20.12.2006 | Сергей Михеев

Перспективы интеграции – элиты против объективных предпосылок

Пятнадцатилетие распада СССР и образования СНГ, которое отмечается в декабре этого года, породило новую волну споров по поводу прошлого, настоящего и будущего постсоветского пространства. Один из вопросов, который волнует людей – возможно ли некое новое объединение разъединённых некогда государств? Если возможно, то в какой степени и на какой основе? К сожалению, ответ на этот вопрос на сегодняшний день, скорее, отрицательный, чем положительный. Этому есть целый ряд причин, как конъюнктурного, так и системного характера.

Лично я уверен в потенциальной пользе и необходимости новой интеграции на постсоветском пространстве. Однако реальность заставляет быть пессимистом. Для того чтобы лучше понимать эту реальность, стоит немного внимательнее присмотреться к политике и мотивации правящих элит наиболее крупных и значимых игроков на постсоветском пространстве. Многим экспертам в качестве наиболее оптимальной модели возможной постсоветской реинтеграции представляется союз России, Украины, Белоруссии и Казахстана. Поэтому на примере этих стран попытаемся рассмотреть перспективы интеграционных процессов.

На чём вообще, теоретически может основываться какая-либо интеграция? В самом первом приближении можно выделить шесть базовых причин, которые чаще всего в истории лежали в основе различных случаев более или менее добровольной интеграции:

- Общие экономические интересы;

- Родственная или общая идеология, религия, культура;

- Близкая, родственная или общая национальная принадлежность;

- Наличие общей для объединяющихся угрозы (чаще всего внешней и военной угрозы);

- Понуждение (чаще всего внешнее) к интеграции, искусственное подталкивание объединительных процессов;

- Наличие общих границ, географическая близость.

Впрочем, чаще всего имеет место сочетание нескольких факторов. К примеру, в основе создания Российской Империи в той или иной мере лежали все шесть упомянутых причин. Попробуем рассмотреть возможность нового объединения на постсоветском пространстве с точки зрения этих факторов.

Экономика

Начнём с экономики. Но не потому, что она является главной причиной всех объединений, а потому, что сейчас снова модно считать, что экономика якобы является первопричиной всего, включая и интеграцию, хотя, на мой взгляд, это суждение весьма спорное. На экономике строил свои посылки и марксизм-ленинизм, который, по крайней мере, сейчас терпит историческую неудачу.

Да, действительно, многие экономические связи в пределах бывшей Российской Империи, а затем и Советского Союза имели совершенно естественный характер и были жизненно необходимы их участникам. В период распада СССР многое рвалось «по живому». Территориально-производственные комплексы (ТПК) рушились по субъективным политическим причинам и вопреки даже вполне рыночной, экономической логике. Это так, но плакать об этом поздно – потерянного не вернёшь, а время нельзя повернуть вспять.

За прошедшее время сформировались новые связи, в совершенно новых контурах новых территориально-производственных комплексов. И приходится признать, что во многих случаях сами контуры этих ТПК не способствуют экономической интеграции постсоветских государств. Они ориентированы на внешние (по отношению к территории бывшего СССР) рынки, и чем дальше, тем чаще даже на внешние источники сырья, полуфабрикатов, комплектующих. Это уже не говоря о значительных различиях самих национальных моделей развития экономики, о чём упоминается часто.

Да, что-то делается для унификации и снижения таможенных пошлин, различных тарифов, правил торговли. Но, к сожалению, этого пока оказывается недостаточно для преодоления центростремительных тенденций в экономике, которые оказываются явно сильнее. Более того, эти тенденции вольно или невольно поощряются правящими элитами именно тех стран, которые по идее могли бы стать ядром новой интеграции.

