24.05.2006 | Алексей Рощин

Подарок от Шахрина. Записки старого пиарщика, Эпизод 10

Тяжело иметь дело с норовистыми кандидатами. Особенно с такими, которые по роду своей основной деятельности обладают большой властью и привыкли во всех окружающих их людях видеть прежде всего подчиненных. Как, например, директора больших заводов…

Был у нас один такой. На Украине. Уже к 60-ти подбирался, на вид, если издалека смотреть, этакий добродушный украинский «дедушка». На нас, москалей, допускаю, действовал еще и его особый, обманчиво мягкий украинский говор. Тем не менее в своем городке он был почти феодал: как-никак, бессменный директор единственного крупного и успешного предприятия в округе. Если б не изобилие шахт вокруг (а дело было в Донбассе), то предприятие, пожалуй, можно было бы назвать градообразующим.

Вот и «дедок» наш: вроде мягкий-мягкий, а как иной раз зыркнет глазом. Тяжелый у него был взгляд, неприятный и… мощный. Сразу становилось понятно, каким образом ему удается столько лет держать в узде свой завод, отбиваться от всех «наездов» да еще и наладить экспорт продукции по всему миру, включая Бразилию и страны Африки!

Мы с другом Тимофеем «вели» нашего Директора на привычное депутатское место – в Верховную Раду. Один срок он там уже отсидел и был не прочь продолжить.

Все у нас до поры шло довольно гладко, и только уже под занавес кампании начали сгущаться тучи. Появились проблемы с рейтингом, коммунисты (которые в ту пору были очень сильны) стали поджимать… Проанализировали мы ситуацию и оба сошлись на одном: не хватает образу нашего Директора теплоты. Все важные государственные дела, показатели выработки, регалии, почетные звания, «даешь на-гора!», «с думой о народе» и т.п. – а ЧЕЛОВЕКА нет. Просто какой-то мраморный бюст – голова и отеческая забота во взоре. Ни рук, ни ног, ни уж тем более прочих частей тела. А людям ведь важно знать не только, каков их избранник «государственный муж»: им еще надо бы понять, какой он ПРОСТО муж! Желательно – любящий. А еще – требовательный отец, заботливый сын, добродушный дед, рачительный хозяин и так далее.

В общем, стало нам ясно, что агитационная кампания дала слишком большой крен в сторону официоза. Положение могло спасти большое и подробное «биографическое интервью». Методика-то известная! Поменьше финансовых показателей и депутатских обещаний, побольше рассказов о себе: о детстве, о годах учебы, о женитьбе, о детях. Очень хороши тут же и фотографии нашего героя в детстве и далекой юности. Любой читатель мужеского пола, глядя на фото крепкого бутуза или вихрастого паренька (вместо привычной «глыбы и матерого человечища»), невольно теплел бы душой, вспоминал бы себя, некогда такого же бойкого и неприкаянного. А уж про женщин и говорить нечего: они про «показатели» век бы не читали, им только вихрастых пареньков да невест в фате подавай!

Задача вроде ясная, ничего сложного: сколько уж таких вот «биографичек» делали с самыми разными людьми! У любого человека можно извлечь из истории жизни несколько ярких и приятных глазу деталей, расположить их правильно – и человек «заиграет», да так, что даже близкие удивятся: неужели это он, наш привычный надоевший брюзга? Тут уж и народ потянется…

Да только сразу же вышла закавыка. Выяснилось, что наш Пан Директор просто ни в какую не желает давать какие бы то ни было «биографические интервью». И фото своих «из детства» давать также не желает. Вообще, считает все это «баловством». Сама идея, будто бы надо рассказывать «народу» подробности личной (!) жизни, похоже, казалась ему какой-то недопустимой непристойностью – все равно как если бы мы предложили ему на старости лет голым пройтись по центру города.

Многоопытный мой напарник (как-никак, на кампаниях с 1992 года) выдал грустное предположение:

- Поди, второй раз женился старый хрыч…

- Ну и что? – поначалу не понял я.

- Да все они так, - безнадежно махнул рукой Тимофей. – Если у клиента вторая жена (или, не дай бог, третья) – всё, кранты. На биографическое интервью не расколешь.

- С чего так, интересно?

- Да черт их знает! Жен, наверно, боятся. Они ж, как правило, моложе, с гонором.

- Может, на "без жен" уломаем? - предположил я. – Хоть бы детство там, юность босоногую, а?

