22.01.2016

Михаил Ремизов: «Единство ЕС фундаментально подорвано разногласиями по поводу миграционной проблемы»

Беспрецедентный миграционной кризис в Европе стал постоянной головной болью и для элит старого континента, и для рядовых граждан. «Политком.RU» попытался разобраться в этой сложной, системной проблеме вместе с президентом «Института национальной стратегии» Михаилом Ремизовым. Известный российский политолог и эксперт в области национального строительства рассказал о политических последствиях миграционного кризиса для европейской интеграции, угрозах для среднего класса и признаках ситуации, свойственной ЮАР времен апартеида.

ОТ ИНДИВИДУАЛЬНЫХ МЕР К ОБЩЕЕВРОПЕЙСКОМУ РЕШЕНИЮ

– Рост миграционного потока в Европу наблюдался на протяжении последних нескольких лет. Но лишь в 2015 году этот поток стал неконтролируемым и превратился в тяжелый миграционный кризис. На Ваш взгляд, в чем причины этого кризиса? Что это – результат стихийного стремления выходцев из Азии и Северной Африки убежать от войны, насилия и нищеты или (как заявил на днях президент Чехии Милош Земан) наплыв беженцев в Европу был инспирирован исламистскими организациями, чтобы получать от беженцев денежные средства и постепенно добиться контроля над Европой?

– Первая причина кризиса – это мягкость европейского законодательства о гуманитарной иммиграции. Во всех развитых странах в какой-то момент достаточно эффективно ужесточили законодательство, которое касается трудовой миграции. И оно в целом является более строгим, чем, скажем, российское законодательство. А в том, что касается гуманитарной иммиграции и возможности воссоединения семей, предоставления политического убежища и получения статуса беженца, здесь шлюзы были открыты достаточно широко. И именно эта тема наиболее остро дискутировалась в политических дебатах об иммиграционной политике.

Второй момент – конечно, кризис в Северной Африке, на Ближнем Востоке, в Ливии, Сирии. Всё это происходило не одномоментно, но регион пришел в движение, и появилась масса людей, которые отправились на поиски лучшей жизни. Конечно, очевидно, что бóльшая часть этих людей бежит не от войны – тех, кто покидает непосредственно зону боевых действий всё же меньшинство - остальные же пользуются случаем и примыкают к этому потоку, чтобы получить статус беженца. Бегут они скорее от нищеты, от отсутствия перспектив в своей стране, за за реальными и мнимыми европейскими гарантиями.

Третий фактор – это позиция таких государств, как Турция, которые в какой-то момент решили поделиться миграционной нагрузкой с европейцами. Не случайно же европейцы недавно заплатили Турции 3 млрд. евро, чтобы Анкара шлюзы прикрыла. Ничего сделано не было, насколько я понимаю. Но сам этот факт говорит о том, что турецкий фактор европейцы рассматривают как один из источников кризиса. Однако здесь скорее речь идет просто о стремлении Турции поделиться миграционной нагрузкой, которая на нее тоже легла. При этом Эрдоган никогда не скрывал, что он рассматривает исламские диаспоры в Европе в качестве своих важных партнеров и в качестве фактора турецкого влияния на континенте.

– Как Вы можете оценить реакцию европейских властей на развитие кризиса на уровне отдельных стран и на уровне Евросоюза в целом?

– Конечно, это беспомощность и безответственность. Безответственность проявилась и в генезисе тех кризисов, которые вызвали усиление миграционного потока, и в отказе от пересмотра тех правил гуманитарной иммиграции, которые позволяют наводнять Европу трудно контролируемыми миграционными потоками. По сути, мы даже видели какие-то разыгранные скандалы, использованные, чтобы справиться с общественным мнением. Например, политтехнологично была использована гибель мальчика из Сирии. Европейская бюрократия вместе со страной–лидером ЕС в лице Германии заняла откровенно проиммигрантскую позицию, что, конечно, ослабило Евросоюз с точки зрения внутренней интеграции, потому что многие национальные государства этим остались очень недовольны.

– А чем Вы можете объяснить такую проиммигрантскую позицию Германии и бюрократии Евросоюза?

– Идеологией и такой, по сути, псевдорелигией.

– То есть сказался ценностный подход, когда ценности на первом месте?

– Да, мне кажется, здесь имеет место очень сильная идеологизация европейской политики, сопоставимая с тем, что было в СССР. Конечно, Советы не были чужды прагматизму, но всё-таки идеология довлела и над внешней политикой, и над внутренней, и над самыми разными вопросами.

– Однако в последнее время вроде бы наметилось ужесточение позиции властей в целом ряде стран старой Европы. Скажем, в Дании и Швейцарии вообще собираются забирать у мигрантов ценности и финансовые средства для их содержания до того времени, как они там получат работу. В Австрии и Швеции вводят фактически полноценный пограничный контроль. Даже в Германии сейчас обсуждается ужесточение миграционной политики. Как Вам кажется, эти подвижки принесут практический результат или этого мало?

