15.11.2015 | Татьяна Становая

Страх и решимость: как теракты 13 ноября изменили Францию

Теракты в Париже, где я живу последние годы, потрясли Францию и весь цивилизованный мир. Президент Франсуа Олланд выступил в ночь на 14 ноября, предложив сразу жесткие меры: чрезвычайное положение и контроль на границах (неверно говорить о закрытии границ, так как передвижение из и в страну сохраняется). Он говорил эмоционально, было видно, что ему трудно, а его речь – не политтехнологический продукт, а искреннее сопереживание стране, французам, семьям погибших и раненых. Так говорят и те французы, которые еще вчера вечером, до трагических событий, проклинали Олланда как самого слабого и позорного президента за всю историю Франции.

Мы привыкли, что теракт – это разовая атака, которая имеет начало и конец. Теракты обычно понятны. Взрывы самолетов, атаки в метро, захваты заложников, подрывы смертников. Их цели прозрачны. Подобные акты готовятся долго, а раскрыть, кто, как и когда был вовлечен в их подготовку, обычно не составляет труда для спецслужб. Террористы – это штучный товар, который очень дорог и ограничен.

Но в этот раз все выглядит иначе. Да, понятны цели: запугать народ, чьи правители воюют против Исламского государства, резко поднять цену сирийской политики, заставить французов заплатить за Сирию своей кровью. ИГИЛ предупредил, что под угрозой не только Франция, но и все, кто думает, как Франция, имея в виду сирийскую политику. В отличие от россиян, которые выступают против наземной операции в Сирии, абсолютное большинство французов – за. Причем ситуация поменялась совсем недавно, на фоне миграционного кризиса, до наступления которого французы тоже были против. Наплыв беженцев резко увеличил число тех, кто осуждает бездействие и близорукость французских властей: от них теперь требуют решительных действий. Далеко не последнюю роль сыграло тут вступление в войну России, на фоне активных действий которой западная коалиция, особенно французское участие в ней, выглядела весьма блекло.

ИГИЛ говорит о восьми «братьях», нанесших свои удары в тщательно отобранных местах: около крупнейшей спортивной арены (три взрыва смертника) Stade de France, в концертном зале Bataclan, в кафе. «Вы будете бояться ходить на рынок», – говорится в заявлении ИГИЛа. Полиция сообщает, что восемь террористов, действовавших двумя группами, уничтожены, но свидетели говорят о двух скрывшихся на машине. Нет пока ясности, идет ли речь о цепочке атак (одна за другой одной и той же группой лиц) или об одновременных полицентричных атаках, ведь создается впечатление пяти-шести одновременных актов, обволакивающих ужасом жителей со всех сторон. Это было хладнокровное уничтожение как можно большего числа людей. Чем больше, тем лучше — без разговоров, без попыток вступить в диалог.

Это «серийный терроризм», создающий ощущение не столько жестко организованной акции, сколько сетевой атаки. Это, возможно, ложное впечатление – часть самой атаки. Ведь трудно отделаться от ощущения, что, придя в кафе на террасу, зайдя в метро или идя в кино, рядом с тобой не окажется террорист, желающий смерти тебе просто потому, что ты причастен к Франции, будь ты турист, парижанин или мигрант, христианин или мусульманин.

Теракты не только погубили десятки людей, они родили страх, что террор стал частью твоей ежндневной реальности. И это теперь надолго. Уничтожение террориста после классической атаки создает впечатление, что дважды бомба в одну воронку не падает. Но в атаках того типа, что мы сейчас видели, этот принцип не работает. Это начало террористической войны теми, кто имеет мощную, интегрированную, хорошо организованную сеть внутри Европы и в частности Франции. Чувство беззащитности, краха привычной картины мира – это то, что было после терактов 9/11 в Америке и теперь после кровавой пятницы 13 ноября в Европе.