- Да толку? Попробуем уломать – но что-то не верится…

Тимофей оказался прав. Наш «старик» вообще ничего не желал слушать насчет «разговора про личное». Даже угрожающее снижение рейтинга и наши доводы ни капли его не убеждали. «Обойдутся! - твердил он. – Перед кем мне тут плясать, скажите? Все, что им нужно знать – им скажут. Вот, есть официальная биография, из избиркома – пусть ее и читают. Интересно – пусть читают о нашем Заводе. Завод – это Я! Все остальное знать необязательно».

К этому моменту мы уже навели справки, и худшие опасения подтвердились. Директор действительно был женат во второй раз…

Задача встала во всей своей неразрешимости. Клиент уперся рогом. И как его сдвинуть? Со своей бедой мы обратились к ближайшим сотрудникам Директора, тем, которые из заводоуправления плавно, на время кампании, перетекли в избирательный штаб… Те честно внимали нашим доводам, кивали – но саму мысль о том, что можно как-то ПОВЛИЯТЬ на Директора, отвергали с почти религиозным ужасом. Директор в их представлении был сам Фатум, Рок. Стихия. Правда, не сказать, чтоб очень злая. Скорее, справедливая и беспристрастная, ведающая Правду-матку и по мере сил вдалбливающая ее подчиненным...

А я был в ярости.

- Блин, ну что за барские замашки, а?! – говорил я Тимофею, который, впрочем, целиком разделял мои чувства. Кроме нас, в комнате были еще сотрудники штаба и пресс-службы, которые внимали нашим проклятиям, вжимая голову в плечи – настолько кощунственными они им казались.

- Все от дикости, - продолжал я. - Не понимают, видишь ли, что такое демократия! Мол, неча холопам знать о Вожде. «Ничего личного, только бизнес» - передразнил я бог весть кого. – Мафиозное сознание! А кто говорит-то? Кто он, этот наш Директор? Потомственный шляхтич в 19-м колене? Из какой он деревни, скажи?

- На, почитай биографию, - уныло предложил мне Тимофей.

Официальная биография Директора умещалась на семи или восьми строчках, и начиналась со слов.

«…родился в большой крестьянской семье на Юге Украины, где, кроме него, было еще 6 детей. До 17 лет работал в колхозе, а накануне совершеннолетия ушел в город и поступил в ремесленное училище. Пройдя все ступеньки карьерной лестницы, стал директором крупнейшего в Европе комбината в 1985 году. Вывел комбинат в лидеры, избран депутатом Верховной Рады в 1998 году».

Вот и все.

- Мда-а… Негусто! – сказал я Тимофею.

И тут я решился.

- Черт с ним! У него – своя работа, у нас – своя. Пусть как хочет, но биографическое интервью у нас будет. Я его напишу!

- Мальчики! – всполошилась добрая женщина – глава Пресс-службы. – Да как же вы его напишете? У вас же материалов нет!

- У нас весь материал тут, - я постучал себя по голове.

- Да! – решительно сказал Тимофей. – А я все заверстаю. Сделаем газету и положим ему на стол. Не захочет – пусть сам себя выбирает. С нас взятки гладки.

- Но ведь вам сказали, что никакого интервью не надо, - робко сказал начальник штаба, он же – Главный Инженер завода. Про этого добродушнейшего дядьку нам рассказывали следующую историю: будто бы несколько лет назад, когда он был еще начальником цеха, Директор завода во время обхода остался недоволен «уборкой территории» на его участке. После чего, по личному указанию Директора, нашему нынешнему начштаба в бухгалтерии перестали выдавать зарплату.

«Как это?» - спрашивал я начштаба, недоумевая.

«А вот так, - говорил он, как всегда, добродушно улыбаясь. – Я приходил в кассу, а мне говорили – «а вам не велено выдавать».

«И сколько ж такое продолжалось?» - спрашивал я.

«Да месяца три, наверно», - отвечал начштаба. Потом добавлял, подумав: «Тяжело было, без денег-то. У меня жена тогда не работала, дети…».

«Но потом-то он вас простил?»

«Конечно».

«И деньги вернули?» «Какие?! – недоуменно поднимал брови собеседник. – Слава богу, что платить начали!» Я хотел было спросить про обращение в суд, но потом передумал.

