01.04.2006

ПАВЕЛ ТЕПЛУХИН, ПРЕЗИДЕНТ УК «ТРОйКА ДИАЛОГ»: ”НЕ НАДО ТЕРЯТЬ ВРЕМЕНИ НА ОБИДЫ”

Его жизнь полна непредсказуемых поворотов и встреч. Как-то он вручил денежный чек Джорджу Соросу, а однажды едва не стал экономическим советником Всемирного Банка по островам Кука. Он построил с нуля целую отрасль – «доверительное управление». Размышлениями о себе, о жизненных ценностях и тонкостях фондового рынка с обозревателем журнала "Деловые люди" Викторией Чеботаревой делится президент УК «Тройка Диалог» Павел Теплухин.

- Традиционно в России крупный бизнес вырос на госсобственности. А инвестиционные компании «поднялись» благодаря ваучерам?

- Не спорю, в основном это действительно так, ваучеры были прообразом настоящего рынка ценных бумаг. «Тройка Диалог», первая в России брокерская компания, была основана в 1991 году на совсем небольшие средства – 35 тысяч долларов, вложенные американцем Питером Дерби. Однако, как известно, чтобы эффективно использовать тот или иной «первоначальный капитал», те же ваучеры, нужны особые профессиональный качества. В случае с «Тройкой» это во многом заслуга Рубена Варданяна. Меня эти первые пять лет в компании не было, я жил другой жизнью, потом меня пригласили уже в качестве главного экономиста, а через какое-то время я увлекся идеей создать в стране новую профессию под названием доверительный управляющий.

- Ваши коллеги не верили в успех. Не обидно было? - Я спокойно к этому отношусь. Наверное, если бы я из бизнеса пришел, меня бы это очень задевало. Но я пришел из науки, где принято спорить и отстаивать свою точку зрения. Одна и та же теория может иметь как жарких сторонников, так и серьезных противников, которых ты можешь убедить в своей правоте только неоспоримыми аргументами: цифрами и фактами.

Мне говорили: «Ну куда ты лезешь, есть же швейцарские банки. Ты что будешь с ними конкурировать в доверительном управлении? Да они недосягаемы, они уже съели всех во всем мире».

Смеются те, кто не умеет считать, а кто умеет, тот с цифрами в руках доказывает, прав ты или нет. Не надо терять времени на обиды. Жизнь все расставит на свои места.

- Не жалеете, что не стали крупным собственником?

- Если бы я раньше вернулся в бизнес, если бы не уехал в Лондон, если бы ни другие «если», наверное, все сложилось бы по-другому: я бы тоже обзавелся банком, может быть, даже крупным, тоже что-то приватизировал, вложил деньги в нефтянку. Мне один знакомый однажды сказал: «бэнкинг сейчас не моден, сегодня надо идти в нефть»… Наверное, заработал бы очень большие деньги. Но была бы у меня такая насыщенная жизнь? Познакомился бы я с такими фантастически интересными людьми?

- Когда возник интерес к экономике?

- Трудно сказать, наверное, еще в юности. Я учился во 2-й физико-математической школе Москвы. Для многих людей моего возраста это говорит о многом: в 80-е годы это была лучшая школа Москвы с очень глубоким изучением математики. Наши побеждали на всех международных олимпиадах. В силу специфики школы большинство моих одноклассников – «с испорченным пятым пунктом», а эта тема в те времена была очень болезненной, многие эмигрировали, проводы были чуть ли не каждую неделю.

Несколько лет назад мы собирались по поводу 20-летия выпуска. Из 38 моих одноклассников в России остались четверо. Остальных разбросало по всему миру. Одни работают профессорами в Гарварде, Стенфорде, кто-то программистом в Microsoft, в других крупнейших компаниях. Самые пытливые, способные, выдающиеся в то время молодые математики нашли себя, правда, к сожалению, за пределами нашей родины.

Тогда все, кто остался, поступали на физтех, на мехмат, в МИФИ в другие серьезные технические вузы. А я был белой вороной, пошел на экономическую кибернетику, относительно новое направление, созданное на экономическом факультете МГУ.

- Экономическая кибернетика – насколько тогда это было приближено к реальной жизни, реальной экономике?

