикального терроризма на территорию России и переноса войны внутрь страны. США в этом смысле ведут себя гораздо более осторожно, понимая важность учета фактора суннитского характера Саудовской Аравии и Египта.

В-четвертых, Россия обрекает себя на противостояние с некоторыми суннитскими странами Ближнего Востока, прежде всего, Саудовской Аравией и Турцией. Спустя сутки после начала обстрелов в Сирии, группировка «Джейш аль-Ислам» («Армия ислама»), финансируемая Саудовской Аравией, объявила войну России за ее поддержку президента Башара Асада. Саудовский представитель в ООН Абдалла аль-Муаллими потребовал прекратить военную поддержку Россией Асада. Неизбежно ухудшение отношений с Турцией, выступающей одновременно и против курдов (главная и наиболее организованная сила, противостоящая ИГИЛ на севере Сирии), и против ИГИЛ, и против режима Асада.

Участие России в сирийской войне выглядит тактическим, а не стратегическим решением: и в этом его сила и слабость. С одной стороны, Путину удалось застать Запад врасплох и навязать свое союзничество. Однако с другой стороны, конечные стратегические задачи российского участия остаются неопределёнными: победа над ИГИЛ собственными силами практически исключается - такой цели и не ставится (неслучайно Путин заявил, что Россия не будет с головой опускаться в сирийский конфликт). Исход противостояния с ИГИЛом предсказать практически невозможно, что делает ситуацию неопределенной и крайне подвижной. Однако вряд ли в данном случае есть смыл для России посылать сухопутные войска, и обещания Путина ограничиться авиаударами пока кажутся убедительными. Тем не менее, жертвы будут неизбежны, а запас прочности социальной поддержки «победоносных войн» России может оказаться не таким большим (гораздо меньшим, чем запас прочности проекта «Новороссия»). Объяснять «цену» участия России в войне со временем Кремлю будет все сложнее, особенно если это вписывается в намерения Кремля восстановить отношения с США.

Татьяна Становая – руководитель Аналитического департамента Центра политических технологий

Версия для печати