25.04.2011 | Сергей Маркедонов

Расчеты с прошлым

За двадцать лет, прошедших после распада Советского Союза, дискуссии о политическом наследии И.В. Сталина и феномене сталинизма не только не утихли, они стали острее. И объясняется это не иррациональной любовью «многонационального народа РФ» к истории, а вполне прагматическими причинами. Без расчетов с прошлым и определения того, от какого наследства мы отказываемся, невозможно строить планы на будущее. Этим путем шли Германия, Австрия, Италия, Япония после окончания второй мировой войны, Испания и Португалия после смерти Франко и Салазара, США после отмены расовой сегрегации, Великобритания и Франция после утраты колоний, страны Африки и Латинской Америки после обретения национальной независимости. Шли просто потому, что такое строительство новых общественно-политических реалий, перед необходимостью которого все эти страны оказались, невозможно без ответов на вопросы: «Кто мы? Откуда? Куда идем?» Но с другой стороны, хорошо бы, рассчитываясь сполна с прошлым, знать «матчасть». Иначе есть риск, что такое прощание приведет вовсе не к тем результатам, на которые рассчитывали. И даже напротив, принесет прямо противоположные плоды.

В новейшей российской истории имеется один яркий пример не до конца продуманного расчета с трагическим прошлым, который, будучи реализованным в отрыве от исторических и актуальных политических контекстов, спровоцировал сложнейшие вызовы перед посткоммунистической Россией. Речь идет о Законе РСФСР «О реабилитации репрессированных народов», принятом двадцать лет назад 26 апреля 1991 года.

В чем же состояло негативное воздействие данного закона на общественно-политические процессы последних месяцев существования СССР и первых лет новой российской государственности? На первый взгляд, принятие данного акта мотивировалось восстановлением справедливости по отношению к незаконно наказанным советским гражданам, репрессированным в соответствие с принципом коллективной вины (по этнической принадлежности). Одно из исследований по данной проблематике, подготовленной Н.Ф.Бугаем и А.М. Гоновым, имело «говорящий заголовок» Кавказ: Народы в эшелонах». Как говорится, точнее и не скажешь! Казалось бы, новая российская власть, которая к апрелю 1991 года, уже успела зарекомендовать себя, как последовательный оппонент консервативному союзному центру, берет на себя смелость подвести черту под репрессивной политикой. Политикой, которая только в 40-е годы ХХ века затронула в большей или меньшей степени представителей 61 этнической общности некогда общей нашей родины. Сам же текст Закона от 26 апреля 1991 года недвусмысленно гласил, что «политика произвола и беззакония, практиковавшаяся на государственном уровне по отношению к этим народам, являлась противоправной, оскорбляла достоинство не только репрессированных, но и всех других народов страны. Ее трагические последствия до сих пор сказываются на состоянии межнациональных отношений и создают опасные очаги межнациональных конфликтов».

Вроде бы, спорить с подобной констатацией невозможно, поскольку практика депортаций целых народов противоречила не только абстрактным демократическим стандартам, но и Основному закону СССР. Возможно, что условия времен Великой Отечественной войны и вызывали необходимость некоторых жестких мер (напомним, что США и Великобритания применяли практики депортации в годы второй мировой, а Чехословакия сразу после ее окончания). Но ведь «в эшелонах» оказались не отдельные саботажники или диверсанты, а целые народы (включая и тех, кто вообще просто в силу физических причин не мог иметь отношения к обороне и воинской службе, например, новорожденные, старики, женщины). И мы уже не говорим о том, что перемещения целых народов с их особыми социальными и бытовыми укладами нарушала годами складывавшийся хозяйственно-экономический строй тех регионов, откуда их насильственно перемещали. Таким образом, налицо была необходимость осуждения прошлого, и реабилитация незаконно пострадавших.