- Экономика везде функционирует примерно по одним и тем же законам. Они помогают не только просчитать экономические процессы, но и даже прогнозировать их. Однако не менее важным оказался другой «актив» – преподавательский состав университета. Их имена до сих пор на слуху: Сергей Дубинин, будущий глава Центрального банка, а сейчас топ-менеджер РАО «ЕЭС России» читал курс международной экономики; Евгений Ясин – экономическую статистику; Леонид Григорьев знакомил с вопросами международной торговли; нынешний ректор Высшей школы экономики Ярослав Кузьминов читал историю экономической мысли; Гавриил Попов – экс-мэр Москвы, преподавал управление. Было много других выдающихся преподавателей.

Большое везение – общаться с такими людьми. Особенно ценным для меня всегда было общение с Евгением Ясиным – это действительно настоящий ученый, человек, отличающийся наличием собственной позиции, которая не всегда пребывает в русле «решений партии и правительства». Его идеи и предложения были небесспорны, но он умел их отстаивать, доказывать и бороться за них до конца.

- Он действительно патриарх российской налоговой системы?

- Все как-то уже забыли, что когда вся собственность была государственной, налогов, как таковых, не существовало. Их заменяли так называемые нормативы отчислений. Из того, что оставалось на предприятии после таких отчислений, складывались фонды развития производства, оплаты труда и так далее. Первые налоги в новой России появились в 1991 году. Очень сложно, болезненно чиновники и руководители предприятий меняли прежний, государственный менталитет, переходили к иным, фиксированным нормативам – прообразу налоговой системы. Да, в основном реализовались идеи Ясина.

Моя диссертация, под руководством Евгения Григорьевича, была посвящена как раз статистическому анализу поведения предприятий в условиях хозрасчета. Что их стимулирует развиваться, повышать производительность труда, а что не стимулирует? Какие нормативы отчислений эффективнее — прогрессивные, регрессивные, плоская шкала? Я построил большую математическую модель, которая на основе базы данных 270 предприятий Министерства электротехнической промышленности СССР симулировала поведение предприятий в той или иной ситуации.

- Это были предвестники приватизации?

- Да, в конце 80-х годов так называемым трудовым коллективам давали возможность брать предприятия в арену с последующим правом выкупить его у государства и образовать "народное" предприятие.

- Мог ли этот порядок стать реальным приватизационным механизмом в масштабе страны?

- Конечно, если судить с сегодняшних позиций, это был «детский сад», для крупных предприятий эта затея была бесперспективной, а для мелких, например, семейных предприятий, которым нет смысла становиться публичными структурами - это был один из возможных реальных механизмов перевода собственности из государственной в частную. Он и был реализован в дальнейшем при приватизации, когда сотрудники предприятия использовали право приоритетного выкупа его у государства по льготным ценам.

Почему для меня это было важно? Диссертация привела к началу профессиональной карьеры. Мы тогда консультировали разбросанные по Союзу предприятия, желавшие воспользоваться новыми возможностями. Приезжали, проводили консультации, исследовали предприятия, делали экономический, технический, бухгалтерский анализ. Так в Эстонии мы приватизировали – Таллинский морской торговый порт, в Дмитрове – фарфоровый завод, а в Казахстане – Автоколонну. Самые разные предприятия в самых неожиданных местах.

- И что вам дало это соприкосновение с реальной жизнью?

- Мой опыт приватизации в доприватизационный период, когда ее еще по сути не существовало – пригодился в создаваемом Егором Гайдаром Институте экономической политики. Как раз там готовились первые программы приватизации, анализировалась международная практика: польский, чешский опыт, все, что было накоплено в мировой практике приватизации к тому времени. Нашу лабораторию возглавлял Леонид Григорьев.

Несмотря на все сложности и трудности – мы сидели в одной комнате, столов на всех не хватало, а компьютер и вовсе был один на всех - это был очень творческий, энергичный коллектив. Судите сами, в нем работали: Константин Кагаловский, ставший в дальнейшем российским директором Международного Валютного Фонда, а затем перешедший в бизнес, Владимир Машиц, который стал министром СНГ, Сергей Алексашенко, ставший затем зампредом ЦБ. Мне опять повезло, я вновь оказался на прорывном направлении.