Помыслы российской элиты сосредоточены в сфере продажи сырья (в первую очередь топлива) и полуфабрикатов (в лучшем случае) на внешние рынки. Это приносит сверхприбыли без особых хлопот и видится способом решения почти всех проблем. Остальная промышленность интересует гораздо меньше. Разговоры и слабые потуги в сторону диверсификации экономики, скорее, идут от какого-то смутного, но не до конца осознаваемого томления по поводу того, что всё-таки «Россия великая держава, и ей нужно что-то кроме продажи сырья». Но и диверсификация зачастую представляется как продажа всех проблемных отраслей иностранным компаниям. То, что не будет куплено, в общем-то, признаётся недостойным существовать и должно исчезнуть.

Примерно то же самое, по большому счёту, происходит на Украине и в Казахстане. На Украине это делается максимально откровенно, хотя украинцы всё-таки торгуют в основном не сырьём, а продукцией более высоких стадий передела. В Казахстане – слегка завуалировано социальной риторикой и программами диверсификации экономики. Впрочем, на территории Казахстана исторически более развиты были именно добывающие отрасли промышленности. Но главное здесь то, что экономики этих стран также в основном ориентированы на внешние (за пределами постсоветского пространства) рынки сбыта.

Причём во многих случаях правящие элиты этих стран умышленно стремятся уйти от какой-либо экономической взаимозависимости (в первую очередь от России). Чего стоит хотя бы стремление дружественного Казахстана, во что бы то ни стало развивать торговлю своими нефтью и газом в обход России. Украина же пытается компенсировать выгодную ей в некоторых моментах зависимость за счёт апелляции к внешним центрам силы как гарантам максимальной политической независимости от этой экономической зависимости.

Пожалуй, лишь Белоруссия одним из наиболее приоритетных направлений своего экономического развития по-прежнему считает постсоветское пространство. Оно и понятно – у белорусов нет своего, востребованного мировым рынком, сырья (следовательно, и полуфабрикатов тоже), а продукция своего машиностроения и сельского хозяйства востребована в основном на постсоветских рынках.

Впрочем, и здесь есть конъюнктурный момент – белорусы ограничены во внешней торговле политическим фактором неприятия личности Лукашенко со стороны Запада. Если ситуация изменится (Лукашенко всё-таки не вечен), не исключено, что переориентация Белоруссии на внешние рынки пойдёт значительно быстрее. Да и сейчас Минск активно ищет альтернативу постсоветскому сотрудничеству в сфере экономики и уже находит её в лице Китая, Индии, других стран «третьего мира». Хотя, возможно, этого и не было бы, если бы постсоветские партнёры Белоруссии (в первую очередь Россия) вели бы отношения с белорусами в более конструктивном режиме.

Одновременно совершенно ясно, что та продукция наших стран, которая не котируется на мировых рынках, может быть наиболее успешно продана (и продаётся) в первую очередь на территории бывшего СССР. Кроме того, бывшие советские республики представляют друг для друга весьма перспективный рынок труда. Достаточно посмотреть даже официальную статистику миграционных потоков, чтобы понять, насколько мы зависим друг от друга. Пожалуй, на сегодняшний день эти два обстоятельства являются единственными бесспорными аргументами в пользу интеграции.

Однако и в этой сфере существуют негативные тенденции. Как уже говорилось выше, на всём постсоветском пространстве нарастает экспансия иностранного (не постсоветского) капитала. В первую очередь иностранцев пускают в те сферы, которые властью и элитой считаются проблемными. А это как раз и есть в основном несырьевые отрасли экономики, продукция которых востребована в первую очередь на постсоветском пространстве в связи с тем, что остались ещё какие-то обломки от советской системы разделения труда. На Украине всё ещё производят что-то, чего нет в России, а в Белоруссии то, чего не было никогда в Казахстане и наоборот.

