28.12.2015 | Алексей Макаркин

Бесперспективный патриотизм

Ноябрьский опрос «Левада-Центра» показал, что россияне прежде всего гордятся триадой — своей историей (88%), своей армией (85%) и своим спортом (84%). В то же время экономическими достижениями гордятся 27%, социальной справедливостью — 23%, системой социальной защиты — 21%. Таким образом, из современных событий люди гордятся присоединением Крыма и войной в Сирии (как атрибутом великой державы — чем мы хуже американцев, которые при Буше-младшем воевали в Афганистане и Ираке), а также олимпийской победой в Сочи.

Отсюда и гордость армией и спортом, тогда как в экономике и социальной сфере похвастаться нечем. В известной гонке телевизора и холодильника первый пока ведет с большим отрывом, что связано не только с фактором пропаганды — просто очень хочется ощущать величие страны, в которой ты живешь и с которой себя идентифицируешь. 85% согласны с тем, что для них лучше быть гражданами России, чем любой другой страны мира. «Внутренняя эмиграция» насчитывает всего несколько процентов населения — как, впрочем, и в РСФСР начала 1980-х годов. Поэтому негативная информация вытесняется на периферию сознания, а в ряде случаев — например когда речь идет о рисках сирийской войны — просто игнорируется. Ключевым в отношении как к позитивным, так и к негативным событиям становится фактор веры — людям хочется верить, что стоит немного потерпеть — и экономический рост возобновится, зато и величие никуда не денется.

Немаловажно также и то, что российские военные и спортсмены играют в общественном сознании роль своего рода «реставраторов» — они не столько создают новые сущности, сколько восстанавливают прежние, знакомые по советским годам (либо по рассказам о них представителей старших поколений). Более сложная ситуация с ответами на вопросы о достижениях в технической и гуманитарной сферах.

Отечественными наукой и техникой гордятся 72%, а литературой и искусством — 77%. Но если внимательно посмотреть, то становится ясно, что предметами гордости они были и пару десятилетий назад (цифры 1996 года — соответственно 66% и 74%). А это означает, что респонденты в данных случаях имеют в виду не современное состояние этих сфер, а все ту же историю — от стихов Пушкина до полета Гагарина. Дарья Донцова и падающие спутники не имеют к этому никакого отношения.Таким образом, основанием для современного российского патриотизма является гордость за историю и стремление к «реставрации» былого величия. В этом принципиальное отличие от предыдущих времен, где истории уделялось свое почтенное, но не ведущее место. Так, в императорской России основой идентичности было православие. Знаменитая уваровская формула «Православие, самодержавие, народность» расставляла приоритеты именно в такой последовательности. В официальном гимне говорилось о «царе православном», а декабрист Одоевский мечтал о временах, когда «Из искры возгорится пламя / И православный наш народ / Сберется под святое знамя». Православная вера создавала эффект уникальности страны, подчеркивала ее духовное превосходство над соседями как на юге и востоке, так и на западе.

Кроме того, фактор веры играл немалую роль в отношении русских людей к «своей» территории. До появления протестантизма внутриевропейские войны нередко не отличались слишком большим ожесточением — в конце концов для спасения души не так важно, кто правит той или иной территорией — английский или французский король, или же бургундский герцог. В любом случае вера оставалась католической, а местный епископ подчинялся Папе Римскому. В России ситуация была принципиально иной. Потеря даже небольшой части территории («Кемской волости», которую в известном фильме и.о. царя чуть было не отдал шведам) означала, что ее жители будут обращены в чуждую веру и, следовательно, лишатся надежды на посмертное спасение в раю. Более того, периодически возникало желание спасти братьев-славян от чуждого ига, приведя их под скипетр православного царя. Отсюда и огромная роль территориального фактора, который нельзя объяснить только имперскими амбициями или экономическими интересами.