- Вы везучий человек?

- Я считаю, что очень. Может быть, это лишь такое отношение к жизни.

- А неудачи бывают?

- Конечно, но я стараюсь понять – почему? Не получилось, значит, я кому-то не смог что-то объяснить, или меня неправильно поняли. Я ищу причины неудач в себе, а не в других.

- Как вы попали в Лондон?

- Также, по стечению обстоятельств. Судите сами: 1991 год, время огромного интереса к России. По научному обмену в наш институт приезжает профессор Лондонской школы экономики и политических наук Ричард Лэйард – известный специалист по посткоммунистическим экономикам, довольно пожилой человек, обладающий пытливым умом и потрясающей общительностью, и приглашает меня побеседовать о моей научной работе.

А я в это время в Алма-Ате создавал нечто вроде биржи, маленький пилотный проект. И я опоздал на самолет в Москву. Летел следующим рейсом и думал, что это бессмысленная затея, вряд ли этот признанный ученый будет сидеть и ждать меня... А он дождался! Мы проговорили почти шесть часов. А на следующий день он предложил мне на год-два приехать в Лондонскую школу экономики в качестве научного сотрудника.

- Как тут не согласиться.

- Нет, тогда я думал иначе. Я сказал: «Знаете, профессор, у меня тут так все хорошо, куча идей, планов, много очень интересных научных, практических, консультационных проектов. Все прекрасно. Зачем мне куда-то ехать?».

Для известного английского экономиста это было не то, что удивление, это был шок. Он был уверен, что здесь и мечтать не могут о таком предложении. К разговору подключилась его жена, Молли Мичел. Эта немолодая дама и повлияла на мое решение: «Молодец, у тебя все хорошо, но учеба в LSE – это инвестиция на всю жизнь».

Я подумал, наверное и правда нужно что-то поменять в моей жизни.

- Денежные, бытовые проблемы были решены?

- Совсем нет, скорее наоборот: казалось бы, тогда доллар стоил 64 копейки… Но, выезжая за рубеж, советский гражданин в официальной кассе мог поменять только 64 рубля, что эквивалентно 100 долларам. Смешные деньги. А нужно на что-то жить, снимать квартиру… Для советского человека вообще не очень было понятно, что значит снимать квартиру и почему за нее надо платить какие-то сумасшедшие деньги? Но я поехал. В центральном офисе Лондонской школы экономики мне дали должность обычного научного сотрудника, стол, стул, компьютер — твори.

Все было замечательно, но после интенсивной, насыщенной, энергичной московской жизни мне стало скучно с утра до вечера ходить на работу и что-то писать, слушать лекции, участвовать в семинарах. И я решил получить диплом магистра экономики. Однако оказалось, что для того, чтобы записаться и сдать магистерскую программу, надо было «подтвердить» свое высшее образование. Тогда наши дипломы, а уж тем более экономические, в других странах не признавали. В приемной комиссии мне заявили: «То, что вы кандидат наук, для нас не очень понятно, вы наши экзамены сдайте». За год я прошел четырехлетнюю программу бакалавра и сдал все экзамены. Времени не было вообще, но этого-то я как раз и добивался. Получил диплом...

- Какие перспективы тогда перед вами открывались?

- Летом 1991 года Егор Гайдар перед моим отъездом произнес: «Конечно, поезжай, подучишься, поработаешь, опыта наберешься. Вернешься, мы тебя министром финансов сделаем».

На первые же рождественские каникулы в декабре я приехал в Москву. На Старой площади новое правительство во главе с Гайдаром размышляло над тем, как проводить финансовую либерализацию. Нас, образно говоря, заперли в кабинете со словами «не выпустим, пока либерализация не произойдет». Так мы и работали до 3 января, до тех пор, пока все решения не приняли, все документы не подписали.

- Действительно не выпускали?

- Ну, а как еще секретность обеспечить? Нас кормили-поили. Но даже если бы не закрытые двери, все равно бы работали круглыми сутками. Вы даже не представляете, что там творилось: все спорили, было такое впечатление, будто научный институт переехал на Старую площадь, готовили программы и материалы в режиме нон-стоп, как в муравейнике все кипело. Очень интересное было время.