Вот этот человек нам и напомнил, что указания делать интервью не было. Конечно, для него сама мысль, что кто-то может сознательно нарушить указания Верховного, казалась дикой. Но нам был уже сам черт не брат.

- Кампанию МЫ ведем, - отрезал Тимофей. – Делай, Алексей! Я – в типографию…

Сотрудники штаба стали смотреть на нас уже как на еретиков, приговоренных к неизбежному аутодафе. А я открыл в Word новый документ и уставился в пугающий своей девственной белизной экран…

Как-то стремно мне стало, друзья мои. Одно дело интерпретировать и пересказывать «своими словами» чьи-то реальные рассказы о своей жизни; а другое – вот так вот взять да и написать личную биографию малознакомого, в сущности, человека. Который к тому же сейчас сидит этажом выше и явно не будет в восторге от моих «интерпретаций».

Но, с другой стороны, делать нечего: кампанию выигрывать надо. Что ж написать-то?

Не выдержав пытки белым экраном, я решил прибегнуть к старому проверенному другу – Интернету (благо компьютер был напрямую подключен к Всемирной Сети). В конце концов, рассказывали же другие люди свои биографии, поверяли свои тайны незнакомым интервьюерам! Вот и надо бы обогатиться, так сказать, их опытом… А то этак, только на собственной фантазии, далеко не уедешь…

Довольно скоро отыскал я три больших, красивых, богато иллюстрированных фотографиями интервью. Одно – с Макаревичем из «Машины Времени», другое – с Шахриным из группы «ЧайФ», и третье – почему-то с Ксенией Стриж, «радиоведущей». Чем-то приглянулось мне интервью с Ксенией, не знаю уж, чем…

Конечно, все эти музыканты и радиодиджеи плели в основном всякую ерунду, совершенно мне в данный момент ненужную: о песнях, о товарищах-музыкантах, выступлениях «под фанеру», какой-то «радиополитике» и прочем, совершенно далеком от проблем Завода, Украины и нашего стареющего олигарха с падающим рейтингом. Однако я не унывал: посреди всякой «музыкальной фактурки» порой проскальзывали и нужные мне вопросы с ответами – если речь заходила о босоногом детстве или о каких-то «общих» вопросах, которыми интервьюер пытался показать зрителю эрудицию и житейскую мудрость своего героя. Тут уж я вооружался «мышкой», выделял нужный фрагмент текста – и бережно переносил ее на открытую страницу Word’а. «Копи-пейст» в лучшем виде!

Так, в долгом словоизвержении старины Макара меня пленил дивный отрывок:

- Что для вас любовь? – без обиняков спрашивал интервьюер.

Макар отвечал без раздумий (это не догадка, там был такой раздел в интервью – «быстрые вопросы»; я тут же решил и у себя сделать такой же раздельчик). «Любовь, - говорил интернетный Макар, - это чувство глубочайшего растворения одного человека в другом, когда их слияние не позволяет предположить возможности раздвоения».

«Как задвигает, а?» - только и подумал я с уважением. – Вроде бы – очевидный бред сумасшедшего; а с другой стороны - умно, глубоко, непонятно. В общем, как раз создает нужное впечатление о говорящем!» «Берем!» - тут же решил я. Впрочем, и далее Макар распинался не хуже: «- Вы вспыльчивый человек? – интересуется интервьер. -- Бывает так, что я, реагируя на какие-то незначительные вещи, вспыхиваю как сухой хворост. Подобное замечаю за собой уже года полтора. И оправданий для этого безобразия не нахожу». «Самокритика», - решил я. – Ценнейшее качество!»

И тоже вклеил.

Шахрин в своем интервью, на мой нетерпеливый взгляд, тоже неприлично долго распинался о всяких Ямайках, Свердловском рок-клубе и прочих не имеющих отношения к делу материях; однако, когда уж я совсем было собрался поставить на нем и всем его «ЧайФе» крест, вдруг «всплыл» чудесный вопрос и не менее чудесный ответ:

«- А разочарование никогда не приходило?

- Чтобы не разочаровываться, не надо очаровываться (смеется) У меня в жизни было единственное разочарование – это статуя Свободы в Нью-Йорке. Я думал, что она как Родина-мать на Мамаевом кургане, а когда я ее увидел, то оказалась какая-то маленькая зеленая тетенька, еле заметная. У нас на Мамаевом Кургане лучше!»