Но иностранные компании не очень волнуют проблемы нашей интеграции и разделения труда. Уже сейчас многие отрасли промышленности просто исчезли, не выдержав конкуренцию с иностранными товарами. Это обстоятельство уменьшает и базу для интеграции. Какой смысл везти китайский компьютер из Москвы, если точно такой же можно купить в Киеве или Астане? По мере же того, как оставшиеся на плаву отрасли несырьевой экономики будут распроданы иностранцам, вопрос изменится и будет звучать уже так: «Какой смысл покупать российский Форд, если точно такой же (или даже более дешёвый) собирают в Запорожье?». То есть с исчезновением уникального национального товара постепенно будет истончаться и основание для какой-то особой постсоветской экономической интеграции.

Таким образом, пресловутая глобализация и законы мирового рынка напрямую противодействуют объединительным тенденциям на постсоветском пространстве и способствуют центростремительным. Это, конечно, не новость, но иногда это обстоятельство как-то обходят вниманием. Чем дальше, тем экономические выгоды от совместных действий будут всё менее очевидны, а тяга к альтернативным мировым центрам экономической силы всё более непреодолимой. Таким образом, экономика, являющаяся главным предметом упования нынешних элит, к сожалению, отнюдь не является достаточной основой для долгосрочной и надёжной интеграции на постсоветском пространстве.

Кстати, не является она и основой для сохранения в нынешнем виде многих постсоветских государств. Если экономику ставить во главу угла, то нельзя не заметить, что с экономической точки зрения российский Дальний Восток имеет все основания тяготеть к Японии и Китаю. Никаких серьёзных экономических причин оставаться в составе единой России у него нет. Та же история с Крымом и Восточной Украиной, явно тяготеющим в экономическом плане к России, а не к тому, чтобы кормить нерентабельный с точки зрения рыночной экономики запад страны. Можно приводить и другие примеры, показывающие ограниченность узкого экономического подхода к политическим проблемам.

Часто говорят, что вот, мол, Китай пустил к себе иностранный капитал, и ничего, процветает. Процветание Китая не столь однозначно. Но главное то, что китайцы пустили иностранный капитал туда, где у них самих ничего не было. Разве до прихода иностранного капитала в Китае было собственное производство компьютеров, музыкальных центров, массовое производство автомобилей и многого другого? Нет, не было. А в СССР было. Китайцы не разрушали собственное производство. Да и то, что было у них до прихода западного капитала, кстати, в основном появилось при советской помощи и тоже практически на пустом месте. То есть первым туда пришёл «капитал» советский.

Впрочем, на самом деле, всё это не значит, что никакого смысла в экономической интеграции бывших советских республик нет. Он есть. Но его надо понять и признать его специфику. Ведь и в составе Российской Империи именно эти земли собрались в том числе по экономическим причинам. Скажем, не сложно было бы понять, что даже для более эффективной торговли сырьём имеет смысл координировать свои действия, а не идти на поводу у потребителей, которые неплохо используют наши противоречия в своих корыстных целях. А протекционизм в сфере обрабатывающих отраслей и машиностроения нужен для обеспечения перспектив развития уникальных (а не покупных) инновационных технологий, что в дальнейшем может дать и конкурентоспособную на мировых рынках продукцию, а также для сохранения кадрового, да и просто человеческого потенциала.

Однако нынешняя постсоветская элита на это пока не способна, так как глобализация у неё в первую очередь в голове. Примитивный экономизм в оценке любых процессов приобрёл тотальный характер в постсоветской элите, а через СМИ зачастую навязывается и обычным гражданам. Суть его сводится к четырём простейшим (как одноклеточные бактерии) принципам:

- деньги решают всё, любые проблемы; за деньги можно купить всё, включая политическую лояльность;

- правильно и нужно то, что приносит быстрые и большие деньги;

- личный (в лучшем случае групповой) корыстный интерес важнее всего; всё остальное - это «лирика», удел слабых и глупых;

- конъюнктура по факту важнее стратегии, так как стратегия может не принести конкретным представителям элиты ощутимых дивидендов при жизни (в лучшем случае перспектива измеряется жизнью собственных детей, в худшем – сроком пребывания на должности).