Я думаю, все дело в лидерах, таких, как Гайдар, Ясин. Они вели за собой, делали любую тему интересной. Скажите, что любопытного в либерализации цен на бензин? А они задавались вопросом – а какой от этого макроэкономический эффект? А микроэкономические последствия? Смоделируем-ка эту ситуацию, как поведут себя предприятия…

- Видимо не все смогли просчитать.

- Да, приехав через месяц, я обнаружил, что либерализация прошла. Как и у всех, мои сбережения в Сбербанке девальвировались, но для меня это было уже неважно, ведь мы сделали экономическую революцию в стране! Еще через некоторое время Егора Гайдара из правительства убрали. Понятно, что должность министра финансов в новом кабинете мне не светила. Я продолжал учиться.

- Я помню, как несколько лет назад, во время визита Джорджа Сороса в Россию, вы умилили экономическую публику тем, что вручили международному филантропу чек. Как возникла тема Сороса в вашей жизни?

- Также совершенно случайно. Весна 1992 года, Советский Союз развалился, республики разбежались, система межреспубликанских торговых связей, которыми прежде Госснаб занимался, сломана. Кто кому что должен продавать? Кто что покупать? Непонятно. Экономика всех бывших республик катилась в тартарары.

Сорос, всем этим обеспокоенный, решил собрать всех министров торговли республик в одном месте: пусть обсудят, может, какие идеи родятся. Он пришел с этой мыслью к профессору Лэйарду. Тот сказал: «У меня тут есть русский, он мог бы организовать встречу». Я созвал в Брюссель на конференцию по межреспубликанской торговле всех министров торговли бывших советских республик. Сорос участия в дискуссии не принимал, он только обеспечил возможность этой встречи и профинансировал ее. Конференция оказалась удачной, она позволила наладить диалог.

Потом Джордж Сорос поинтересовался моими планами. И узнав, что Лондонская школа экономики может профинансировать лишь часть моего обучения, взял с меня обещание обязательно вернуться в Россию. «Моему фонду уставом запрещено давать средства на получение полной степени, потому что, по нашей статистике, люди потом, как правило, оседают в других странах». И он выписал личный чек. Эти деньги позволили мне завершить образование, и я стал первым россиянином, который вернул Соросу грант на обучение. А Сорос, в свою очередь, передал мой чек в Российскую экономическую школу, что позволило еще одному молодому ученому поехать на учебу в Лондон.

Интересное было время. Я выступал с лекциями в разных университетах в Лондоне, в Бирмингеме, ездил на конференции в Брюссель. Мою научную работу довольно хорошо принимали. Статус соискателя магистерской степени в Лондонской школе экономики высоко ценится.

Я участвовал в работах Всемирного банка по разным странам и чуть не стал экономическим советником островов Кука по составлению первого торгового баланса этой страны. Острова Кука – это нормальное государство, которое территориально расположено на нескольких островах. Бизнес там небольшой: туризм да кокосы, и больше ничего, но, тем не менее, торговый баланс составлять надо и кто-то эту работу должен делать.

Был конкурс. Когда я дошел до финала, выяснилось, что эту вакансию финансирует Министерство по делам содружества Великобритании. Кто-то спросил: «Подожди, а ты кто — русский? Но у нас только граждане стран членов содружества имеют право на этот грант»...

- Каких специалистов выпускает Лондонская школа экономики?

- Она готовит людей трех функций: треть выпуска идет на работу в международные финансовые организации, такие как Всемирный Банк и МВФ, 30 процентов возвращается в центральные банки и министерства финансов своих стран, а остальные обычно уходят в частные банки на должности главных экономистов, аналитиков. Другие позиции не предусматриваются.

- Почему вы не использовали возможность поехать в Вашингтон?

- Честное слово, не хотелось. Жизнь в Вашингтоне слишком провинциальна по сравнению с энергичной московской. Тогда в России продолжали происходить революционные события, менялся экономический и политический строй, все менялось. Я вернулся в Россию, горя желанием действовать, но там меня никто не ждал.