Я радовался, словно обнаружил на свалке алмаз. «Очень здорово! И ведь как актуально! Замечательный ответ. Нашему тоже коммунисты проклятые все пытаются поставить в вину, что он часто за границу ездит, в ту же Америку и в Бразилию. А тут – пожалуйста, ответ истинного патриота: мол, езжу в Нью-Йорк, а душой – Родину помню… Только… ммм… надо бы заменить Мамаев курган на Крещатик… А то ведь – тут у нас Хохляндия. А я, хоть в Киеве и не был – а знаю, что там у них тоже Родина-Мать стоит!»

Я скопировал текст, а также быстренько заменил в цитате из Шахрина Мамаев Курган на Крещатик.

Я совсем уж было перешел к дальнейшим поискам подходящих цитат, но душу стал грызть червь сомнения.

Правильно ли я поступил? И не уподобился ли, я, напротив, незадачливому прихожанину, который сдуру решил стать святее Папы Римского?

«Хохлы, кацапы… - думал я раздраженно. – Позор мне, московскому пиарщику! Взялся, понимаешь, поднимать хохляцкое самосознание!»

Я еще раз вспомнил все, что нам удалось выяснить про местный электорат за месяцы исследований. И понял, что чуть не совершил ошибку!»

«Дурила! – ругал я сам себя, спешно восстанавливая в тексте первоначальное упоминание о Сталинграде. – Народный артист подсказал, знаток, понимаешь, СНГовии – сам Шахрин! Не надо, говорит, Лёха, про Киев – давай про Сталинград. Нет, решил выпендриться…»

Я вспомнил, что нахожусь в Донбассе, и для местных жителей дороже всего не новообретенная «украинская» идентификация, а, скорее, наоборот – СОВЕТСКАЯ! Это ж Донбасс! В Союзе шахтеры были – привилегированный класс, а нынче – одна нищета.

В этих условиях нарочитое использование Директором в ЛИЧНОМ интервью Сталинграда как символа СВОЕЙ Родины встретило бы в сердцах большинства избирателей только поддержку и одобрение.

«Ай да Шахрин! – сказал я себе. – Ай да сукин сын! Какую идейку подкинул!»

Хоть, прям, делись гонораром. «Но это шутка!» (одернул я себя).

Ксению Стриж, диджея МОСКОВСКОЙ радиостанции, на Украине, понятно, никто вообще не знал. Но меня это не смущало. Что-то мне подсказывало – я найду чем поживиться в ее истории… И точно! У радиодиджейки, славной своей «мальчиковой» внешностью и повадкой, и воспоминания о детстве оказались соответствующие.

Ничего «бабского», даже править не надо:

«Были у меня увлечения, не особенно связанные с учебой, - разливалась соловьем Ксения. – Рыбалка, футбол с ребятами. Вообще, школа у меня оставила яркие воспоминания. Мы играли в банку на школьном дворе, дневники выкидывали или заводили несколько, по перилам катались! Дрались, бывало – как же мальчишки без этого?»

Ну, разве не прелесть? Я умилился душой. Да, вот таким я и вижу нашего Директора, таким хотел бы представить его публике: этаким веселым сорванцом, не занудой, не ботаником. Наш городок почти поголовно пьет, причем с 8 утра; наших ли жителей соблазнять круглыми отличниками и активистами внеклассной работы?

Надо было только внимательно проверить «половые» глаголы и прилагательные; не дай бог, в финальный текст от лица нашего брутального Директора войдут фразы в женском роде – будет конфуз… Еще меня несколько смутило увлечение Ксении Стриж «игрой в банки». Да, я понимал, о чем она говорит: во дворе ставится консервная банка, игроки стараются сбить ее, бросая палки. Такая вот вариация «городков» для бедных. Сам в нее играл в своем московском дворе в конце 70-х.

Правда, Ксения утверждает, что она играла «в банки» в тех же московских дворах, но в конце 60-х. Ничего удивительного, она ж меня старше. Вопрос – могли ли играть в те же «банки» в южной украинской деревне в конце 40-х?!

Немного поразмыслив, я все ж счел, что могли. Игра просто донельзя демократичная: все, что для нее требуется – консервная банка (были такие на Украине? А как же! А американская тушенка?!) да палки, которых вообще в селе должно быть еще больше, чем в городе.