Однако при более детальном рассмотрении обнаруживались такие нюансы, которые делали конкретную политико-правовую реализацию благой идеи непродуктивной. Начнем с того, что борясь со сталинским наследием, противники национальной политики «лучшего друга всех летчиков и физкультурников», вооружились его же теоретическими подходами. Тогда, увы, никто не вспомнил о том, что под «сталинскими подходами» к национальной политике следует понимать не только и не столько репрессивные методы ее исполнения (это, в конце концов, только инструмент), а теоретическое видение проблемы. В соответствие же со сталинским видением, этническая группа понималась, как политико-биологический организм, коллективная личность, наделенная коллективным сознанием, некоторыми имманентно ей присущими чертами, а также коллективной ответственностью. Конечно, примордиалистский подход к нации и этносу (его основные черты описаны выше) изобрел не Сталин, который не был столько теоретиком, сколько практикующим политиком и государственным деятелем. Но именно он превратил его из отвлеченных тезисов в краеугольный камень национальной политики Советского Союза. В соответствие с такими подходами государство мыслилось, как коммунальная квартира, населенная этносами, которым придавались черты юридического лица, так как этнические различия закреплялись на административно-территориальной основе. Как следствие, не только закрепление «этнической собственности» за титульной группой в той или иной республике или автономии, но и принятие «коллективной вины» с последующими репрессиями и депортациями. При таком подходе наказать виновных, идентифицирующих себя с той или иной группой, недостаточно. Наказывается весь этнос, и он же наделяется чертами «коллективного врага».

Парадоксально, но Закон от 26 апреля 1991 года наряду общей демократической риторики содержал глубоко антидемократические (и по духу сталинские) принципы. Во-первых, текст данного акта отдавал приоритет коллективным правам, а не правам человека и гражданина. Само понятие «репрессированные народы» возводило много разделительных линий для граждан новой России. Оно фактически формировало представление о «пострадавших» от тоталитаризма народах и о тех, кто не подвергся репрессиям. Между тем, само такое деление было (и является некорректным) уже в силу того, что в тоталитарном и даже авторитарном обществе от репрессивного режима страдает все население страны. Только в отдельных случаях используется инструмент депортации (как это было сделано в отношении чеченцев, калмыков, карачаевцев или поволжских немцев), а в других ситуациях раскулачивание и экспроприация (как это было в отношении миллионов русских, украинцев, белорусов, казахов), запрет на эмиграцию или дискриминация при приеме в вузы и на работу (евреи). В случаях же со ссылками, лишением гражданства, принудительным психиатрическим лечением или запретом на публикации трудов мы и вовсе можем говорить о воистину «интернациональном охвате». Советская власть, наказывая недовольных ею, не слишком заботилась о «пятом пункте», ставя лояльность себе на первый план. Можем ли мы на этом основании считать, например, один народ более пострадавшим, чем другой? И вообще, насколько такие «считалки» полезны и необходимы для продвижения к гражданскому и этнополитическому миру в многосоставной стране? Сегодня, спустя двадцать лет, после принятия Закона от 26 апреля 1991 года, становится ясно: концепция реабилитации жертв политических репрессий (вне зависимости от вида репрессивного действия, этнической, религиозной и социальной принадлежности) с акцентом на права личности и гражданина была бы намного более корректной, продуктивной и эффективной формой расчета с советским прошлым. Именно такой подход объединил бы граждан полиэтничной страны, а не заставлял бы их измерять степень и меру жертвы.

Добавим к этому, что Закон двадцатилетней давности не давал четкого перечня, какие народы могут считаться «репрессированными», а какие нет. В контексте «поздней перестройки» «по умолчанию» репрессированными стали считаться те, кто пострадал в сталинские времена. И в строгом соответствии с «пятым пунктом». Между тем, еще до прихода Сталина власти, советская власть проводила массовые репрессии с использованием депортаций. Так еще Третий областной съезд Советов Терской области (1918 год) призывал к необходимости выселения местных казачьих станиц. А 25 октября 1920 года приказом № 620 по Кавказской армии Г. К. Орджоникидзе санкционировал выселение казачьих станиц Ермоловской, Закан-Юртовской, Самашкинской, Калиновской, Михайловской за р. Терек с передачей земель и имуществ в распоряжение советских органов власти. В 1921 году судьбу терских казаков разделили казаки из Семиречья. «Но в данной ситуации ведущим был социально-классовый, а не этнический мотив!» - скажет оппонент. Безусловно, этот мотив играл свою роль, но не только он. В том же 1920 году упомянутый нами товарищ Орджоникидзе писал, что депортация терских казаков убедила их «в непоколебимой силе советской власти, а с другой стороны разрешила земельный вопрос для горцев», то есть, для чеченцев и ингушей. Как видим, в 1920 году под шапкой «классовой борьбы», советская власть использовала в своих интересах и многолетние этнические противоречия между горцами и казаками. И если в 1920 году чеченцы и ингуши выступали бенефициариями Советов, то в 1944 году они стали их жертвами.