Министр финансов Борис Федоров предложил мне поработать у него. Правда, жилья не было, только общежитие где-то на окраине, зарплата в пересчете – 10-13 долларов, а мне семью содержать надо.

Вместо этого я присоединился к группе иностранных советников российского правительства, затем возглавил московский офис Лондонской школы экономики. Мы издавали журнал Russian Economic Trends: мир впервые увидел публикации об экономике России в международной терминологии, на западном языке статистики.

Параллельно мы вели исследовательскую работу, консультировали руководителей экономического блока правительства. Анатолий Чубайс был министром приватизации. Евгений Ясин — министром экономики. Центр по экономическим реформам возглавлял нынешний сенатор Сергей Васильев. Мы исследовали множество возникавших тогда проблем. Например, макроэкономический эффект замены квот на экспорт нефти тарифами. Что значит квота? Это коррупция. А тарифы? – все прозрачно, понятно, их можно регулировать. Можно подсчитать экономический эффект.

Помню, на моем ноутбуке был смоделирован бюджет всей страны, его в виде законопроекта выносили в Госдуму. В Минфине над бюджетом тогда работали сотни человек. А наша группа из трех человек могла мгновенно выдать ответ, как изменятся показатели бюджета, если, например, обменный курс доллара будет такой-то.

Тогда-то я познакомился с известным экономистом Джеффри Саксом. И это уже была совсем иная, не менее интересная жизнь.

- Однако карьера чиновника вас обошла стороной?

- Обошла. К 1996 году правительство покинули и Чубайс, и Федоров, и Гайдар. Я понял, меня больше никто не хочет слушать, мои идеи не востребованы. Пора было что-то опять поменять в жизни. Рубен Варданян предложил вернуться в «Тройку».

- И менее интересной жизнь от того не стала?

- Конечно, нет. До сих пор вспоминаю встречу с Мортом Цукерманом, одним из крупнейших владельцев недвижимости в США. В качестве хобби он купил «USA today» и до сих пор владеет этой газетой. Встречался я с ним в 2000 году, когда меня посетила идея пригласить крупных иностранных инвесторов в российский рынок недвижимости, создать вместе с ними фонд.

Это было удивительно, но американский мультимиллиардер, которому, по большому счету, нет дела то того, где находится Россия, нашел возможность со мной встретиться, побеседовать, выпить чаю, поговорить о том, как он строит свой бизнес.

После часа беседы он произнес фразу, которая во многом определяет российский рынок и отношение к нему крупных международных инвесторов: «Я сейчас на Таймс-cквер строю два небоскреба. Там каждый этаж стоит столько, сколько ты собираешься собрать во весь свой фонд. Я Россию очень люблю, там очень красивые женщины, но инвестировать пока туда не буду».

Я встречался с главным раввином Нью-Йорка Артуром Шнаером. После кризиса 1998 года он приехал в Россию. Что такое главный раввин Нью-Йорка? Это человек, который через свою общину контролирует не менее половины богатства мира. Звонок: «Не хотите со мной поужинать-побеседовать?». Я был очень удивлен его интересу именно ко мне и заметил: «Здесь есть крупные бизнесмены – Ходорковский, Смоленский, Гусинский, Абрамович, которые вам как-то ближе… они могли бы не хуже меня рассказать о российской экономике».

- Раввин проявлял общечеловеческий или экономический интерес к России, объявившей дефолт и старавшейся изо всех сил реструктурировать свои долги?

- Прямых убытков у него не было, как и не было прямых экономических интересов, он религиозный человек, он не в бизнесе. Но его община в бизнесе, в том числе в России. Интересовало все: жизнь, экономика, кто основные игроки, какие перспективы. Чтобы выработать свою позицию, свое отношение, ему важно было услышать независимое мнение. Наверняка он беседовал не только со мной.

- Вы рисовали позитивную картину?

- Я же экономист по складу характера, такое понятие, как позитивный или негативный подход у меня отсутствует. Да, экономика страдает, банковская система не реформирована, экономические реформы пора начинать, особенно такие злободневные, как пенсионная. Cухой анализ. Nothing personal.

