21.04.2016 | Игорь Бунин

Граждане и реформы

Общественные настроения в России в настоящее время не благоприятствуют сторонникам ни политических, ни экономических реформ. Рассмотрим два исследования Левада-центра, которые проводятся уже в течение многих лет.

Общественное мнение и реформы.

Самый популярный ответ на вопрос о лучшей политической системе – советская. Представление о том, что ностальгия будет поступательно сокращаться со сменой поколений, оказалось неверным. В течение почти всего периода замеров (с 1996 года) число сторонников составляло относительное большинство. Исключение составил 2008 год (разумеется, перед кризисом) – тогда у общества возникло ощущение, что страна вышла на поступательный, бескризисный рост, что везет во всем, от политики до спорта. Но после кризиса число сторонников советской модели стало расти.

Количество ностальгирующих, в целом, несколько уменьшается, но при ухудшении экономического положения оно «подскакивает». Среди ностальгирующих велика роль старшего поколения, но подросли и новые симпатизанты СССР, для которых Союз – это уже исторический фактор. Они воспринимают советские реалии не на собственном опыте из рассказов старших – а те концентрируют внимание на позитиве. Образ могущественной державы, которую в мире уважали и боялись, сочетается у поколения родителей с воспоминаниями о личных успехах (создание семьи, улучшение жилищных условий, интересная работа по специальности). Темы всеобщего дефицита и идеологического маразма вытесняются из сознания старших поколений и не транслируются ими детям и внукам.

Не менее значимо и то, что представление о том, что демократия по образцу западных стран является лучшим типом политической системы, разделяемое практически третью населения в конце 1990-х годов и в 2011-2012 годах, в настоящее время поддерживается минимальным числом россиян (13%). Интересно, что за период «нефтяного благополучия» количество «западников» снизилось – сработал эффект самоутверждения. Кризис 2008 году способствовал постепенному росту «западнических» настроений – в январе 2012 года 29% россиян предпочли демократию по образцу западных стран (цифра на уровне середине 90-х годов).

Однако затем – еще до Крыма – «западничество» начало проседать быстрыми темпами. Консервативная волна в информационном пространстве привела к тому, что впервые критика Запада (причем в целом – не только США, но и Евросоюза) стала одним из ключевых факторов в российских СМИ. Запад все более стал восприниматься не как пример для подражания, а как аморальное место, где получают распространение однополые браки, а в зоопарках убивают жирафов. Всячески проводилась мысль о том, что европейская интеграция отвергается «простыми людьми», интересы которых представляют евроскептики (любимцем российских государственных СМИ стал Марин Ле Пен), а подлинные ценности западной цивилизации в настоящее время защищает Россия как традиционалистская, нравственная христианская страна. Уже к началу 2014 года количество «западников» сократилось до 21%.

Украинский кризис и ощущение жесткого прямого противостояния России и Запада способствовали дальнейшему росту антизападных настроений. К январю 2016 года количество «западников» сократилось до 13%. Возможно, в случае потепления отношений с Западом это число может несколько увеличиться, но принципиальных изменений в обозримой перспективе ожидать не приходится. Антизападничество и обращенность в прошлое никак не способствуют реформаторским настроениям.

Антизападнические тенденции важны для определения вектора развития страны. Относительно успешные реформы 90-х годов в Восточной Европе были во многом связаны с общественным консенсусом по поводу европейского пути развития, необходимости «возвращения» в Европу. Соответственно, шло приобщение к европейским ценностям в обществах, где с демократическими традициями было очень непросто (вспомним авторитарные режимы Пилсудского, Хорти или Сметоны; в межвоенный период в этом регионе только Чехословакия избежала государственных переворотов). Такое приобщение сейчас вызывает традиционалистскую реакцию (Венгрия Орбана, Польша при нынешнем правительстве), но она не может перечеркнуть предыдущий опыт. В России же такой цели не было и нет, что прямо и негативно влияет на реформаторский потенциал общества.

График 1.

Источник: сайт Левада-центра

Пожалуй, еще сложнее выглядит ситуация с экономикой. Убежденность в том, что экономическая система, основанная на государственном планировании и распределении, является наиболее правильной, не опускалась с начала нулевых годов значительно ниже 50-процентного уровня. Если «нефтяное благополучие» способствовало снижению ностальгии по СССР, то оно же не привело к отказу от «государственничества» в экономике. Это связано с двумя факторами.

