23.03.2016 | Алексей Макаркин

Суд над военнопленными: почему Россия проиграла дело Савченко

В ходе суда и следствия над Надеждой Савченко, признанной виновной в убийстве российских журналистов на территории ЛНР, ни одна из задач, которые обычно стоят в ходе судов над военнопленными, не была достигнута.

Зачем судят военнопленных?

Дело Савченко заставляет вспомнить примеры того, как пленные оказывались на скамье подсудимых по обвинению в военных преступлениях. И задаться вопросом: каковы были мотивы тех, кто организовывал подобные процессы? Вряд ли приходится сомневаться в том, что Савченко является именно пленной: она была взята в плен в боевых условиях, а Россия не скрывает того, что поддерживает вооруженные формирования Луганской народной республики (ЛНР), с которыми воевал батальон «Айдар». Сразу же необходимо отметить, что международное право не запрещает судить пленных, если они обвиняются в военных преступлениях. Пленный не имеет иммунитета от уголовного преследования, в противном случае преступник может уйти от ответственности.

Итак, во-первых, пленных судят для того, чтобы восстановить справедливость. Восстановление справедливости особенно важно для населения стран, против которых были совершены преступления. Однако для того, чтобы обеспечить торжество справедливости, необходимы ясные и четкие аргументы. Например, в делах нацистских военных преступников таковых можно найти немало и многие из них не могли даже предположить, что окажутся на скамье подсудимых, и оставили массу документальных следов своих преступлений (фотографии, приказы, дневники).

Яркий пример из практики Нюрнбергского трибунала — письмо начальника Главного управления имперской безопасности СС Эрнста Кальтенбруннера, в котором сообщалось, что к нетрудоспособным евреям необходимо применить «особое обращение» (этот термин к тому времени уже не нуждался в комментариях). Кальтенбруннер не нашел ничего лучшего, как отречься от собственной подписи, выдавая ее за факсимиле, поставленное слишком инициативным исполнителем. Однако обвинитель «добил» его, указав на короткое слово «твой» перед автографом, которое никак не мог поставить какой-нибудь бюрократ.

Во-вторых, пленных судят для того, чтобы предотвратить совершение в будущем тяжких преступлений. Международное право ХХ столетия четко зафиксировало принцип «преступного приказа», согласно которому подлежат ответственности и лицо, отдавшее этот приказ, и исполнитель. Такой подход был свойственен и Нюрнбергскому и Токийскому трибуналам над главными военными преступниками, которые, в частности, опровергли доводы защиты подсудимых-военнослужащих о том, что они были только исполнителями приказов.

Положение о преступном приказе в настоящее время входит в уголовное законодательство ведущих стран мира. Есть оно и в российском УК, статья 42 которого предусматривает, что «лицо, совершившее умышленное преступление во исполнение заведомо незаконного приказа или распоряжения, несет уголовную ответственность на общих основаниях. Неисполнение заведомо незаконного приказа или распоряжения исключает уголовную ответственность».

В-третьих, не следует сбрасывать со счетов и такой аргумент, как воспитательное значение приговора над пленным преступником для страны, гражданином которой он является. Нередко такие лица до взятия в плен являлись статусными фигурами, которые пользовались авторитетом в своих странах. Предание суду после Второй мировой войны японских генералов позволило вскрыть массовые преступления, совершенные войсками под их командованием. Это стало одной из причин того, что японское общество поддержало мирный характер послевоенной Конституции.

Стремление к справедливости

Впрочем, в данных случаях необходимо не только строгое следование критериям справедливости, но и отказ от любых поводов, позволяющих обвинить участников процесса в том, что они исходят не из правовых соображений, а из чувства мести. Можно привести в пример суд над Саддамом Хусейном — человеком, совершившим за свою жизнь немало преступлений против собственного народа. Как известно, Саддам был взят в плен американцами и передан ими представителям иракских властей, которые были назначены временной американской администрацией. Впрочем, суд над Саддамом прошел уже после проведения в стране конкурентных выборов, но в условиях пребывания в Ираке иностранных войск. Судили Саддама курды и шииты, подвергавшиеся жестоким преследованиям во времена его правления.

В результате судебный процесс оказался крайне спорным: судьи и обвинители не скрывали своей ненависти к подсудимому. Суннитская община (20% населения страны) восприняла смертный приговор и казнь Саддама как несправедливую расправу. Тем временем иракские власти решили казнить еще и саддамовского министра обороны, очень популярного в распущенной по решению американцев армии. Тут уже США поняли, что суннитов дополнительно раздражать не надо, и министра на казнь не отдали. Впрочем, это мало повлияло на настроения суннитской общины, многие представители которой присоединились к запрещенному в России террористическому ИГИЛ. Среди них было и немало саддамовских офицеров — судя по всему, именно они убили в позапрошлом году курдского судью, который приговорил Саддама к смерти.

Был ли в этой ситуации другой, более приемлемый для разных иракских общин вариант? Можно предположить, что да, если бы США передали пленного Саддама, например, международному трибуналу, который приговорил бы его за многочисленные преступления к пожизненному заключению. Однако история не знает сослагательного наклонения.

Чего добились российские власти?

Что же мы видим в деле Савченко? В результате следствия и суда она из безвестного старшего лейтенанта превратилась в национальную героиню Украины. Россия подвергается постоянным обвинениям в ангажированном судопроизводстве со стороны западных стран, межгосударственных и правозащитных организаций, которые обращают внимание на многочисленные огрехи судопроизводства. Можно, конечно, отмахнуться от этих обвинений как от не имеющих значения (что российская сторона и делает), но нельзя забывать о том, что мы живем в глобальном мире, где любой аргумент мгновенно может быть подвергнут сомнению, всестороннему сравнительному изучению и оценке.

Причем на фоне голодовок Савченко немаловажные вопросы о ее идеологических взглядах и о том, чем в Луганской области занимался батальон «Айдар», находятся в мировом информационном пространстве на глубокой периферии. Россия концентрирует внимание на том, что взгляды Савченко являются праворадикальными, а «Айдар» виновен в военных преступлениях, но эта позиция не интересует мировые СМИ, внимание которых привлечено к женщине-заключенной, противостоящей системе, которую они все более отождествляют с советской.

Что касается внутрироссийского эффекта, то интерес россиян к процессу, кажется, невелик: украинская тема уже давно находится на информационной периферии, а людей сейчас прежде всего волнуют социально-экономические вопросы. Превратить Савченко в символ «украинского нацизма» тоже не удается: для этого есть более статусные фигуры. Создается впечатление, что она «замещает» на процессе украинского бизнесмена Игоря Коломойского и министра внутренних дел Арсена Авакова, которые находятся вне досягаемости российского правосудия.

Таким образом, ни одна из задач, которые обычно подразумеваются в ходе судов над взятыми в плен военными преступниками, не реализована. Остается надеяться на то, что эта история скоро закончится и будет найден какой-нибудь аналог «шпионского» Глиникского моста, где можно будет произвести обмен. Тем более что в украинском плену находятся российские граждане, которых обвиняет в военных преступлениях украинская сторона, и об их судьбах нельзя забывать.​

Алексей Макаркин – первый вице-президент Центра политических технологий

Оригинал – РБК

Версия для печати