17.10.2018 | Алексей Макаркин

Византийский спор: почему Москва решила порвать с Константинополем

Решение РПЦ выглядит шагом навстречу реакционерам. На самом деле все сложнее. Разорвав общение с Константинополем, Московская патриархия все же не пошла на самые радикальные меры.

Если посмотреть на реакцию на церковный разрыв между Москвой и Константинополем, то обращает на себя внимание важное различие. В Москве многие воспринимают происходящее как драму всемирного масштаба, чуть ли не сопоставимую с Великой схизмой 1054 года, закрепившей раскол церкви на католическую и православную, не преодоленный до сих пор. В Константинопольской церкви отношение к случившемуся куда более отстраненное, по крайней мере трагедии там не видят. И когда ее руководители принимали решение о снятии анафемы с Филарета (Денисенко), то прекрасно понимали последствия.

Взгляд из Москвы

В Москве драматическое восприятие случившегося свойственно и реакционной, и либеральной частям церкви, только с разными знаками. И те и другие встраивают церковный разрыв в контекст государственной политики, направленной на все большее удаление от Запада.

Для реакционеров случившееся — это шанс на исполнение их мечты о Третьем Риме, который отбросит слишком либеральный Рим Второй. Для них ориентир — это проведенное при Сталине Всеправославное совещание 1948 года, осудившее экуменическое движение и любые церковные реформы. Теперь они хотят большего — Вселенского собора, который бы сместил со своего поста патриарха Варфоломея и признал доминирование Москвы в православном мире. То есть добился бы того, что не удалось сделать при Сталине, когда совещание без участия восточных патриархов (из которых по разным причинам не приехал ни один) не удалось превратить в полноправный собор. Достаточно взглянуть на предложения одного из идейных лидеров реакционной части православных — протоиерея Андрея Новикова, до 2014 года служившего в Одессе, а затем вынужденно перебравшегося в Москву, — сделанные перед минским заседанием Синода РПЦ. Там и собор по смещению Варфоломея, и несколько анафем в отношении константинопольского патриарха, и, наконец, требование разорвать отношения со всеми церквями, не отмежевавшимися от Варфоломея.

Понятно, что реализация реакционного идеала — это путь к полной изоляции РПЦ, так как никто из церквей не захочет рвать отношения с Константинополем. Никто не заинтересован в том, чтобы спровоцировать реально масштабный раскол в православном мире, да еще при этом попасть в зависимость от одной из сторон. Неудивительно, что заявления радикалов вызывают опасения со стороны церковных либералов, которым в последние годы и так не слишком уютно в церкви. Во время конфликта вокруг Pussy Riot они призывали к прощению и сдержанности — и лишились расположения священноначалия. Теперь же они опасаются, что реакционная волна полностью захлестнет церковь.

Есть и еще одно опасение — что после предоставления Константинополем томоса Украинской церкви начнется массовый захват храмов, сопровождаемый кровопролитием. Это не просто фобии: на Украине немало радикалов, готовых к решительным действиям, причем в условиях, когда одну из сторон (автокефалистскую) однозначно поддерживает власть. Таким образом, не только на Киев, но и на Константинополь возлагается ответственность за возможное обострение ситуации на Украине. Причем настроения в связи с этим тоже разные: одни ждут этих событий с тревогой или даже с ужасом, другие видят в них возможность для возобновления «русской весны», считая, что гонения на церковь могут стать катализатором массовых выступлений.

Взгляд из Стамбула

В Константинопольском патриархате о Третьем Риме не думают. Похоже, там исходят из того, что разрыв отношений между церквями — это не катастрофа, а неприятное событие, эффект от которого со временем можно как минимум смягчить. Например, Антиохийский и Иерусалимский патриархаты разорвали общение в 2014 году из-за спора, в чью юрисдикцию входит Катар, в котором есть маленькая православная община, примерно 100 человек. С тех пор общение не восстановлено, но катастрофой в православном мире эту историю никто не считает. Конечно, украинский вопрос куда значимее катарского — речь идет о миллионах верующих. Но в обоих конфликтах принято одинаковое решение. Да и Москва с Константинополем уже прекращали общение на несколько месяцев в 1996 году из-за церковного конфликта в Эстонии.