Во-первых, с высоким уровнем патернализма в общественном сознании, связанным с разочарованием в экономических свободах после опыта начала 90-х годов. На схеме хорошо видно, что рыночный романтизм, основанный на полном крахе советской системы и желании альтернативы (почти половина россиян в 1992 года предпочитали экономическую систему, основанную на частной собственности и рыночных отношениях), очень быстро уступил место противоположной тенденции. С 1992 по 1994 годы количество «рыночников» обвально сократилось с 48 до 32%, а в последующем эта тенденция только закрепилась. Травма начала 90-х годов осталась важным фактором общественного сознания, вызывающим неприятие любых перемен (это связано со страхом, что будет хуже) и дискредитацию самого понятия «реформа», и реабилитацию, казалось бы, навсегда скомпрометированной в конце 80-х годов плановой экономики. Хотя, конечно, не в столь всеобъемлющем варианте – скорее, речь идет о востребованности общественным мнением некоего варианта «планово-рыночной» экономики.

Во-вторых, немалую роль играл фактор, связанный с тем, что основным игроком в экономике в течение «нулевых» годов все более становилось государство. Огосударствление приобретало различные формы – от «мягких и комфортных» (поглощение «Сибнефти» «Газпромом») до радикальных (поглощение ЮКОСа «Роснефтью»). Частный бизнес не видел гарантий для своей деятельности, престиж работы в нем снизился. Если молодые люди 90-х годов хотели быть предпринимателями и менеджерами, то их ровесники из «нулевых» и нынешнего времени мечтают быть государевыми людьми – на госслужбе (желательно в силовых структурах или на таможне) или в госкомпаниях, менталитет сотрудников которых во многих случаях мало отличается от чиновничьего. Есть исключения (Сбербанк при Грефе), но они лишь подтверждают правило.

В любом случае, в общественном мнении именно государство является основной экономической силой, осуществляющей пусть недостаточно справедливое, но все-таки распределение. Защитником, может быть не очень эффективным, но единственно возможным. В настоящее время это мнение разделяют 52% опрошенных (против 26% респондентов, считающих наиболее правильным принцип частной собственности и рыночных отношений). Для сравнения – даже в благостном феврале 2008-го это соотношение составляло 51% к 31%.

График 2.

Источник: сайт Левада-центра

Типология реформ

Реформы в современной России могут делиться на два типа:

• структурные реформы, предусматривающие коренные преобразования в экономике, неизбежно затрагивающие и общественную сферу

• оптимизационные мероприятия (по сути, также реформы), носящие технократический характер и связанные с дефицитом финансовых ресурсов, находящихся в распоряжении государства, и с желанием повысить эффективность управленческих механизмов.

Структурные реформы в настоящее время представляются крайне маловероятными. В стране нет достаточных сил для создания коалиции реформ.

Единственным актором, способным реализовать политику реформ, является власть – в рамках очередной «революции сверху», которые с разным успехом были в российской истории (деятельность Петра I, Александра II, Горбачева). Однако действующая власть и большинство элиты ориентированы на удержание своих позиций, сохранение статус кво. Перемены чужды им психологически и противоречат их текущим интересам. В элитах существует дефицит стратегического мышления, планирование ведется, в лучшем случае, до очередных президентских выборов.

В то же время можно предположить, что в случае, если власть решится на проведение структурных реформ, то общество может их принять – по крайней мере, первое время. Большинство населения России составляют «лоялисты» - то есть люди, которые не хотят вступать в конфликт с властью. Несмотря на антимодернистские и патерналистские настроения, им трудно оказаться в противовесе с властью, так что их поведение, скорее всего, будет носить оппортунистический характер – по крайней мере, на первых порах.

Оптимизационные мероприятия проводятся в России с середины 2000-х годов. Они начались с монетизации льгот, проведенной крайне неумело с пиаровской точки зрения, что вызвало массовые общественные протесты, которые удалось «залить» только крупными дополнительными финансовыми вливаниями. После этого мероприятия продолжились, но с учетом полученного опыта и исходя из четырех технологий:

• не называть кошку кошкой.

• рубить хвост по частям.

• правильно упаковывать.

• разделяй и властвуй.

Первая технология предусматривает отказ от того, чтобы называть реформу реформой. Мероприятия проходят в максимально деидеологизированном ключе, как часть рутинной политики соответствующих ведомств.

Вторая технология противоречит привычному для российских реформаторов 90-х годов представлению о благодетельности «шоковой терапии». В результате мероприятия проводятся в течение нескольких лет, что объективно размывает и общественный интерес к ним, и негативный эффект.

