19.09.2010 | Григорий Добромелов

Ipadная демократия

Политическая система в России, усилено модернизируемая или инноватизируемая, кому как больше нравится, оказалась в ситуации крайней нестабильности. Ситуация отчетливо напоминает состояние компьютера, который из-за неумелых действий пользователя по перманентной установке и удалению новых программ и плагинов, каким-то образом повредил конфигурацию операционной системы, и теперь завис. Т.е. лампочка активности процессора, конечно, мигает, и перед пользователем даже светится радужная надпись «дождитесь установки обновлений», но желание после получаса просмотра нажать ctrl-alt-del не оставляет…

К такому состоянию политическая система России шла достаточно долго. Практически с момента появления режима, названного обозревателями и политологами «тандемократией», опасность выхода в пике приобретала все большую актуальность. Объяснение кроется в сугубо институциональных факторах – все механизмы и процедуры существования политической системы России, архитектурно и нормативно созданной в начале 90х и откорректированной в начале 2000х, подразумевали сильное, авторитарное правление из одного центра власти. Этим центром должен был быть президент страны.

Система институциональных сдержек и противовесов ельцинского периода распространялась на все уровни политического управления, кроме уровня президента. Его действия не ограничивались практически никакими формальными и неформальными институциональными рамками. Суперпрезидентская республика, прописанная в конституции, давала неограниченное поле для маневра, чем Борис Николаевич, любивший разного рода политические загогулины, с охотой пользовался. При этом с точки зрения сущности политического режима, он, безусловно, не был демократическим в классическом понимании. Причем настолько, что не помогают никакие определения до и после термина – по сути, в чистом виде охлократия в 91-95 годах, и олигархия с 96-го по 99-й.

Путинская вертикаль власти также была создана исключительно под сильного авторитарного лидера. Используя все полномочия написанной ранее конституции, и оперевшись на высокий уровень поддержки населения (то, чего как раз формально для скатывания в чистый авторитаризм не хватало ельцинской России), отстроилась система четкого иерархичного подчинения повелениям из Кремля. Система управления любыми государственными службами и преобразованиями велась практически в ручном режиме. Все, что лично мог контролировать глава государства и узкий круг его доверенных лиц, выполнялось достаточно эффективно. Тут, безусловно, надо оговориться, что зачастую из-за ошибочности выбранного вектора приложения усилий, результат был весьма плачевный. Но это не свидетельство неэффективности механизмов управления, а скорее безальтернативности процедуры принятия решений, отсутствия публичной и непубличной полемики и учета разных точек зрения.

Но главное, обе эти системы точно соответствовали характеру людей их возглавлявших. Безусловно, крайне важными, оказываются различия в идеологических предпочтениях Бориса Ельцина и Владимира Путина. Первый - был убежденным сторонником крайне либеральных форм демократии, конечно, в том виде, в котором он их себе видел. А второй - сторонник сильного этатистского государства. Отсюда и мимикрия формального демократического режима 90-х, через охлократию и олигархию, к классической демократуре в середине 2000-х. И пусть для дополнительного подчеркивания российской инаковости был придуман термин «суверенная демократия», меньшей демократурой она от этого не стала.

Кризисы в этих системах, конечно, возникали. Каждый раз, когда в них пытались встроить некоторые чуждые им элементы. Как, например, введенный в ельцинский период принцип избираемости органов власти по совершенным демократическим процедурам, которые эффективно работают только в обществах с многовековыми демократическими традициями. Выборы быстро превратились в крайне извращенный механизм прихода к власти полукриминальных групп и ставленников бизнес-структур, и имели крайне мало общего с плебисцитарной формой демократии.

Новый этап в развитии политической системы, который связан с третьим президентом России Дмитрием Медведевым, можно охарактеризовать смесью демократических идеалов, в классическом легалистском варианте, с ранее выстроенной авторитарной системой управления. Усугублялось это тем, что формальный центр власти при суперпрезидентской форме правления, неожиданно был перенесен в правительство. Тенденция к парламентскому типу усиливалась за счет того, что Путин возглавил крупнейшую политическую партию, которая контролирует нижнюю палату парламента и почти все законодательные органы власти субъектов федерации. Подобный органический диссонанс неизбежно должен был привести систему в нестабильное состояние.