Представляется, что в Константинопольской церкви спокойнее относятся даже к очень громким обвинениям. Например, для Русской православной церкви такие понятия, как анафема и ересь, являются не подлежащими пересмотру потомками. Вспомним, что она принципиально отказывается снять анафему с гетмана Мазепы, который является национальным героем современной Украины и, помимо прочего, изображен на купюре в 10 грн, — в результате Церковь получает пожертвования деньгами с изображением исторического деятеля, отлученного от нее. В Константинополе же целую Болгарскую церковь, самовольно отделившуюся от Вселенского патриархата, на соборе в 1872 году не только признали нелегитимной, но еще и обвинили в ереси этнофилетизма (то есть предпочтения национальных интересов общецерковным). Прошло более семи десятилетий, и в 1945 году Константинополь признал каноничность Болгарской церкви, перестав считать ее еретической.

Что касается украинского вопроса, то в Стамбуле исходят из обещаний властей страны не допустить столкновений из-за церковных и монастырских зданий. Там считают, что раз Украина стремится в Европу, то она не будет предпринимать действий, ущемляющих права верующих. Тем более что слухи о возможном штурме Киево-Печерской лавры на праздник Покрова, 14 октября, подтвердились, а полиция задержала у лавры около сотни молодых людей. Вопрос в том, хватит ли у нее сил защитить каждый храм, который может стать предметом спора.

Реальные действия

Решение Синода РПЦ на этом фоне выглядит шагом навстречу реакционерам. На самом деле все сложнее. Объективно разрыв общения между церквями является шагом изоляционистским и антизападным, но другого варианта у РПЦ уже не было — конфликт зашел слишком далеко. Идиллические предложения, что патриархи Варфоломей и Кирилл должны были бы обняться, а потом совместно провозгласить Украинскую автокефалию, не учитывают того, что множество верующих, входящих в состав Украинской православной церкви Московского патриархата, не собираются рвать с Москвой и идти в Автокефальную церковь. Провозглашение автокефалии в такой форме было бы воспринято ими как предательство.

В то же время решение Синода на практике носит минимальный характер из возможных вариантов. Патриарх Варфоломей не обвинен в ереси, он не подвергнут анафеме. Нет речи об отказе от общения с церквями, продолжающими общаться с Варфоломеем. Кроме того, РПЦ хотя и подчеркивает свой консерватизм в противовес либерализму Константинополя, но явно не хочет брать на себя функции лидера мировой православной реакции. Для этого ей надо не только порвать с Константинополем, но и дистанцироваться от весьма либерального Антиохийского патриархата (а он является главным партнером РПЦ на Ближнем Востоке), а главное — прекратить диалог с католиками и протестантами. Сейчас же переговоры с протестантами продолжаются, а с католиками, пожалуй, даже активизируются.

Таким образом, сохраняется возможность для примирения — разумеется, не в ближайшее время, но не исключено, что через несколько лет или десятилетий (в церковной истории это крайне непродолжительный срок). Насколько эта перспектива может стать реальностью, зависит от многих факторов, от развития украинского конфликта до международного позиционирования России. Будет ли она по-прежнему противостоять Западу или после холодной войны наступит разрядка. Тем более что есть церковно-историческая аналогия: в начале 1970-х годов, то есть в период брежневской разрядки, РПЦ смогла найти компромиссные решения американской и японской церковных проблем, еще незадолго до этого казавшихся тупиковыми. Так были созданы американская автокефалия (правда, не признанная Константинополем, так как провозглашенная в обход него) и японская автономия, продолжающие действовать до сих пор. Подобный церковно-дипломатический опыт может не утратить актуальности — разумеется, когда сойдут сильные эмоции.

Алексей Макаркин – первый вице-президент Центра политических технологий

Оригинал – РБК

Версия для печати