25.05.2011 | Сергей Маркедонов

Грузинское признание: северокавказские последствия

20 мая 2011 года парламент Грузии принял резолюцию «О признании геноцида черкесов, осуществленного Российской империей». Таким образом на Большом Кавказе создан еще один прецедент. Действия исторического предшественника (хотя и не правопреемника) Российской Федерации были квалифицированы не как «массовые убийства», «изгнание» или «насилие», а как «геноцид»...

Оговоримся сразу. Понятие «геноцид» было использользовано в законодательстве субъектов РФ. В начале 1992 года соответствующая оценка была дана в Кабардино-Балкарии и в 1994 году в Адыгее. В 1997 году Абхазия также выступила с аналогичной оценкой касательно событий XIX столетия (абхазского восстания 1866 года и его последствий). Но в мае 2011 года понятие «геноцид» было введено в политико-правовой оборот не отдельными субъектами государства, и не непризнанной республикой (на 1997 год Абхазия не имела ни одного признания), а государством, признанным ООН, проводящим весьма активную региональную политику и позиционирующим себя едва ли не как форпост западного мира (другой вопрос, насколько это позиционирование соответствует действительности и реальному потенциалу Грузии).

Это событие уже получило большую прессу. Однако нельзя не заметить, что большинство публикаций по данному вопросу, затрагивают 3 аспекта. Первый – это возможные геополитические последствия данного решения. Как будет Тбилиси выглядеть в своих отношениях с Арменией, другими северокавказскими движениями (в первую очередь в Европе), которые ждут от Грузии аналогичных резолюций? И как в таком случае грузинские дипломаты и политики станут выстраивать отношения с Азербайджаном и Турцией, которые имеют свои взгляды и на историю, и на существующие реалии? Второй сюжет касается гуманитарных аспектов. Многие правозащитники, занимающиеся кавказской проблематикой, справедливо полагают, что майский шаг Грузии открывает своеобразный «ящик Пандорры», поскольку в истории многих кавказских народов, включая и русских (кубанские, терские казаки) есть намало черных страниц в прошлом, которые, если очень захотеть, можно попытаться идентифицировать, как «геноцид». И избирательность в этом деле чревата ранжированием трагедий по степени их важности. Одна трагедия будет называться «геноцидом», а другую назовут просто «преступлением» или «античеловеченым деянием». Или вообще никак не назовут. Отсюда девальцация самого понятия «геноцид», окончательное низведение его до положения инструмента в политической борьбе. И третий аспект - история. После 20 мая поборники признания «геноцида черкесов» и их оппоненты вооружились данными опубликованных и архивными источников и с цитатами наперевес пошли в штыковую интеллектуальную атаку друг на друга, доказывая правомерность или неправомерность притязаний части черкесских движений и интеллектуалов.

Касательно третьего сюжета (чтобы больше в этой статье к нему не возвращаться) зафиксируем принципиально важный тезис. Решение парламента Грузии 20 марта опиралось вовсе не исторические источники и академическую историографию (сомневаюсь, что большинство депутатов грузинского парламента провели перед голосованием многочасовые сидения в архивах), а на политическую логику. В рамках этой логики главное- нанесение России политического ущерба за утрату Абхазии и Южной Осетии всеми имеющимися ресурсами и доступными средствами. Раз нет военных, используются гуманитарные мотивы и информационные коммуникации. Второй момент тем более эффективен, поскольку российская власть недооценивает их значение (полагаясь на мощь административного ресурса), а также не весьма искусна в работе на открытом конкурентном поле (вспомним опыт генерала Ноговицына, как главного споуксмена времен «пятидневной войны»).

Между тем, в истории с «геноцидом» есть еще один важный аспект. Пожалуй, его значение не меньше, чем геополитические расклады на Большом Кавказе. Черкесы- это один из народов российского Кавказа. Различные подгруппы этого народа (зачастую сохранившие за собой идентичность, определенную еще в советские времена) являются «титульными этносами» в Адыгее, Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии. Под общим «зонтиком» черкесов мы можем рассматривать шапсугов Краснодарского края (по данным переписи 2002 года их численность оценивалась, как 3, 2 тыс. человек, но экспертые оценки дают цифры до 10 тыс.), адыги (адыгейцы) из Адыгеи (108,1 тыс. человек), кабардинцы (всего по России около 520 тысяч человек, в Кабардино-Балкарии- около полумиллиона, это самая большая этническая группа в республике, 65% от общей численности населения), черкесы (в Карачаево-Черкесии около 50 тыс. человек, всего по стране около 60 тыс.), абазины (почти 38 тыс. человек, на территории КЧР порядка 32 тыс.человек). Впрочем, по поводу идентификации абазин (самому близкому к абхазам этносу с линвгистической и этнокультурной точки зрения) есть споры, как в академической науке, так и в политической практике. Таким образом, если мы используем общий этноним «черкес» для характеристики различных адыгских групп на территории России, то после Турции именно РФ будет второй страной, имеющей на своей территории этот этнический элемент. Добавим к этому и тот факт, что в отличие от Турции (где иная нетюркская идентификация годами открыто запрещалась, а сегодня приветствуется по большей части на этнокультурном, но не политическом уровне), в России присутствуют 3 национальные автономии. Сами же КБР, КЧР и Адыгея еще с советских времен прошли опыт «империи позитивного действия» (термин американского историка Терри Мартина), когда государство акцентировало внимание на этнических различиях, закрепляя их на территориальной основе и путем разнообразных образовательных и прочих программ (издания на родном языке, квоты для «национальных кадров»). В результате еще в недрах советского строя в обозначенных образованиях была взращена и воспитана этнонациональная номенклатура (та, которая в период «перестройки» с легкостью освоила язык этнополитического самоопределения) и гуманитарные кадры (которые в те же 80-е конвертировала свои труды по коллективизации и индустриализации на темы «геноцида» и «национально-освободительной борьбы»).