В общем, совместной волею моей и Ксении Стриж стал наш Пан Директор в детстве играть «в банки», кататься на перилах и портить свой дневник. Хороший пример всем местным двоечникам – в плане «не все еще потеряно»!

Лист передо мной уже не был безнадежно бел – нет, теперь там повсюду чернели родные буковки вполне «идеологически выверенного» текста! Воодушевясь, я накатал еще несколько ответов про «босоногое детство». Напрягшись, выдал литературные ассоциации книжного городского ребенка: про семью «дружную» и «работящую», про отца-фронтовика, про необходимость пасти гусей (тут, по-моему, не обошлось без моего детского увлечения сказками Андерсена).

Затем я быстро «перескочил» в середину «интервью» и стал живописать подробности постепенного выправления экологической ситуации на Заводе, смешные заводские байки и прочее. Вы спросите – откуда я все это знал? Да все от того же Директора! Видимо, годы уже брали свое: порой он становился по-стариковски словоохотлив, а в нас, заезжих пиарщиках, признавал свежих слушателей. А поскольку Завод свой он действительно любил – то мог говорить о нем часами… Я многое запомнил – и вот теперь выливал на бумагу.

В итоге набралось на 1,5 газетных полосы. Оставалась у меня одна закавыка: сам момент, когда из любовно описанной мной «дружной семьи» герой вдруг, на пороге совершеннолетия, «делает ноги» и ни с того, ни с сего уходит в город, поступать в ремесленное училище!

«Чего, спрашивается, не сиделось?» Конечно, можно было бы придумать какой-нибудь конфликт. Но это уже была бы «литературщина»; кроме того, все интервью оказалось бы «завязанным» на какие-то якобы бывшие проблемы героя в семье. Сразу у читателя вопросы – а что потом? А как было дальше? А удалось ли помириться? В общем, какая-то мыльная опера! Нет, от идеи конфликта я решительно отказался.

«А может, - осенило меня, - у нашего молоденького Директора дружбан был закадычный? Какой-нибудь… ну, к примеру, Вася Крыленко. А что? Вася решил податься в город (почему? А черт его знает! Чужая душа – потемки!), да и взял нашего олуха с собой. Чудесно!».

Я затрещал пальцами по клавишам. Новорожденный «Вася Крыленко» удобно разместился в уже практически готовом интервью.

И тут меня опять стал грызть червячок сомнения. «Блин, тут еще этот Вася… Получается, они вместе учились? И что ж потом? По логике интервью, непременно надо спросить – ну и как там этот Вася? Часто видитесь? И т.п.»

«Если уж такие дружбаны, что вместе учились – что ж, небось, и на завод вместе пришли?» - продолжал я лихорадочно соображать, обводя глазами притихших сотрудников штаба. Начштаба улыбнулся мне сквозь свои пшеничные усы. Я мысленно примерил на него «Васю Крыленко». «Нет, черт, не пойдет! Да и у него ж другая фамилия! Конечно, фамилию можно поменять – но он ведь, зараза, не учился с директором в одном ПТУ?! Такую лажу наши конкуренты мигом обнаружат!»

Куда ж деть проклятого Васю? Может, убить? Я прикинул: «К сожалению, после училища мой друг Вася пал смертью храбрых…» Где? Как? Если все это описывать, интервью не про Директора, а про Васю получится.

Да и опять же – с фактами надо поосторожней. Их ведь, не дай бог, проверить можно. Выяснят – не погибал никакой Вася Крыленко! И что делать?

Я понял, что у меня только один выход: от Васи надо избавится как можно раньше! Лучше всего – вот так. И я недрогнувшей рукой исправил в тексте:

«Поехать поступать в город, в ремесленное училище, меня уговорил мой лучший друг детства – Вася Крыленко. Только, к сожалению, в последний момент сам он поехать не смог, так что я поехал один». Здорово!

Правда, перечитав текст еще раз свежим взглядом, я содрогнулся: получилась какая-то чушь! Мол, некий Вася, лучший друг, уговорил ехать – а сам взял и не поехал. Шутник, что ли? Вообще водевиль, прости господи!

Но шут с ним: главное – не дать этому Васе выбраться из деревни. До нее, бог даст, наши конкуренты с целью проверки за оставшееся до выборов время не доберутся. А там уж все равно будет, кто да откуда.

