27.04.2012 | Сергей Маркедонов

Гражданское единство vs. религиозная обособленность

Не успели стихнуть споры вокруг роли и места Русской православной церки в общественно-политической жизни страны, как повод для новых дискуссий был предложен московским адвокатом Дагиром Хасавовым. Пересказывать его инициативу в деталях не имеет никакого практического смысла. Пафос Хасавова, обращенный к необходимости всестороннего повышения значения исламского судопроизводства, уже стал достоянием СМИ и блогосферы. Призывы к «шариатизации всей страны» оказались подхвачены и главой Синодального отдела по взаимодействию церкви и общества протоиереем Всеволод Чаплиным. По его словам, «исламскую общину не следует ограничивать в возможности жить по своим правилам».

К требованиям Хасавова и оценкам Чаплина можно относиться по-разному. Очевидно, что подобного рода настроения разделяют далеко не все, кто идентифицирует себя с исламом и называется мусульманином. Однако такое мнение - это не позиция кучки интеллектуалов. Оно имеет под собой почву (особенно в республиках Северного Кавказа, где любые антиправовые действия властей зачастую воспринимаются, как сознательные репрессии против мусульманского населения). В конце концов, наше восприятие действительности нередко гораздо важнее, чем сама действительность (точнее становится значимой ее частью). А потому полемику с аргументами Исламского комитета вряд ли есть смысл вести в логике: могут ли российские мусульмане требовать к себе особого отношения (или преференций) или же они должны довольствоваться общегражданскими правилами и законами? Нельзя ограничивать формат такой дискуссии и формально-правовыми аспектами. Мол, Россия-де - светская страна, а потому любые претензии на религиозную исключительность и обособленность должны с порога отметаться. Политика и интеллектуальная жизнь не сводимы к чеканным строкам законов. Необходимо критическое рассмотрение подходов, изложенных Хасавовым.

Так центральным тезисом в его аргументации является представление о некоем единстве исламской общины страны. Адвокат полагает, что «ввязываться в многоступенчатую судебную систему мусульмане не хотят». Но существует ли некая единая «мусульманская община», о которой говорит юрист (и которому вторит православный священник)? Перефразируя известного политика и теоретика международных отношений Генри Киссинджера, по «какому телефону можно позвонить, чтобы подошла и ответила община мусульман»? Кто ее представители, какова репрезентативность мнений, тех, кто рассматривает себя в качестве ее поборников и защитников? Насколько легитимна их позиция в глазах «рядовых представителей общины»? В конце концов, где ее границы? Насколько вообще уместно объединять всех российских мусульман в единую общность (или же исламскую цивилизацию, если угодно), если в политическом, этническом, экономическом, социальном и многих других смыслах это совершенно разные люди со своими интересами, которые подчас не просто не пересекаются, а являются прямо противоположными? Да еще и говорить об этой общине, как о чем-то едином, имеющем общие политические интересы и амбиции!

Между тем, начиная любой разговор об интересах российских мусульман (равно как и православных, и иудеев), нам требуется уяснение, кого мы будем рассматривать в качестве таковых. Вопрос не так прост, как кажется на первый взгляд. Сколько раз апелляция к цифре становится поводом для разного рода спекуляций (о грядущей «исламской угрозе», «демографическом наступлении Азии», «тотальной исламизации» российского общества, необходимости принять ислам в качестве государственной религии)?! По мнению известного российского исламоведа Алексея Малашенко, «если исходить из того, что им является только тот, кто регулярно совершает предписанные исламом обряды и запреты, то таковых, по разным оценкам, окажется всего 8-9 млн. (а по некоторым оценкам вообще от 2 до 3 млн.).

Кстати, по данным мусульманской печати, 90% считающих себя мусульманами не посещают мечети. Все же главное - не ригористское следование религиозным нормам, но самоидентификация человека, а также та конфессиональная среда, в которой он сформировался. И потому можно сказать: считаешь себя мусульманином - будь им. Коли так, то число в два десятка миллионов близко к истине». Интересным и аргументированным представляется мнение другого политолога и журналиста Суфьяна Жемухова: «Как специалист по западному Кавказу, я могу утверждать, что шариатские суды не имеют перспектив в черкесских республиках – Карачаево-Черкесии, Адыгее, Кабардино-Балкарии. Ни в одной из более 50-ти стран, где проживает черкесская диаспора, нет института шариатского судопроизводства. Этому не способствует современная национальная идеология западного Кавказа, основанная на этническом самосознании. В отличие от восточного Кавказа, народы западного – черкесы, осетины, абхазы – не являются монорелигиозными, они состоят из исламских и христианских компонентов, поэтому среди этих народов невозможно формирование самоидентификации исключительно на религиозной платформе. Соответственно, и судопроизводство у этих западно-кавказских народов всегда будет оставаться светским».

