11.07.2006

Ольга Романова: «Яркие личности у нас не выживают»

Бывший тележурналист REN-TV, а ныне радиоведущая «Эха Москвы» Ольга Романова считает, что СМИ девяностых годов прошлого века были подобны внезапно открывшейся форточке. «Она, конечно, дала возможность выскочить очень многим ярким, талантливым, ответственным, интересным людям. Но сколько же было всего желтого, непрофессионального, заказного, того, что не может быть названо журналистикой! Этот вал, конечно, был девятым. Сейчас данный жанр продолжает жить, но он меньше востребован. Слава богу, заказная журналистика совершенно закончилась. Заказ есть один – от государства и такого большого монополиста, как «Газпром».

- Бытует мнение, что сегодняшние СМИ, при всей степени цензуры или самоцензуры, в большей степени отражают общественные настроения, чем либеральные медиа 90-х годов.

- В конце девяностых СМИ преодолели родовые травмы и стали развиваться в русле нормальной, человеческой журналистики. Появились большие медиа-конгломераты, холдинги. На рынок пришли западные концерны со своими правилами. И мы сами как-то в правилах все подровнялись. В то время были и «Итоги», и «Намедни», и Доренко, и вполне вменяемый Леонтьев, и Латынина. Журналистика развивалась в совершенно разных жанрах, но по вполне нормальным канонам. В общем, это было поступательное развитие…

А потом произошло то, что произошло. Приходится констатировать, что сегодня оборваны связи между реальным обществом и телевидением, между телевидением и властью. Информация идет из ниоткуда в никуда. Если проводить аналогии с медициной, у нашего медиа-организма тромбофлебит – у каждого сосудика по огромному тромбу; кровь не идет, информация не поступает. И население, и власть живут в вакууме. Существует маленькая прослойка аналитиков, людей, «больных информацией», которые что-то знают. Но эта информация остается в их узком кругу.

Пораженный тромбофлебитом организм пока себя чувствует прекрасно. Он не шевелится, не движется, тромбы не отрываются, но вроде бы все хорошо. Поэтому вот эта маленькая прослойка людей, знающих о том, что происходит на самом деле, кажется каким-то чужеродным объектом, который всех раздражает.

- И что же дальше? Какое будущее у российских СМИ?

- Думаю, что ближайшее будущее журналистики как таковой очень печально - при вполне радужных перспективах в дальнейшем, потому что долго это все продолжаться не может. Другое дело, что очень немногие из тех, кто остался именно в профессии, а не в пропаганде, доживут в качестве журналиста до этой прекрасной поры.

Журналистикой в России стало невозможно заниматься по трем причинам. Причина первая – если пытаться сохранить честность и объективность и действовать в рамках профессии, то работы особой нет, и надо менять профессию, чтобы как-то прокормить семью. Причина вторая – совершенно не хочется называться журналистом, глядя, например, на журналиста Аркадия Мамонтова. Возникает желание сменить профессию просто для того, чтобы тебя не относили к этому же классу людей. Думаю, многие немецкие врачи во времена фашизма не хотели называться врачами, потому что был доктор Менгеле.

Наконец, причина номер три. Реакция активной части публики, которая была всегда, на любое твое высказывание, расходящееся с мейнстримом, с политикой партии и правительства. Всегда же есть в обществе класс людей, и он очень большой, который, если ты расходишься с линией партии и правительства, готов придушить тебя первым, как бы при этом ни менялась линия партии и правительства. Всегда есть класс людей, который готов разорвать того, кто при Сталине сомневался в Сталине, при Хрущеве – сомневался в Хрущеве и так далее.

- Для вас работа на телевидении это в первую очередь «идеологическая» профессия?

- Нет. Телевидение, так же, как газеты и радио, это отрасль народного хозяйства. Отрасль экономики, где работают примерно те же правила, что и в любой другой экономической сфере. А именно – ты должен работать честно, должен быть максимальным профессионалом, должен приносить прибыль.

Что такое прибыль в журналистике? Это рейтинг, количество читателей в газете. Чем больше читателей, тем больше твоя зарплата, тем больше прибыли у твоего предприятия.

- Но у вашей программы на REN-TV был очень высокий рейтинг. И тем не менее случилось то, что случилось.

- Кто-нибудь думал, что выйдет иначе?

- Вы были к этому готовы?

- Конечно. Я готовилась к этому года два. Просто не думала, что все будет так глупо.