Поскольку адресатами грузинской инициативы являются, в первую очередь российские черкесы (вторым адресатом является диаспора, имеющая связи с Турцией, со странами Европы, США, Израилем, арабским Востоком) было бы целесообразно рассмотреть возможные последствия майской инициативы Тбилиси. Чего, в самом деле, ожидать Москве в ближайшие годы на этом направлении?

Для ответа на этот вопрос рассмотрим основные этапы развития черкесских (адыгских движений) в постсоветской России. «Черкесский вопрос», как и многие другие, не был «открыт» горбачевской «перестройкой». В той или иной форме он обсуждался и историками, и литераторами, и на уровне обыденного сознания. Но либерализация 1980-х годов дала этой проблеме политический импульс. Теперь его можно было использовать, как инструмент в борьбе за власть и собственность. В начале 1990-х годов адыгские движения заявили о себе повсюду на западном Кавказе. Однако нельзя не обратить внимание на то, что эта «заявка» в разных республиках реализовывалась по-разному. В Адыгее, например, главной проблемой стало «отделение» от Краснодарского края (где в советский перирд она была в качестве автономной области) и обоснование претензий на свою республику с хорошими гарантиями для «титульного этноса». Для этого было разработано и принято избирательное законодательство, которое в итоге обеспечило четверти населения контроль за ключевыми позициями.

В «двусоставных республиках» (КБР и КЧР) с разной степенью активности рассматривалась проблема «развода» между адыгскими и тюркскими «титульными» этносами и образования отдельных субъектов (Черкесии, Карачая, Кабарды, Балкарии). Озвучивалась и идея «черкесского интегризма», которая в ту пору не получила политического доминирования. В начале 90-х гг. адыгские движения показали, что потенциально могут быть мощной силой, когда в ходе грузино-абхазской войны поддержали своим участием родственных им абхазов. В течение 14 месяцев вооруженного конфликта через Абхазию прошло около 2,5 тысяч адыгских добровольцев. Достаточно сказать, что начальником штаба, а затем министром обороны Абхазии во время военных действий (а потом и в мирное время, в 2005-2007 гг.) был этнический кабардинец Султан Сосналиев (1942-2008 гг.). Именно кабардинский отряд во главе с Муаедом Шоровым взял штурмом здание Совмина Абхазии (место, где располагалась прогрузинская администрация в годы конфликта).

Отметим, что в 1990-х годах «черкесский вопрос» лишь в небольшой степени был проблемой во взаимоотношениях федерального центра и регионов. Так, например, в КЧР харизматический лидер тамошнего черкесского движения Станислав Дерев весьма активно позиционировал себя, как защитника интресов русского населения и пытался создать черкесско-казачий альянс против доминирования карачаевской элиты. Та же Адыгея во главе с бывшим партийным начальником автономной области Асланом Джаримовым была одной из первых по части нарушения федерального законодательства. Однако к самодеятельности этого руководителя Москва относилась снисходительно (как, впрочем, и к самодеятельности другого республиканского лидера Валерия Кокова), поскольку необходимых ресурсов для сохранения единства страны в тот момент просто не хватало. Этим объясняется и та легкость, с которой региональные парламенты приняли многие амбивалентные с точки зрения общероссийских интересов законы (включая и вопросы признания «геноцида»). Затем, по справедливому замечанию сотрудника Школы восточных и африканских исследований Лондонского университета Зейнела Бесленея, национальные движения «поглотил истеблишмент, потому что прежние местные бюрократические элиты к тому времени уже адаптировались к постсоветским условиям и уверенно восстановились на правящих позициях». Добавим, не без помощи национальной интеллигенции. Однако сформулировать некую общечеркесскую повестку дня на тот момент союз номенклатуры, нового бизнеса и интеллигенции не смог, хотя отдельные шаги в этом направлени были сделаны (межпарламентская кооперация и даже создание межпарламентской координирующей структуры). Слишком разными оказывались вопросы и сюжеты в каждой из республик северо-западной части Кавказа. Как бы то ни было, а Москва приноровилась к новым реалиям и смогла успокоить «горячие головы».