То, что подобный подход не является ни государственным, ни ответственным, в расчёт не принимается. Дело усугубляется повсеместными личными связями политиков с бизнесом и их прямой заинтересованностью в росте доходов тех или иных компаний. Такой социал-дарвинизм во внутренней политике применяется к собственным гражданам, а во внешней ко всем партнёрам, независимо от того, как это может сказаться на перспективе. По сути, на уровень государства переносятся принципы существования агрессивной фирмы-однодневки, в лучших и отдельных случаях – транснациональной корпорации.

В этой логике никакая интеграция не может стать приоритетом внешней политики, даже если для этого есть некоторые экономические основания. Интеграция предполагает в отдельных случаях необходимость поступиться собственными интересами ради общей цели, которая выше (и в перспективе выгоднее) сиюминутной прибыли. «Рыночное» мышление нынешних постсоветских элит подобный подход отторгает. Исключение делается в самых крайних случаях наличия прямой угрозы доходам, карьере, статусу, здоровью или жизни конкретных представителей элиты. Деструктивное влияние подобного мировоззрения на интеграционные процессы очевидно. Радикальное изменение положения дел в ближайшее время представляется очень проблематичным.

Некоторые позитивные тенденции, конечно, имеются. Некий прогресс в сравнении с 90-ми годами прошлого века очевиден. Но время идёт гораздо быстрее, чем этот прогресс, с каждым годом уменьшая количество шансов на интеграцию. По крайней мере, пока чаще всего речь идёт о точечных, конкретных проектах, также ориентированных в первую очередь на получение быстрой и ощутимой выгоды.

Идеология, религия, культура

Вряд ли кто-то всерьёз будет спорить с тем, что общая культура и религия сыграли, как минимум, очень важную (если не решающую) роль в объединении сначала русских, а затем и некоторых других восточнославянских земель под верховенством Москвы. Позднее эта общность породила и соответствующую идеологию «Москва – третий Рим», под флагом которой началось присоединение земель к Московскому царству. Общность религии и христианской культуры сыграла важнейшую роль в деле присоединения к России Грузии и Армении, что впоследствии стало важным фактором для вхождения в состав империи Северного Кавказа и Азербайджана. Приемлемость российской культурно-цивилизационной парадигмы позже стала причиной того, что именно в состав России (а не Китая или Персии) добровольно вступили казахи, киргизы и некоторые другие народы Средней Азии, Сибири, Дальнего Востока.

В советское время идеология, как бы к ней ни относились, до определённого момента также играла роль цементирующего фактора. Претерпев на фоне Великой Отечественной войны трансформацию от коминтерновской в сторону более национально-ориентированной, она, без сомнения, помогла мобилизовать народ на победу. В первые послевоенные годы на фоне этой победы, что бы ни говорили, советская идея пользовалась большой популярностью в Европе и мире. Это стало одной из причин создания блока восточно-евпропейских социалистических государств, а позже и более широкого блока «стран народной демократии».

В общем, объединительный потенциал идеологии, религии и культуры неоспорим. Нередко он оказывался значительно сильней экономических доводов. Примеров тому в мировой истории масса. В значительной степени к подобным примерам можно отнести и нынешнюю евроатлантическую интеграцию во всех её проявлениях, от Евросоюза до НАТО.

Что же сейчас в этой сфере происходит на постсоветском пространстве? Если оценивать ситуацию с точки зрения перспектив интеграции, то полный провал. С одной стороны, все постсоветские режимы, после развала СССР, бросились имитировать демократическое развитие, тем самым, приняв на вооружение чужую идеологию, де-факто автоматически ориентирующую на внешние центры влияния (а именно – на Запад). Это было обусловлено всё тем же глобализмом (а точнее западничеством) элит, хронически не верящих в собственную традицию и народ, а также технологической необходимостью легитимировать новую власть в глазах мирового лидера – западной цивилизации (ещё точнее, США). Проще говоря, сдали всё своё, родное с потрохами вчерашним врагам, за право выжить и сохранить ту власть, которая свалилась на голову как манна небесная.