Впрочем, к началу ХХ века религиозный фактор в значительной степени выдохся, причем это относилось как к образованным слоям общества, так и к народу в целом. В Первую мировую войну перспектива водружения креста над Святой Софией (тема, возродившаяся в информационном пространстве в последние недели в результате конфликта с Эрдоганом) уже не вызывала всенародного энтузиазма. Поэтому в период «кризиса веры» государству приходилось все чаще обращаться за легитимностью к истории — апофеозом этого стало празднование 300-летия династии Романовых за четыре года до свержения монархии. «Кризис веры» привел и к противоположному эффекту — широкому распространению, в первую очередь в интеллигентских кругах, теорий эволюционного прогресса, свойственных либеральному западничеству. Но в любом случае важно отметить, что православие хотя и исторично (сама миссия Христа — часть истории), но не обращено в прошлое. Напротив, оно эсхатологично, то есть для православного человека главным является ожидание второго пришествия Христа и конца мира, а история рассматривается как подготовка к этим событиям, а не как самодовлеющий фактор.

Секулярный ХХ век предложил России альтернативу православному сознанию — единственно верное коммунистическое учение. Вместо устремленного ввысь храма Христа Спасителя появились роскошные мозаичные подземные станции Московского метрополитена. Коммунистическая идея неразрывна с понятием прогресса (только связывала его в первую очередь с революциями) и при этом была своего рода атеистической квазирелигией, также обращенной в будущее, — только рай ожидался не на небесах, а на земле. Отсюда и та же самая ключевая роль территории — не оставлять же трудящихся под пятой капитала. А если оставили (Брестский мир, договоры с Польшей и балтийскими странами), то надо сделать все, чтобы при первом же удобном случае спасти их от помещиков и капиталистов. Однако уже перед Великой Отечественной войной забытая в борьбе за светлое будущее история начала возвращаться (вспомним фильмы «Александр Невский» и «Петр Первый»), а в военные годы о Суворове и Кутузове говорили едва ли не чаще, чем о Ленине. Но о светлом будущем официально не забывали до конца восьмидесятых, когда оно окончательно себя дискредитировало.

Что мы видим сегодня? После кратковременного ренессанса либеральной версии прогресса и малоудачных и не слишком настойчивых попыток сформулировать идею продвижения России на Запад, общество обратилось назад — приоритетом стала гордость своим прошлым. Это неудивительно — еще в перестроечные годы предпринимались попытки «реставрировать» досоветскую Россию, хотя бы виртуально (вспомним фильм Станислава Говорухина «Россия, которую мы потеряли», вышедший уже после распада СССР, но задуманный еще до него). Правда, сейчас вся досоветская история в глазах россиян все более сливается в один длинный сюжет из полузабытого школьного учебника, где неясно, да и неинтересно, кто был раньше — Александр Невский или Минин с Пожарским. К празднику 4 ноября народ равнодушен (как, впрочем, и к 7 ноября — прежнему красному дню календаря), а победитель в Ледовом побоище получил первую строчку в конкурсе «Имя России» только потому, что ее не хотелось отдавать Сталину, лидировавшему в результате мощной мобилизации сторонников «вождя и учителя». Единственное событие, консолидирующее россиян, — это Великая Отечественная война, через призму опыта которой рассматриваются многие современные события — от украинских событий до противостояния с Западом.И, конечно же, очень многим хочется вернуться в модифицированный Советский Союз — то есть брежневский СССР, но без коммунистической идеологии (ее можно заменить на патриотическую), официального атеизма, слишком большого вмешательства в частную жизнь и запрета любого бизнеса. При этом любые территориальные уступки решительно отвергаются (фактор Курил), но и экспансия не слишком приветствуется, за исключением Крыма, который и украинским-то психологически не считался еще задолго до марта 2014-го. Если «братьев» надо спасать с помощью военной силы и к тому же при опасности втягивания в большую войну, то лучше не рисковать и не идти на Киев или даже Мариуполь — в этом уверены большинство россиян (за направление войск на помощь ДНР-ЛНР в августе, согласно «Левада-Центру», высказывались лишь 20% россиян).

Пожалуй, впервые за последнюю сотню лет общество не видит пути вперед, пусть даже утопического. Коммунистическая идея дискредитирована пустыми прилавками второй половины 80-х. Западническая идея тоже не сработала, столкнувшись с отсутствием европейской перспективы и разочарованием в партнерах. Идеологическое евразийство так и осталось игрой ума для интеллигентов — частью азиатского мира россияне себя не видят. Людям очень хочется жить в великой стране и гордиться славной историей — но цены на нефть и прогнозы экономистов все чаще напоминают о суровых реалиях, которые нельзя игнорировать, даже если очень хочется это делать.

Алексей Макаркин – первый вице-президент Центра политических технологий

Оригинал - МК

Версия для печати