Но это «успокоение» базировалось, в первую очередь на бюрократических принципах. Новая элита и новый бизнес инкорпорировались в систему административного рынка, а «генералы от науки» прекрасно устроились в разных диссертационных советах от Краснодара и до Ростова-на-Дону. Что же касается групп «романтиков», то к 2000 году их, казалось, окончательно, вытеснили на обочину, превратив в маргиналов. Добавим к этому и рост радикальных исламистских настроений, которые объективно и субъективно работали против этнонациональной идеи в любом ее формате и проявлении.

Однако оказалось, что подобного рода «успокоение», как всякое бюрократическое «замирение», является недолговременным и не слишком эффективным. В итоге казалось бы заглохший этнический национализм стал получать новую жизнь. Причин для такого поворота было несколько. Во-первых, разочарование в политике Москвы. Не из-за того даже, что та не признает «геноцид черкесов», а из-за того, что покрывает региональную коррупцию и не управляет регионом эффективно. Многие острые вопросы (представительство во власти, земля) были отданы на откуп местным властям, а присутствие российской власти было явно недостаточным. Во-вторых, рефлексия по поводу исламистов. Оказалось, что по своей бессмысленной жестокости исламисты намного опаснее «имперской России». Это особенно доказали события Нальчика 13 октября 2005 года. И направлены их действия не столько против чиновничества (которое как раз страдало в меньшей степени), сколько против рядовых граждан. В-третьих, региональная и центральная власть «проспала» молодых интеллектуалов, в первую очередь гуманитариев. Тех, кто сформировался уже не на основе цитат Карла Маркса и Владимира Ильича Ленина, но оказался невостребованным на узком (и искусственно суженном) научном рынке своих республик. И эта более свободная в выражении своих мыслей группа оказалась в подвешенном состоянии. В-четвертых, вся ситуация вокруг сочинской Олимпиады (она многократно описана, не вижу смысла повторяться) актуализировала исторические сюжеты. В-пятых, после «пятидневной войны» 2008 года рядом в непосредственной близости с Северо-Западным Кавказом обозначился игрок, заинтересованный в максимальной «раскрутке» этой темы (в 90-е годы Грузия рассматривала адыгские движения, как союзников Абхазии и относилась к ним настороженно). В-шестых, сама по себе «вертикаль» со всеми ее издержками в национальных республиках актуализировала не общедемократические вопросы, а этнические проблемы (почти то же самое произошло в СССР времени «упадка»). Все эти ингредиенты, сложившись вместе, создали непростую ситуацию. В отличие от 1980-х годов «ускорение» процессам формирования «нового национализма» придают более качественные информационные системы (интернет, социальные сети), а также более глубокая интеграция с окружающим миром (нет проблем ознакомиться с материалами черкесской диаспоры в самые сжатые сроки).

В этой связи перед российской властью встает несколько важных проблем, требующих самого серьезного внимания. Не секрет, что грузинские власти давно и в совершенстве овладели искусством провокации, просчитывая импульсивность России. Мы Вам арест «шпионов», а в ответ депортации грузин и нелепая борьба с «подпольными казино». И как следствие, симпании на строне слабого. Мы Вам атаку на Цхинвали, а в ответ признание Абхазии и Южной Осетии (хотя, кто сказал, что одного военного ответа на действия Тбилиси было бы недостаточно). Мы Вам признание геноцида. А что в ответ? Думается, что в Грузии ждут «медвежьей реакции» в виде закрытия черкесских газет, сайтов, репрессий в отношении активистов и шельмования их в качестве «агентов Грузии». В этой связи надо понимать, что если все эти акции начнут осуществляться, то лучшего подарка Саакашвили и К придумать будет просто невозможно. Это- гарантированная информационная шумиха и раздувание темы бойкота Сочи уже совсем на ином уровне. Политическом, в первую очередь. Эти «медвежьи шаги» будут также обозначать радикализацию черкесских движений, которые на сегодняшний день раздроблены, сконцетрированы на отдельных сюжетах, а потому по большей части (за исключением радикалов) договороспособны. Главное сегодня - не попасться на удочку грузинского политического класса, который подает акт от 20 мая, как волю «всего черкесского народа». Между тем, эта «воля» намного сложнее, а Грузия рассматривается многими даже горячими поборниками «геноцида» не более, чем инструмент.

Таким образом, первостепенная задача, стоящая перед Москвой- это формирование собственной позитивной «черкесской повестки» дня. Совершенно не обязательно при этом состязаться с Тбилиси по «любви» к черкесам и предаваться самобичеванию. Необходим перевод разговора из «сакральной» плоскости в прагматическое русло (земельные проблемы, вопросы репатриации, квот для этого, проблемы представительства во власти, гуманитарные проекты). И на этот раз не только в формате бюрократии, но и с привлечением общественников. При этом «красные линии» необходимо сразу же четко обозначить, дав при этом возможности для компромиссов и нахождения общих точек.

Сергей Маркедонов - приглашенным научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований (Вашингтон, США)

Версия для печати