- Сегодня, по прошествии некоторого времени, как вы оцениваете происшедшее с вами?

- Вы знаете, хорошо, когда у руля такие умные люди, как Пономарев, Добродеев или Эрнст. Другое дело, зачем и как они делают то, что делают. Но вот на более мелкие каналы, как, к примеру, REN-TV, умных людей не хватило. Пришли идиоты и сделали все по-идиотски: с криком, шумом, с совершенно идиотскими поступками. Хотя я уверена, что можно было управиться без шума и пыли.

- Каково это - работать и опасаться все время, что каждый эфир может быть последним?

- Это щекочет нервы. Хотя на самом деле хотелось бы научиться и жить так, чтобы каждый день был как последний. Научиться стараться все сделать сегодня, потому что завтра может уже не быть такой возможности.

- Адреналин?

- Дело даже не в адреналине. Существует очень большая ответственность перед собой и перед зрителями. И когда ты несколько лет работаешь именно так… Есть публичность ради публичности, а есть штука под названием «долг». Долг журналиста – информировать общество о каких-то вещах, которые важны для этого общества, государства, родины. Это главное в его работе, предполагающей ответственность за свои слова и поступки, умение держать удар.

Правда, понимающих это людей все меньше и меньше. Потому что, во-первых, каналы передачи информации сужаются, а следовательно, скукоживается и информация. Во-вторых, у людей, получающих информацию из телевидения или газет наподобие «Комсомольской правды» или «Известий», происходит резкое смещение осязательных центров. Я провела над собой этой зимой эксперимент: в течение нескольких дней не лазила в интернет, не читала никаких газет, смотрела телевизор – ОРТ, РТР, НТВ, причем только новости. Потом меня очень долго приводили в чувство коллеги. Пришлось сильно постараться, чтобы вытряхнуть из головы всю эту бредятину. Очень долго через интернет и газеты я восстанавливала реальную картину этих прошедших мимо меня трех дней.

- Вы читаете курс деловой журналистики в Высшей школе экономики. Что бы вы посоветовали людям, которые сейчас идут в журналистику?

- Не заниматься ею. У меня два курса в Высшей школе экономики - третий и четвертый. Уже сейчас со многими из студентов ясно все. Например, есть достаточно большая группа, которая учится, условно говоря, чтобы выйти замуж с дипломом. Спросила в этом году одну барышню из этой когорты: «А кто у нас в России премьер-министр?» Она ответила, что Черномырдин. И тут я взорвалась. Я, конечно, понимаю, что она не будет заниматься ни деловой журналистикой, ни журналистикой вообще. Но это же страна, в которой мы живем! Конечно, в журналистике таким делать нечего. Хотя, безусловно, есть люди талантливые, компетентные, увлеченные профессией, и их, надо признать, много…

Я своим студентам всегда говорю: «Помни, дружок, никто в «вышке» не будет преследовать тебя за твои убеждения. Единственное, о чем я тебя прошу: когда ты выйдешь во взрослую жизнь, не надо преследовать за наши убеждения нас». Мне кажется, в этом отличие когорты, выросшей на прежних новостях первого и второго канала – мы не готовы преследовать кого-то за чьи-то убеждения, кроме разве фашизма и т.п. А нынешние будут делать это за любое отклонение от генеральной линии.

- Ксенофобские, фашистские настроения в нашей стране действительно очень сильны?

- Действительно. И они подогреваются через СМИ. Ведется кампания по разжиганию ксенофобии. Где наша либерально-демократическая оппозиция? Разгромлена. Но всегда ведь должен быть внутренний враг. Если сегодня бьют армян, сенегальцев и так далее, то достаточно одного усилия, чтобы завтра начали бить украинцев. Эта машина уже работает, надо только всегда поддерживать ее в боевом состоянии и вовремя показывать пальцем, кто сегодня виноват.

- Вы говорили о том, что в девяностых годах зажглось очень много звезд. И не только на телевидении, а вообще в принципе – в политике, экономике. Есть в сегодняшнем мире место для элиты девяностых?

- Сегодняшнее положение дел таково, что звезда на небе одна. Это В.В.Путин. А все остальное, что светит рядом, вдалеке, на горе, под горой, подпольно, должно быть погашено. Яркие личности у нас не выживают.

- Если нужно будет делать выбор между семьей и карьерой, каким он будет?