Третья технология означает, что на первый план в информационном сопровождении выдвигается демонстрация позитивных сторон мероприятий (например, улучшение медицинского обслуживания с помощью внедрения электронной записи).

Четвертая технология – разделение возможных оппонентов на различные категории с противоположными интересами. Например, при сокращении работников коллектив разделяется на:

• лоялистов, надеющихся на сохранение своего статуса и демонстрирующих верность начальству;

• «перелетных птиц» с высокой мобильностью, востребованных на рынке и готовых к переходу на другую работу;

• «болото», находящееся в депрессии и готовое к любому исходу;

• диссидентов, пытающихся организовать протест.

В условиях слабости профсоюзного движения диссиденты не просто оказываются в явном меньшинстве (так происходит всегда), но и оказываются неспособными поднять на борьбу на сколько-нибудь длительное время своих единомышленников. Поэтому протестные всплески, как правило, быстро выдыхаются.

В этом формате удалось провести большое количество мероприятий в социальной сфере, связанных с объединением вузов, школ, больниц и поликлиник. «Протестные» исключения были в меньшинстве и имели место только там, где грубо игнорировался психологический фактор, допускалась спешка, нежелание учитывать реальные интересы. В общем, в тех случаях, когда, как и в период монетизации, люди ощущали себя не только ущемленными, но и морально оскорбленными.

В то же время сейчас власть стоит перед необходимостью новых оптимизационных мероприятий, которые могут затронуть куда большие интересы. Речь, в первую очередь, идет о повышении пенсионного возраста – решении, которое затронет миллионы пенсионеров; тем более, что его нельзя «упаковать» в привлекательную обертку. Сейчас даже Белоруссия пошла на эту меру – так что в России сейчас обсуждается уже не сам принцип повышения возраста, а технические подробности этой меры. Поэтому придется идти на такие шаги, которые, однако, не заменят откладываемых структурных реформ – хотя их и придется реализовывать позже, с более существенными издержками.

Запас прочности

В этих условиях возникает вопрос о запасе прочности российской власти в условиях проведения оптимизационных мероприятий.

В последние месяцы почти все рейтинги власти падают. В первую очередь, «просели» рейтинги региональной власти традиционно непопулярной Государственной думы (число одобрящих ее деятельность в марте 2016 года на 19 пунктов меньше, чем осуждающих). Соотношение одобряющих и неодобряющих деятельность правительства также стало «минусоым». Рейтинг Дмитрия Медведева остается сравнительно высоким, но разрыв между одобряющими и неодобряющими его деятельность с декабря прошлого года по март нынешнего сократился с 24 до 6 пунктов, что свидетельствует о ярко выраженной негативной тенденции.

Таблица 1. ВЫ В ЦЕЛОМ ОДОБРЯЕТЕ ИЛИ НЕ ОДОБРЯЕТЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ДМИТРИЯ МЕДВЕДЕВА НА ПОСТУ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ПРАВИТЕЛЬСТВА РОССИИ?

Таблица 2. ВЫ В ЦЕЛОМ ОДОБРЯЕТЕ ИЛИ НЕ ОДОБРЯЕТЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ПРАВИТЕЛЬСТВА РОССИИ?

Таблица 3. ВЫ В ЦЕЛОМ ОДОБРЯЕТЕ ИЛИ НЕ ОДОБРЯЕТЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ГУБЕРНАТОРА ВАШЕЙ ОБЛАСТИ? (ПРЕЗИДЕНТА РЕСПУБЛИКИ, в Москве — МЭРА МОСКВЫ)

Таблица 4. ВЫ В ЦЕЛОМ ОДОБРЯЕТЕ ИЛИ НЕ ОДОБРЯЕТЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ РОССИИ?

Таблицы составлены по материалам сайта Левада-центра

В этих условиях основной опорой политического режима остается очень высокий рейтинг Владимира Путина, связанный с внеэкономическими факторами (невозможность представить страну с другим лидером, престиж страны, феномен «осажденной крепости» и др.). Соотношение одобряющих и неодобряющих его деятельность – 82 к 19.

График 3.

Источник: сайт Левада-центра

Серьезное падение рейтинга президента возможно в том случае, если кризис примет затяжной и, по мнению населения, «безнадежный» характер. Непопулярный курс в социально-экономической сфере тоже может снизить этот рейтинг, хотя и не сразу – запас прочности и роль внеэкономических факторов сейчас весьма велики. Поэтому представляется, что непопулярная политика сама по себе не фатальна для власти, хотя и может ослабить ее позиции.

Игорь Бунин – президент Центра политических технологий

Версия для печати