– Этого мало, потому что проблема может эффективно решаться только на общеевропейском уровне. На уровне национальных государств не просто получить контроль над миграционной политикой в ситуации, когда Шенгенские соглашения так или иначе продолжают действовать. Поэтому сейчас то, чем занимаются европейские страны – это попытка переложить бремя друг на друга. Когда одна страна создает у себя неблагоприятные стимулы для мигрантов, она не уменьшает их общее количество, а заставляет перетекать в другие страны. Необходимы общеевропейские действия, которые могут быть достигнуты в том случае, если эти односторонние действия отдельных стран в какой-то момент приведут к коалиции и формированию критической массы европейских государств, которые предложат новый курс.

– В связи с этим следующий вопрос. В ходе выработки внутри Евросоюза политики в отношении мигрантов выявились явные различия между толерантным подходом стран старой Европы и жестким подходом восточноевропейских стран, которые категорически отказываются от идеи введения квот по распределению беженцев. Как Вы оцениваете глубину угрозы единству Евросоюза? Возможен ли более или менее формализованный раскол между старой и новой Европой внутри ЕС?

– Я не знаю, как быстро этот разлад приведет к институциональным последствиям, но то, что он носит фундаментальный характер и так или иначе скажется в дальнейшем на единстве ЕС, у меня сомнений не вызывает. Единство ЕС фундаментально подорвано разногласиями по поводу миграционной проблемы.

ФЕМИНИЗМ VS. ТОЛЕРАНТНОСТЬ

– Следующий вопрос более конкретный. Как Вы можете объяснить недавние громкие события – случаи массовых сексуальных нападений на женщин и грабежей в новогоднюю ночь в Кельне и ряде других европейских городов? Что это: наглядное проявление конфликта культур или за этим кроется что-то другое?

– Ну, вообще-то говоря, это выглядело как определенный флэшмоб. То есть не просто как спонтанное событие, а именно как своего рода флэшмоб.

– Действительно, это выглядело как что-то заранее организованное, но какова тогда цель этого флэшмоба?

– Какова цель – не знаю. Это сугубо гипотетическая, гадательная вещь, но на самом деле это не так уж и важно. Потому что в долгую, на длительных отрезках, как показывает статистика, проблема с изнасилованиями, связанными с этнической миграцией в Европе, стоит очень остро. И она не сейчас возникла. Еще до кризиса с беженцами в таких странах, как Дания и Норвегия, где мигранты составляют небольшой процент населения – около 5%, 65-70% изнасилований было связано именно с этническими мигрантами. Были ужасные скандалы в Великобритании, где в двух городках долгое время имели место вошедшие в систему изнасилования в отношении несовершеннолетних со стороны представителей пакистанской общины, и на это сквозь пальцы смотрела полиция, опасаясь за свои карьеры. То есть это проблема системная, и у нас, кстати говоря, она тоже достаточно остро стоит в тех регионах, где высока концентрация этнических мигрантов.

– Возвращаясь к новогодней ночи. Флэшмоб, не флэшмоб, но он сильно подействовал на общественное мнение в Европе. И наметилось изменение отношения к мигрантам со стороны коренного населения, причем именно в странах толерантной старой Европы, в Германии в том числе. От сочувствия и помощи к обеспокоенности, разочарованию, раздражению и даже просто страху. Чего можно ждать дальше? Что, европейской толерантности приходит конец?

– Здесь можно отметить, что внутри ценностного пакета европейской толерантности возникло явное противоречие между ценностями. Потому что, с одной стороны, есть ценность равенства полов и свободы женщин, когда даже оценивающий мужской взгляд может быть оценен как дискриминация, а с другой стороны, есть признание и уважение иных культурных норм. И что перевесит – свобода и равенство полов или терпимость по отношению к носителям иных культурных моделей? В долгосрочной перспективе, я думаю, терпимость к носителям иных культурных моделей будет ослабевать. А вот какие изменения это повлечет на уровне политики, я бы пока предсказывать не брался, потому что разрыв между общественным мнением и политической линией истеблишмента в Европе носит системный характер. Он не сегодня возник и не сегодня исчезнет.

– Ожидаете ли Вы в течение ближайших нескольких лет качественного усиления влияния крайне правых политических сил, вроде французского «Национального фронта»?

– Я ожидаю, скорее, дальнейшего усиления влияния их повестки дня, которая будет диффузно проникать в политический мейнстрим. Вот так будет расти их влияние. А непосредственно сценарии их прихода к власти я пока с трудом представляю.

«ГЛАВНЫЙ ЭФФЕКТ - РАЗМЫВАНИЕ СРЕДНЕГО КЛАССА»

– А если немного отойти от политического измерения и просто взять среднесрочную перспективу, скажем, три-пять лет, к чему в социальном плане может привести массовый наплыв мигрантов, который, наверное, будет продолжаться? Реальна ли интеграция такого огромного количества беженцев в европейское общество?