В принципе это можно отнести к сфере технологии, мол, надо было как-то выживать, как-то не допустить дальнейшего распада, хотя звучит это не очень убедительно. Но дело то в том, что, приняв в качестве официальной, системообразующей идеологии демократию западного образца, постсоветские элиты естественным образом попали в сферу идеологического притяжения западной цивилизации, необходимости ориентироваться на евроатлантические структуры, каждый свой шаг сверять с мнением Запада. То есть Запад автоматически стал тем центром притяжения, в направлении которого декларируется (пусть кое-где и формально) развитие новых государств. Зачем объединяться, если все мы стоим в одной очереди на вступление в западную цивилизацию? Это не логично. Объединяться надо с Западом, так как все мы на идеологическом уровне признали его верховенство.

Таким образом, отказавшись от возрождения или создания собственной, аутентичной идеологии, приняв чужую идею, мы сделали невозможным создание некой идеологии, которая могла бы стать платформой для нового сближения постсоветских государств. Недаром СНГ уже 15 лет мается под гнётом совершенно деструктивной идеи «цивилизованного развода». Такая идея не может объединять. А вот объединительную идею сформулировать не могут и, одновременно, боятся. Так как понимают, что идея - это большая сила, и если её сформулировать, то придётся и в правду двигаться к интеграции. А этого подавляющему большинству постсоветских элит не хочется – уж очень страшно за нежданно полученную власть (вдруг придётся рано или поздно делиться), да и обязательства перед западными партнёрами не дают двигаться вперёд.

С другой стороны, на национальном уровне (для внутреннего пользования) начали создаваться собственные квазиидеологии. Практически везде они довольны слабы и неуклюжи, идеология - это, откровенно скажем, не призвание нынешних постсоветских элит. Но в интересующем нас контексте главное в них то, что практически везде, кроме России и Белоруссии (и то лишь частично, и лишь при Лукашенко), центральное место в этих концепциях занимает откровенный национализм вкупе с дистанцированием от России. Причём это дистанцирование носит роль почти системообразующего элемента новой государственности, признака, по которому эта государственность сама себя идентифицирует. Впрочем, любви к другим постсоветским соседям также не наблюдается. Стоит ли говорить, что всё это не прибавляет шансов интеграции.

Что касается религии, то, как минимум, для трёх славянских государств, исповедующих православие, религия могла бы стать хотя бы некой вспомогательной базой для сближения. Религия имеет огромный объединяющий потенциал, который не раз спасал Россию от многих поистине смертельных опасностей. Однако в реальности правящие ныне элиты в основном настроены атеистически (несмотря на периодическое публичное посещение храмов) и шарахаются от религии в буквальном смысле как чёрт от ладана. Кроме того, открытая поддержка религии не вписывается в западную демократическую концепцию.

Что же касается культуры, то здесь провал, возможно, ещё больший, чем в идеологии. В современной российской культуре – полный отказ от корней и традиций. Как от русских, так и от советских. Бешеная мешанина из западного масскульта и собственного, порнографического по сути и качеству, но тотального по распространению, подражательства. Редкие исключения лишь подтверждают правило. Ничего собственного, ничего уникального, не за что ухватиться, чтобы сказать – мы имеем право на самобытность, мы привлекаем к себе и у нас есть повод для объединения. В этой ситуации зарубежные (в первую очередь западные) образцы автоматически воспринимаются как ориентир, модель для подражания, предел мечтаний и стремлений. Вопрос, куда двигаться и с кем объединяться, отпадает сам собой.

На Украине, в Белоруссии и Казахстане примерно то же самое на бытовом уровне, а на официальном – порой немного искусственное культивирование этнонациональных традиций. В последнем, в общем-то, нет ничего плохого, за исключением того, что зачастую возвращение к национальным культурным корням откровенно используется в политических целях обособления от ближайших соседей и вчерашних друзей. По крайней мере, на Украине этот подтекст не вызывает сомнений – украинцы должны вспомнить не столько свои культурные корни, сколько затвердить под звуки западенских плясок то, что «Украина не Россия».