- Если выбирать, то семью. Но я всегда успешно совмещала и первое, и второе.

- Сколько лет вашим детям?

- Старшему, вообще-то, уже двадцать. Младшей двенадцать. Двадцать лет - это, может быть, возраст, когда люди еще не приходят к чему-то важному... Может быть, и не придут никогда, не знаю... Взрослые члены семьи со мной редко говорят о каких-то вещах, связанных со сферой моей профессиональной деятельности, потому что у меня бывает две реакции. Чаще всего я ухожу в себя, чтобы не показаться ни пафосной, ни злобной, чтобы не слышать и не говорить плохого. Но иногда могу завестись и, что называется, толкнуть речь. Так, например, недавно в компании один известный человек, из депутатов и предпринимателей, сказал: «А что, сейчас же стало все в журналистике лучше и понятнее, чем это было несколько лет назад. Нет никаких войн. Все нормально, все хорошо». Я попыталась ответить. А потом поняла, что это бесполезно. Все-таки – грубая, конечно, пословица, но она верна - хочется бисер метать перед людьми, понимающими в бисере.

- Вы скорее интроверт или экстраверт?

- Вы знаете, я латентный интроверт. Конечно, выгляжу, вне всяких сомнений, экстравертом, очень открытой и буйной, публичной. Обожаю совершенно социум. Я очень социальный человек. Но на самом деле я интроверт, который очень хорошо маскируется.

- Не трудно носить эту маску?

- Это не маска. Профессия обязывает быть экстравертом. Я родилась харизматиком. Но с опытом становишься интровертом, потому что, опять же, начинаешь экономить бисер.

- Если соглашаться с тем, что публичность - это зависимость, то зависимость от чего?

- Нет. Публичность это не зависимость. Это ответственность за свои слова и поступки, умение принимать и держать удары. Я думаю, люди, добившиеся признания, должны хорошо понимать, что между тем, что тебя узнают в метро, и тем, что ты немедленно получаешь по морде за свои убеждения, иногда и мига не проходит. Испытание публичностью очень похоже на испытание деньгами. В принципе люди должны обладать четырьмя умениями. Первое – умение выдерживать испытание статусом. Второе – умение зарабатывать деньги вместе с партнером, то есть умение делиться. Третье – умение терять вместе с партнером, то есть не сваливать всю вину на него. И четвертое – умение после потери всего начать заново. Пожалуй, четыре испытания деньгами также относятся и к сфере публичности. Кстати, вы меня натолкнули на мысль, что можно провести эксперимент: от публичности к деньгам и обратно.

- Как вы его будете проводить?

- Пока не знаю. Понимаете, это же все-таки должен быть мой выбор, а не выбор обстоятельств, которые мне поставила страна или судьба. Поэтому я сейчас посмотрю, как все будет развиваться. А потом, может, и решу, что журналистики с меня довольно - не потому, что я в ней разочаровалась, а потому, что она сейчас нужна очень ограниченному числу людей в этой стране. На самом деле они мне все очень дороги – люди, которым нужна информация, нужен качественный анализ, которым нужно какое-то слово. Они мне все дороги. И не хочется их оставлять без возможности эту информацию получать, в том числе через меня, через те каналы, которые есть у меня.

- Участвуете ли вы в дискуссиях на такие темы, как «операция преемник», будущее России после Путина, третий срок и т.д.?

- По-моему, этот мужчина искренне не хотел быть президентом и не хочет быть им и дальше. Он мечтает о спокойной жизни в хорошем месте в небольшом домике, как у Шрёдера. Но понятно, что такая жизнь ему уже больше недоступна. Так или иначе ему придется остаться. Когда мы говорим о третьем сроке, то надо понимать, что есть Конституция, и это будет уж слишком большая пощечина. Поэтому я не думаю, что Путин пойдет на третий срок.

Но в таком случае он похож на человека, который собирается прыгнуть с двадцать второго этажа. Стоя у самой вершины власти, он собирается прыгнуть вниз. И команда внизу с преемником расстилает ему батут: «Парень, ты прыгай, не бойся. Мы тут тебя поймаем». Но мы же с вами знаем, а уж тем более знает Путин, сколько процентов вероятности того, что батут дождется его падения. Может, не дождется. Какой дурак будет ждать, пока падающий президент приземлится? Политика – жесткое дело.

Беседовала Светлана Руцкая

Версия для печати