– Главным структурным социальным эффектом массового наплыва мигрантов будет дальнейшее размывание и ослабление европейского среднего класса. Несмотря на то, что эти беженцы или экономические мигранты, как правило, не конкурируют на рынке труда непосредственно с представителями европейского среднего класса, даже его нижних слоев, они оказывают очень сильное негативное влияние на инфраструктуру жизни – и материальную инфраструктуру, и системы образования и здравоохранения, просто банально улицы, парки, прогулочные зоны, городское пространство, безопасность и так далее.

– Другими словами, привычное качество жизни.

– Да, качество жизни. Ведь качество жизни среднего класса очень сильно зависит от инфраструктур общего доступа. Представители высшего класса могут купить себе сегменты выделенной инфраструктуры: закрытые поселки, частные школы для своих детей и так далее. Поэтому высший класс не столь сильно на себе чувствует негативные изменения. А средний класс зависим от инфраструктуры общего пользования, которая системно деградирует. И, грубо говоря, если человек остается жить в своем районе, который мигрантизируется, и его дети продолжают ходить в школу, в которой растет доля детей из семей выходцев из Северной Африки или Ближнего Востока, то он сам по себе втягивается в гетто. Это просто неизбежно, если он не может из этого вырваться по финансовым причинам. А в силу тяжелого экономического положения в Европе многие люди из среднего класса сейчас не могут жить на широкую ногу.

Поэтому нижняя часть среднего класса втягивается в гетто, усиливается люмпенизация. Вот это и является главным структурным следствием бесконтрольного наплыва мигрантов. И, естественно, люмпенизация самой этой иммигрантской прослойки. Потому что, хотя сейчас идут дискуссии, как создавать стимулы к тому, чтобы мигранты работали, еще до нынешней волны беженцев миграция в Европу перестала носить экономический характер. То есть в существенной части приезжали люди, которые не работали (по крайней мере, на регулярно основе). Гуманитарный канал миграции уже достаточно длительное время был основным. Поэтому идет создание зоны люмпен-пролетариата внутри европейских обществ и, как следствие, фрагментация этих обществ, создание сегментированного общества по аналогии с тем, что было в ЮАР времен апартеида.

– Кстати, по поводу сегментации. Известно, что в большинстве старых стран Европы существуют давно сложившиеся иммигрантские общины: в Германии – турки, во Франции – арабы, в Британии – выходцы из Индии, Пакистана, Вест-Индии. Как Вам кажется, эти новые, приходящие сейчас мигранты, они будут интегрироваться со старыми мигрантами, или это будет особая группа.

– Прежде всего, многие из старых мигрантов не в восторге от продолжающегося процесса иммиграции, от нового наплыва, потому что они попали за эту заветную дверь и не хотят, чтобы эта дверь дальше была нараспашку. Поэтому определенные трения и недовольство есть. Но всё-таки, я думаю, что постепенно они будут образовывать если не единое, то более или менее связанное сообщество. Естественно, старые мигранты составляют наиболее ожидаемую среду для социализации новых мигрантов. Можно ожидать и криминализации – не бытовой преступности, а расширения зоны организованной преступности, потому что в условиях, когда экономика не может всё абсорбировать, часть новых мигрантов неизбежно будет социализироваться через эти механизмы. Ну и, конечно, есть идеологические риски, связанные с религиозным экстремизмом, потому что после того, как люди решают свои первичные задачи по адаптации, они или их дети начинают испытывать какие-то идеологические, психологические, эмоциональные потребности в самоутверждении, в отстаивании своего я, своего места в этом обществе. И когда они здесь сталкиваются со многими вещами, которые им не нравятся, одной из реакций является идеологический исламизм.

– Последний вопрос. На Ваш взгляд, существуют ли вообще перспективы если не разрешения, то хотя бы смягчения, рассасывания нынешней остроты европейского миграционного кризиса, и когда это может быть достигнуто?

– В принципе эта ситуация, наверное, разрешима. По крайней мере, острую фазу действительно можно снять, если прекратить такой масштабный приток, если провести отсев среди вновь прибывших и часть выслать обратно. Но сейчас я бы даже не сказал, что это очень сильно связано с развитием ситуации на Ближнем Востоке и в Северной Африке. Можно представить себе, что там острая фаза военных действий прекращается, но у людей все равно нет работы, есть стремление к лучшей жизни, которое они будут реализовывать в такой форме. Стабилизация региона (и политическая, и социально-экономическая) даже при разумных, скоординированных усилиях займет достаточно длительное время. В долгую европейцы это делать обязаны, если они думают о своем будущем, но в короткую всё-таки могут сработать только сигналы о том, что не надо сюда ехать, вы здесь ничего хорошего не найдете. Такие сигналы, если они прозвучат достаточно громко, могут изменить ситуацию. Постепенно такие сигналы появляются.

Беседовал Александр Ивахник

Версия для печати