- Вы создали в России новую сферу деятельности – доверительный управляющий. Что это такое?

- Этого никогда не было в России, потому что сначала не было собственности и нечем было управлять, а потом в первые годы никто никому не доверял. Как можно доверить самое ценное, если в стране вообще никто никому не верит? Нельзя сказать, а давайте я сейчас займусь доверительным управлением. Ну и занимайся. И кто с тобой будет работать? Это как в анекдоте: «Что нужно сделать для того, чтобы мальчик был воспитанным? — Надо Оксфорд закончить. — Но мой уже закончил. — Нет, вы не поняли, нужно, чтобы дедушка закончил».

Некоторые мои конкуренты ошибочно думают, что в словосочетании private banking главное – banking. Это неправильно. Ответственно заявляю, люди, которые проходят по критериям клиента private banking, как правило, все свои проблемы с banking уже решили. У самих свои банки есть, и зачастую не один. У них проблема с доверием.

Private banking - это набор услуг, который не связан непосредственно с кредитами и депозитами, это комфорт, глубокий юридический, финансовый, налоговый и бухгалтерский профессионализм.

Например, у нас в стране уже много собственников, в том числе крупных, достигших 45-50 лет. Возраста, когда приходят мысли: «Я уже не молод, дети заканчивают университет, надо подумать о наследстве, о том, как его оформить». Российское законодательство этого не предусматривает, потому что 90 лет об этом никто не думал.

Когда по наследству передаются квартира, чашки, плошки – понятно. А когда металлургический завод стоимостью в 5 миллиардов долларов? У кого спросить? С кем посоветоваться? А вдруг что случится? А вдруг кирпич на голову? С кем построить правильную юридическую конструкцию, позволяющую эту задачу реализовать так, чтобы досталось всем детям, всем семьям, чтобы правильно все было?

- Бизнес на грани исповеди?

- Конечно. Это глубоко интимные отношения. Для этого нужно быть своим. Не компанейским, с которым легко выпить. А своим, как стоматолог или, извините, гинеколог. Или адвокат. Адвоката ведь по объявлению в газете не ищут...

- Сколько у нас в стране миллионеров?

- Слово «миллионер» можно определять по-разному. Это тот, у кого в миллион оценивается в целом состояние. Средства на счетах, в акциях, недвижимость: предприятия, квартиры. Таких у нас в стране насчитывается примерно миллион человек. Или тот, у кого есть миллион инвестиционных, свободных средств. Таких гораздо меньше.

- В Европе нередки случаи, когда преклонных лет владельцы семейного бизнеса, не желая поддерживать бездельников-наследников, завещают свои состояния благотворительным фондам.

- Мы до этой стадии еще не доросли. Нам хотя бы оформить то, что есть, зафиксировать статус-кво. Но аккуратно. Не так, как прежде: пошел, купил офшор за углом, на него все скинул.

Всякий офшор живет в определенном законодательном поле, периодически меняющемся. Он требует регулярного аудита, бухгалтерского сопровождения. Даже если он черт знает где создан, там тоже есть государство, центральный банк, законодательство, противодействующее отмыванию незаконно нажитых доходов… Там тоже задают сложные вопросы.

Имеет ли смысл вообще с этим офшором связываться? Не лучше ли вспомнить, что у тебя есть обязательства перед детьми, партнерами, женами и оформить то, что есть. Вы правы, обязательно возникнет другой вопрос: а будут ли они эффективными собственниками? Но до таких тонких материй мы еще не дошли.

- Состоятельный человек, тем более создавший бизнес с нуля, как правило, неординарен. Интересно с ними общаться «за пределами бизнеса»?

- Как-то я узнал, что многие из моих клиентов, как и я, интересуются русским искусством. Теперь я иногда договариваюсь со знаменитыми аукционными домами Christie's или Sotheby's о возможности поужинать с ними накануне очередных русских торгов в Лондоне. Мы не только проводим замечательные вечера при свечах, но и знакомимся в спокойной обстановке с лотами, а заодно беседуем со специалистами по искусству. Это вообще не про бизнес. Мы на этом деньги не зарабатываем. Это общение, нормальная жизнь. Мне с ними приятно обсуждать, чем Машков интереснее Лентулова. И почему Бакст, творивший в одно время с Бенуа, ценится иначе.