И я «для верности» дописал за нашего Директора дальше: «К сожалению, сам Вася так и остался в моей деревне. Только вот судьба его сложилась нелегко…» Вот-вот. И поставим многоточие – пусть как хотят, так и понимают…

Уф! Гора с плеч. И от Васи отделались, и вообще – интервью готово!

Да, малость корявенькое, мысль скачет, разговор вроде обо всем сразу и ни о чем конкретно… Но это ж и хорошо! Народ тут простой, изысками не избалованный. Тут чем корявее – тем жизненнее. А от всякой «закругленности» тут любого шахтера воротит – ибо чует он под всеми этим «стреляющими ружьями» жизненную неправду. Вот у меня: появляется в начале интервью некий Вася – а потом исчезает бесследно. Вроде композиционно – провал; а в плане жизненной убедительности – только плюс! Так ведь оно с Васями в жизни и бывает, а?

Так размышлял я, готовясь предъявить текст (которым уже гордился) Самому. Появившийся Тимофей быстро «заверстал» его в полосу. Руководительница пресс-службы смотрела на улыбающуюся физиономию своего шефа и много-много «вопросов и ответов» под ним с суеверным ужасом. Все еще не веря, она спрашивала – «вы что ж, понесете ЭТО прямо Ему?»

- Да, - беспечно отвечал Тимофей. – Положим прямо на стол. Пусть прочитает: все ж его собственные мысли; вдруг где ошибка какая вкралась?

- Но ведь Он этого не говорил! - воскликнула начальница Пресс-Службы.

- Вот мы скоро и узнаем – говорил или нет, - примирительно сказал я.

Отпечатанный лист формата А3 – готовый макет газетной полосы – отнесли и положили Директору на стол. Никакой реакции не было часа два. Наступил вечер, но штаб никто не покидал. Мне показалось, что начштаба прикидывал, что ему делать и кем нас заменить, если через минуту последует приказ «гнать нас к чертовой матери». Впрочем, спокоен никто не был – ибо никто не знал, во что выльется монарший гнев, и сколько людей может он сорвать с насиженных мест, если вдруг что не то...

Через 2 ч 10 мин нас пригласили в Кабинет.

Мы вошли. Директор был один. Он сидел во главе большого стола, перед ним лежал наш Лист. Я с замиранием сердца заглянул в него, опасаясь увидеть море исправлений, восклицательных знаков, зачеркиваний, поправок и т.д. – и уже готовясь спорить, защищая свое детище.

К нашему изумлению, на всем листе виднелась только одна, явно маленькая поправочка. Одна-одинешенька…

В состоянии Директора произошла какая-то еле заметная перемена. Обычно он был мрачен и насуплен, на его лице читалось начальническое «Ну что расслабились, бездельники?! Давай-давай, работай!» Сегодня же он был как-то тих и печален.

- Да в общем, ничего, - буркнул он с неохотой. – Почти все верно написали».

- Мы старались, - обрадованно заговорил я. – Чтоб, знаете, с учетом местной специфики. А то, сами знаете, скажут – «вот, приехали московские пиарщики… Понаписали бог знает чего!» Поэтому, если там есть какие шероховатости – так это мы нарочно!

Директор, казалось, меня не слушал. Мысли его витали где-то далеко. Вдруг, словно очнувшись, он перебил:

- Только вот зачем вы фамилию-то исказили? И имя… Какой еще Вася Крыленко? Моего товарища звали Витя Гамма. Видите – я тут у вас исправил.

- Странная, однако, фамилия – Гамма, - начал я. – Откуда «гамма» в украинской деревне? Вот, скажут, приехали московские пиарщики… Давайте оставим Ва…

(Я, правда, просто очень не люблю, когда правят мои тексты).

Однако тут Тимофей не дал мне договорить. Яростно вращая глазами, он наступил мне на ногу и чуть ли не закричал:

- Конечно, конечно! Немедленно, прямо сейчас исправим! Виктор Гамма – замечательно!

Незаметно он показал мне кулак.

Мы, пятясь, пошли к двери. Впрочем, Директор, казалось, даже не заметил нашей перепалки. Как бы ни к кому не обращаясь, глядя в окно, он медленно проговорил:

- Да, Витя… Только судьба у него сложилась нелегко…

Мы молча вышли. Газета с исправленной фамилией ушла в набор. Она очень помогла нашему кандидату на выборах. Мне рассказывали, что некоторые бабушки буквально плакали, читая интервью под названием "Я - дитя военного времени".

Версия для печати