Государственный левиафан, который, по Томасу Гоббсу, призван защищать фундаментальное право на жизнь и безопасность, тяжело ранен. Но в отличие от США 2001 года в нынешней войне враг слишком близок, а границы слишком прозрачны. Можно ли вести войну в Сирии, открывая двери для сирийских беженцев? Готова ли Франция, Европа и Запад в целом смоделировать суперфильтр, отделяющий мирных беженцев от спящих террористов? Это вопрос не только про сирийскую кампанию. Это про дееспособность национальных европейских государств.

Кровавая ночь в Париже дезорганизует действия самых цивилизовнных государств, проведенные на высочашем уровне. Приедут ли теперь 127 мировых лидеров 30 ноября в Париж на конференцию по климату? Грандиозное событие, триумфальное председательство Франции, глобальные климатические проблемы. Отменит ли Исламское государство саммит? Решения пока нет, и принять его будет непросто. Проводить конференцию, ставя жизни лидеров государств под угрозу, или выбрать некрасивый отказ? Отменить конференцию – значит дать ИГИЛу возможность вкусить еще один плод их атаки, посттеррористический бонус.

Весь этот комплекс страхов соседствует с мощнейшей волной национальной солидарности. Можно не сомневаться, что, как и атака на «Шарли эбдо», нынешний теракт сплотит Францию. Нападение на редакцию научило нас, что удар по нации ведет к росту поддержки традиционных политических сил, а не национал-патриотов. Социалисты могут рассчитывать на консолидацию общества вокруг государства, в то время как поддержка Марин Лепен скорее разделяет общество, чем сплачивает. Солидаризация страны, когда французы поют Марсельезу, таксисты выключают счетчики, а парижане открывают двери для тех, кому нужен приют, вдохновляет и объединяет. Но это в краткосрочной перспективе. Потом начнутся испытания стратегическим выбором, сделать который предложит Национальный фронт Марин Лепен. И этот выбор не будет простым.

Можно не сомневаться, что с Францией и французами солидаризируются союзники, включая Россию. Но Россия, по себе хорошо знающая проблему терроризма, испытывает противоречивые чувства: как трудно удержаться от соблазна попенять: мол, мы же знали! «Франция платит по своим счетам», «ждем карикатуры "Шарли"», «сами виноваты», это результат толерантности и мультикультурализма. Такой поток не сочувствия, а злорадства, желания пнуть раненого, чтобы лучше прислушивался в следующий раз, пока преобладает в прокремлевской публицистике.

Официально же Путин протянет руку Олланду, как и в 2001 году Джорджу Бушу. Он не будет попрекать, в его взгляде и голосе французский лидер вряд ли услышит даже намек на злорадство. Путин умеет. И он ждал. Россия ведь предупреждала: они уже у вас дома, терроризм неизбежен, будьте осторожны, прекратите политику двойных стандартов в отношении «умеренных террористов». Сейчас же Путин позволит себе промолчать: боль сделает работу лучше него.

Безусловно, это шанс для Путина. Если в 2001 году инициатива была у США, а Путин лишь подставил плечо, то сейчас инициатива в борьбе с ИГИЛом в руках Путина – он единственный, кто предлагает понятный долгосрочный план действий по выходу из сирийского кризиса. И его народ – тоже жертва террора. Ведь признать крах самолета А-321 терактом теперь станет проще. Это уже не путинская война, а цивилизационная против варварства, и жертвы такой войны не позорны, а священны.

Кровавая пятница в Париже – это стратегический провал ИГИЛа. Консолидация сил антитеррористической коалиции, наращивание политической воли к поиску компромисса по мирному политическому процессу в Сирии, интенсификация военных атак на позиции ИГИЛа – это то, что получат террористы. Но это следствие, а причина – ИГИЛ теснят сирийские правительственные войска, их склады оружия бомбит российская авиация и авиация коалиции, от высокоточных ударов гибнут их лидеры и палачи. Дела ИГИЛа идут худо, и именно поэтому терроризм – последний аргумент, за исчерпанием которого – только смерть. Пришло время антитеррористическим силам переосмыслить общие угрозы, пока эти угрозы не принудят к консолидации цивилизации против варварства.

Татьяна Становая – политолог, руководитель аналитического департамента Центра политических технологий, Париж

Московский центр Карнеги

Версия для печати