Другой пример. Мы к Новому году выпустили художественный альбом «Произведения русского искусства XIX-XX веков. Из частных собраний клиентов компании «Тройка Диалог». Очень интересное получилось издание. Там опубликованы вещи, которыми гордился бы любой музей мира. Это не про деньги, это про жизнь. Жизнь состоятельных людей.

- Почему в 1998 году созданному вами Московскому клубу кредиторов удалось добиться условий реструктуризации долгов, иных, чем получил Лондонский клуб кредиторов?

- Наши переговоры с Михаилом Касьяновым тогда шли параллельно с Лондонским клубом. Но мы добились, я считаю, лучших результатов. В отличие от иностранных инвесторов, мы реструктурировали свои долги не в долларах, а в рублях. Тогда я, как экономист, просчитал, что это будет выгоднее. Действительно, так и вышло. Наши пайщики в итоге неплохо заработали на кризисе. В этом смысле для меня 1998 год оказался хорошим. Я заработал не деньги, а репутацию, что в нашем бизнесе ценится дороже.

- Как вы оцениваете «запас прочности» российского фондового рынка?

- Он существует де-факто. Сегодня многие нынешнюю ситуацию воспринимают как должное. Но обратите внимание, что практически ни в одной постсоветской стране в Европе фондового рынка нет. Не создали, не смогли, не раскрутили. Ни в Чехии, ни в Венгрии, ни в Польше, ни в Прибалтике, нигде. Торгуют акциями 2-3 эмитентов, но это же не рынок.

Российские бумаги котируются на торговых площадках мира. У нас создана система депозитариев, регистраторов, реестродержателей и так далее. Существует несколько конкурирующих друг с другом бирж, система конкурирующих брокеров. И вся эта инфраструктура живет. Хотя был шанс, что у нас этого никогда не будет.

- Сфера портфельных и прямых инвестиций – это сообщающиеся сосуды. Не идет ли развитие фондового рынка в ущерб развитию экономики в России?

- Отчасти да. Дело в том, что мы начали строить новую экономику с головы, а не с ног. Произошла массовая приватизация, сначала на рынке оказались акции, которые, возможно, в противном случае никогда бы и не появились. Многие компании так и остались бы частными.

- Виновата ли ваучерная приватизация?

- Если говорить о той, что была реализована, она хороша была в модели и это, к сожалению, главная оплошность, не скажу ошибка. Подвел академический подход.

- Это вы об ученых в «коротких штанишках»?

- Не в том смысле, просто жизни не знали. Мы не подумали, что люди будут ваучеры пропивать, терять, за копейки продавать, чтобы купить буханку хлеба. Проблема была в неправильно построенной информационной кампании: людям недостаточно объяснили, что за инструмент они получили. Власти вообще значения не придали такому важному аспекту реформы, как пропаганда. 150 миллионов человек не знали, что делать.

- С пенсионной реформой ситуация, кажется, повторилась. Государство тоже ничего не разъясняло, думали, что народ сам сообразит.

- Да, с пенсионной реформой произошло то же самое. Опять государство не сочло нужным рассказать о том, какие возможности несет в себе реформа. В массе своей народ университетов не кончал, экономической грамоты не знает, отвечать за себя не привык. Чего он вдруг пойдет в пенсионную реформу, с какого рожна? И он не пошел. Привыкли, что государство поможет. Зачем напрягаться, думать, сравнивать, какие-то действия предпринимать?

- Вас не задевает, что Китай резко вырвался вперед? Что, успешно пройдя стадию изготовления ширпотреба, выпускает вполне конкурентоспособные автомобили, освоили IT-технологии?

- Китай был аграрной страной и сейчас делает первые шаги в индустриализации, то, что мы прошли 70 лет назад. Сегодня Россия и Китай находятся на разных исторических этапах. У них такие темпы роста за счет того, что они начали с нуля. А у нас есть атомная энергетика, крупные машиностроительные заводы, космические технологии, наука. Нам и не нужно китайскими темпами развиваться. 6-7 процентов очень красиво для такой крупной страны, как Россия.