Не менее противоречивым примером является история депортации ингушей из Пригородного района. Для ингушской интеллигенции эта территория является чем-то сродни Косова для сербов. Однако проблема в том, что после того, как в феврале 1944 года они были депортированы оттуда, на их место также не по собственной воле и не в соответствие с референдумами и плебисцитами переселялись осетины. Многие из них были вынуждены оставить районы тогдашней Грузинской ССР, где проживали также не один-два года.

Но, пожалуй, самыми опасными для демократического развития страны стали пункты Закона о т.н. «территориальной реабилитации» (статьи 3,6, 7). Во-первых, признание эксклюзивного права на «свою землю» для одного этноса было несправедливостью в отношении к тем представителям других этнических групп, кто оказался на «спорных территориях». Повторимся еще раз, зачастую не по своей вине. Во-вторых, принятие Закона в той редакции спровоцировало завышенные ожидания на скорый передел границ для реализации принципа «территориальной реабилитации». Статья 3 Закона гласила: «Реабилитация репрессированных народов означает признание и осуществление их права на восстановление территориальной целостности, существовавшей до антиконституционной политики насильственного перекраивания границ, на восстановление национально-государственных образований, сложившихся до их упразднения, а также на возмещение ущерба, причиненного государством». Крайне некорректная запись! Хотя бы потому, что и до депортаций допускались волюнтаристские действия по определению границ, в результате чего люди отрывались от основного массива своих соплеменников, оказываясь в составе соседних субъектов (национальных республик или автономий).

В итоге, статьи Закона от 26 апреля 1991 года наделили «народы» чертами юридического лица, которое может иметь приоритетное право распоряжаться, кому на той или иной территории жить, кому играть первостепенную роль, а кому мучиться комплексами «исторической вины». Вместо интеграции республик, краев и областей новой России на гражданской основе этот закон провел конфликтные межи. В 1992 году его радикальные интерпретации привели к осетино-ингушскому конфликту, неразрешенному и по сей день. Не раз трактовки этого же документа вызывали острые споры в Дагестане, Калмыкии, Астраханской области. Да и в Чечне в течение всего постсоветского периода многие несправедливости сегодняшнего дня оправдывались фактом сталинской депортации (как будто одна несправедливость может автоматически исправить другую). Благо, в Дагестане и Калмыкии не дошло до трагедии «горячей осени 1992 года» или «горячей зимы 1994 года». Однако сталинские подходы в различных вариациях использовали (и используют) политики и эксперты в различных субъектах Северного Кавказа и Юга России. Даже те, кто пытался выступать с демократических позиций. Главный политический мертвец страны опять схватил живых. Иногда и там, где эти и ныне здравствующие деятели стремились к благой цели - разделаться с наследием «отца народов».

И в этом, пожалуй, состоит главный урок истории с Законом «О реабилитации репрессированных народов». Она показывает, что борьба со сталинизмом должна вестись в первую очередь в формате идей, теорий и практик, а не абстрактных риторических упражнений. И в этой борьбе знание деталей и нюансов подчас важнее, чем следование «единственно верной генеральной линии», поскольку именно это позволяет легче и без потерь пройти минное поле, умело поставленное советскими вождями.

Сергей Маркедонов - приглашенный научный сотрудник (Visiting Fellow) Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

Версия для печати