До тех пор пока действующий президент не предпринимал шагов по трансформации системы в соответствии со своими внутренними принципами и воззрениями о ее эффективном функционировании, противоречия удавалось сглаживать за счет механизма прямого консультирования и согласования шагов между Медведевым и Путиным. Но конфликты, заложенные в архитектуре новой системы, и концептуальные противоречия в направлениях ее изменения неизбежно должны были оказаться сильнее механизмов личного доверия.

Желание главы государства управлять старой системой по новым идеологическим правилам оказались в противофазе с возможностями самой системы. Сопротивление материала, как самих институтов, так и элиты, оказалось выше ресурсных возможностей Медведева. Отсюда начинает возникать разрыв между реальной политикой и управлением страной, которая осуществляется из Белого дома, и идеальными попытками трансформации системы из Кремля. Сигналы и инициативы, исходящие от президента, в большинстве своем не проходят на нижний уровень их реализации. Внешне – это сморится как прямой саботаж, но фактически лишь подчеркивает неспособность системы функционировать по новым правилам. Отсюда такое количество невыполненных указаний и поручений президента, которое постоянно озвучивается после встреч с главой контрольно-ревизионного управления.

Как ответ на вызовы системы Медведев начинает формировать вокруг себя команду «новой элиты», которая либо близка ему по идеологическим воззрениям, либо разочарована или не встроена в старую элитную структуру. Выбираемые президентом каналы коммуникации – twitter, блог в Интернете – четкий показатель аудитории, на которую он ориентируется. Социальной опорой для медведевской команды становится наиболее прогрессивная часть общества, которая всегда была центром идеологического противостояния режиму, но вместе с тем никогда не обладала своими представителями во власти.

Практически, складывается парадоксальная ситуация, когда оппозицию нынешней системе возглавляет ее формальный руководитель. Медведев с нескрываемым внутренним удовольствием поддерживает многие гражданские инициативы. Можно, конечно, считать, что он поддерживает исключительно борьбу с бюрократией и коррупцией, но по факту – это поддержка противостояния и борьбы с существующей политической системой. Вряд ли ее можно сравнить с троянской программой в компьютере, скорее – похоже на конфликт оборудования или программный конфликт, когда новый софт не приживается в существующей программной оболочке. Решение – либо удалить софт, либо поменять оболочку.

Но дефицит ресурсов, очевидно, исключает пока возможность радикального варианта, и сдвигает всю новую президентскую команду в ту нишу, которую они сами для себя избрали – виртуальное пространство. Весь интерес к проекту Сколково, который фактически становится программным для Медведева, - это попытка реализовать свои планы по новому устройству государства на отдельно взятой территории. Правда, тоже пока виртуальной. В России в последние годы появляются все больше проектов, которые очень хорошо существуют в 3D формате, но так и не покидают стадии макетов.

Практическая же политика и управление остается в руках Путина и его команды, и любые попытки по смене ролей неизбежно переводят систему из нестабильного в конфликтное состояние. Привыкнув к виртуальному пространству, вернуться в реальное - очень сложно.

История с Юрием Михайловичем Лужковым яркое тому свидетельство. Президент обладает формальными всеми полномочиями для отставки мэра Москвы – формулировка «за утрату доверия». И даже нет необходимости, что-то объяснять. Но вместо этого кампания по снятию Лужкова проводится в худших традициях конца 90-х, как будто для его ухода нужна полная дискредитация в глазах избирателей, а лучше даже уголовное дело. Это очень напоминает поведение подростков, которые чтобы казаться «как взрослые» начинают курить или ходить на маминых шпильках и красить губы. Хотя для этого лишь надо начать совершать взрослые поступки и брать на себя ответственность.

В «компьютере» российской политической системы, очевидно, создан внутренний «виртуальный диск», на котором пытаются провести установку программы «демократическая инновационная Россия». Но демократия – это институты и механизмы. Когда институты еще виртуальные, а в качестве механизма избирается новомодный гаджет, то и демократия становится ipadной. Хотя вроде как и должна быть без прилагательных…

Григорий Добромелов – заместитель директора Института политических исследований

Версия для печати