- Как вы оцениваете свои успехи в законодательной области?

- Закон об инвестиционных фондах заработал. И он дал новый толчок в развитии рынка коллективных инвестиций. У этого направления огромные перспективы.

А вот пенсионная реформа пошла не так, как было задумано. Я к этому отношусь именно так, не как руководитель управляющей компании, а как гражданин и член клуба 2015. Хотя в свое время многие мои коллеги считали, что я справлюсь с этим проектом. Что я смогу убедить депутатов, правительство, чиновников, смогу эту машину сдвинуть с места. Колоссальные деньги частных инвесторов-пенсионеров могли бы работать на рынке…

Но министерства стали перетягивать одеяло на себя. По сути, пенсионная реформа была не в полной мере запущена. Хотя нельзя не признать, что сделано многое. Пенсионный фонд России научился вести персонифицированный учет 40 миллионов счетов! Никто в мире прежде не работал с такими объемами данных. Это технологически особая задача. И тут Пенсионному фонду надо отдать должное.

Понятно, со сбоями прилетали «письма счастья». Хотя это очень сложная задача: обеспечить конфиденциальность и децентрализацию одновременно. Достижения в этой сфере есть, они просто не очень видны.

- Почему между инвестиционными компаниями практически не было информационных войн, свойственных банкам?

- Потому что пирог маленький. Я, например, понимаю, что деньги будут не скоро, лет через 5-7 лет.

- Какой поворот вашей профессиональной, карьерной линии еще предстоит?

- Успех с законом об инвестиционных фондах, на мой взгляд, позволяет пойти дальше и попытаться сделать белым рынок недвижимости в стране – последний или почти последний крупный рынок ресурсов, который до сих пор почти весь серый или черный.

Покупая квартиру, попробуйте заплатить со счета на счет. Нет, скажут, давайте через ячейку. То же самое происходит при продаже любой другой собственности или недвижимости, будь то бизнес-центр или офисное здание. Чемодан, вокзал, офшор… Только в Москве в год проходит более чем на 10 миллиардов долларов сделок с недвижимостью. И практически все – серые.

Бизнес, не облагающийся налогом, не подлежит контролю и несет большие риски. От этого страдают все, а у нас есть возможность сделать этот рынок таким же открытым и прозрачным, как фондовый.

- Это, по всей видимости, как-то связано с вашими ожиданиями и амбициями?

- Это вопрос расчетов, контроля, государственной защиты. Этого всего нет. А это все можно сделать через механизм закрытых ПИФов. И по своему размеру этот рынок также сопоставим с фондовым. У меня есть желание поработать в этом направлении и сделать этот рынок тоже цивилизованным.

СПРАВКА

Павел Теплухин – президент управляющей компании «Тройка Диалог». Он является одним из основателей Клуба 2015, членом Совета директоров Мостотреста, Самараэнерго, Арбат Престиж, Открытые инвестиции, членом экспертного Совета при Комитете по кредитным организациям и финансовым рынкам, членом Совета Ассоциации по защите прав инвесторов, членом Ассоциации независимых директоров, членом Совета директоров Национальной Лиги Управляющих. В 1989-90 годах г-н Теплухин работал в ЦЭМИ АН СССР под руководством Е.Г.Ясина, в 1991-93 - в Институте экономической политики под руководством Е.Т.Гайдара, а с 1994 года возглавлял московский офис Лондонской школы экономики. В 1990-91 годах являлся исполнительным директором первой в СССР частной консультационной фирмы АО Академия и участвовал в первых приватизационных проектах во многих республиках бывшего СССР. С 1993 года активно работал с Министерством финансов и Министерством экономики, сначала в качестве экономического советника в Группе под руководством Джеффри Сакса, а затем в качестве эксперта Российско-европейского центра экономической политики. Г-н Теплухин имеет ученые степени магистра экономики (Лондонская школа экономики) и кандидата экономических наук (МГУ). В 2005 году Павел Теплухин возглавил рейтинг "Топ-1000 самых профессиональных менеджеров России", составленный ИД Коммерсант совместно с Ассоциацией менеджеров России.

Версия для печати