Таким образом, открытым остается вопрос, кого мы будем считать мусульманином - того, кто сам считает себя таковым или же на основании определенных критериев «истинного мусульманина»? А если на основании критериев, то кто их будет устанавливать? Второй (не менее важной) проблемой, является то религиозное многообразие, которое есть среди российских мусульман, не позволяющее механически записать их в одну «цивилизацию». Тот же Алексей Малашенко пишет о двух ареалах ислама в России – татаро-башкирском и северокавказском. Таким образом, в «российской цивилизации» чрезвычайно важна такая проблема как этническое влияние на мировую религию, соотношение исламского «фундамента» и местных «инноваций». Очевидно, что мусульманин в Татарстане будет понимать ислам не так, как его чеченский или дагестанский единоверец. Добавим сюда и условность классификации Малашенко. На Северном Кавказе существует сложный комплекс внутрисламских отношений (между т.н. «ваххабитами» ( или салафитами) и суфийскими исламскими объединениями, которых часто именуют «традиционалистами»). По словам трагически погибшего дагестанского исследователя ислама Загира Арухова, в 1990-е гг. «ожидалось, что тотальность исламской системы регуляции, ограниченность ислама как социокультурной системы, гибкое взаимодействие с государственной властью - все это даст исламу важные преимущества в условиях социополитической перестройки общества». Однако превращение ислама в фактор стабилизации и объединения в том же Дагестане не произошло. Одни мусульмане стали не просто оппонентами, а открытыми врагами других. Ту же ситуацию мы видели в Чечне, в республиках западной части Кавказского региона. При этом нередко экстремистскими высказываниями грешили не только «ваххабиты», но и представители официальных духовных управлений мусульман. Однако помимо салафитского и суфийского ислама на том же Кавказе функционирует и так называемый «новый ислам», который нельзя отнести ни к «традиционному», ни к «ваххабитскому». Добавим также, что в республиках Северного Кавказа есть верующие мусульмане, которые выступают принципиально против клерикализации общества, за светскую модель развития.

К сожалению, все эти детали и нюансы часто не интересны читающей и пишущей публике. Куда проще вспомнить про пресловутый «цивилизационный подход». Сегодня в России пресловутый «цивилизационный подход» грешит той же предопределенностью, что и марксизм в советской версии. Не случайна популярность этого подхода именно в стране некогда «победившего социализма». Если раньше вся история была объявлена историей «борьбы классов», то сегодня нам предлагается версия «борьбы цивилизаций», чье рождение запрограммировано природными явлениями (что бы ты ни сделал, природа постарается за тебя), а существование неизменно. При таком подходе исчезает и «цветущая сложность» каждой «цивилизации», и персональная ответственность за социально-политические и экономические решения. Фактически вся история предстает как игра «природных сил». Все детерминировано: если ты попал в «мусульмане», то для тебя заранее определено место и правила игры.

Между тем, на Кавказе ли, в Москве ли помимо религиозного компонента существует целый ряд других не менее важных идентификационных оснований. Игнорировать их – значит, заведомо примитизировать анализ этнополитических и конфессиональных процессов региона. Здесь мы можем говорить и об этническом, и о партийно-политическом, и о региональном, и о социальном, и о хозяйственно-культурном, и о гендерном принципах. Которые могут в определенные моменты вытеснять религиозную идентичность.

Таким образом, общественные процессы в России не сводимы к универсальной схеме межцивилизационной борьбы (понимаемой как межконфессиональное противоборство). Исторически Россия была контактной территорией для различных этнических, религиозных, этноконфессиональных, этносоциальных групп, взаимодействие которых складывало в каждый период свою неповторимую мозаику. А потому следует признать, что лучшей защитой свободы совести в России будет не подмена государства религиозными судами для «своих», а укрепление общегражданских начал и институтов власти. Не личностей отдельных чиновников, а именно институтов. Задача светского государства заключается в гарантировании равных гражданских прав для всех, кто проживает на одной восьмой части суши. При всей сложности российского общества оно объединяется государственной территорией и гражданством, а не религией. Кто-то из верующих мусульман с восторгом прочтет сообщение об инициативах Хасавова, а кто-то с негодованием его отвергнет. Но и тот, и другой (вне зависимости от самоидентификации, отношения к той или иной версии ислама) должны иметь равные обязанности и права. Не как представители какой-то «общины», а как граждане России!

Сергей Маркедонов - приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

Версия для печати