Есть ли альтернатива всему этому? Несомненно. По крайней мере, она есть у трёх славянских государств – России, Украины и Белоруссии. Близость их культур и общая религия, без сомнения, способны были бы породить вполне адекватную объединительную идеологию, если бы этого захотела правящая элита. Что касается Казахстана, то, несмотря на различия в культурно-религиозной традиции, казахстанское общество в нынешнем его виде вполне способно воспринять идеи интеграции. Идеология евразийства в целом для этого подходит.

Существует и совершенно неоспоримое чувство общности между многими народами бывшего Советского Союза. Сохраняется и тяга друг к другу на уровне культуры, религии, мировоззрения. По крайней мере, для России, Украины и Белоруссии этот факт однозначен. Кстати, он фиксируется и социологами. Другое дело, что элиты не хотят с этим считаться.

Если же религиозная подоплёка общей идеологии вызывает неприятие, то общей платформой могли бы стать идеи наподобие «суверенной демократии». При всей своей незавершённости и спорности эта концепция в целом отвечает устремлениям и элит и народов сохранять полную самостоятельность при соблюдении базовых норм демократии. По крайней мере, это была бы приемлемая концепция для первого этапа сближения. Ведь совершенно очевидно, что глобальный евроатлантический (впрочем, как и исламский) проект угрожает и самостоятельности постсоветских элит, и самобытности народов. Но чтобы понять это, видимо, элитам нужно подняться на более высокий уровень ответственности и осознания стратегических интересов своих народов и государств. Пока же на культурно-идеологическом фронте царит разброд и разврат, что, по всей вероятности, отражает собственно мировосприятие нынешних постсоветских элит.

Общая национальность

Если отбросить конъюнктурные толерантные заклинания и просто заглянуть в любой учебник истории (даже не обязательно российский, а в любой), то станет ясно – Россия состоялась как великая держава в первую очередь благодаря тому, что в своё время под эгидой Москвы объединились русские, украинцы и белорусы. Именно их объединение стало ядром, центром роста Российской Империи. Нравится или нет, но историческая правда состоит в том, что остальные народы в лучшем случае добровольно присоединялись к могуществу России, а в худшем – сдавались в результате проигранной борьбы против российского могущества.

Союз трёх славянских народов лежал в основе огромного государства вплоть до декабря 1991-го года. Это признают и на Западе. Иначе бы не разделяли так упорно три этих народа. Весьма показательно и то, что распад государства также состоялся в результате соглашения лидеров всё тех же трёх народов – русских, украинцев и белорусов. То, что лидеры эти действовали во многом вопреки воле своих народов, всё же не отменяет символичности данного факта.

Возможно ли сейчас объединение на национальной основе? Теоретически союз трёх славянских государств мог бы стать ядром качественно нового сближения на постсоветском пространстве. Причём вовсе необязательно отказываться даже от независимости. Социологи говорят – на уровне населения такое возможно, люди помнят друг о друге и тянутся друг к другу. Политологи отвечают – на уровне элит это исключено.

Российская элита в основной своей массе потеряла не только культурно-религиозные, но и национальные корни. Она захвачена идеями инкорпорирования в мировой рынок, мировую элиту, стремлением к западным стандартам жизни. Национальное этому только мешает. В том числе отсюда и судорожная реакция на естественно возникшее (кстати, гораздо позже, чем во всех других постсоветских государствах) националистическое движение. Ясно, что национальное содержание государства (более 80% русских) пришло в противоречие с федеративной формой устройства, которая была актуальна для Советского Союза. Малые народы имеют свои государственные образования в составе России, где в основном проживают русские, чья государственность не закреплена ни одним документом (кроме названия страны больше ни одного официального подтверждения). Миграция, которая, казалось бы, так выгодна с точки зрения экономики, раздражает и раскалывает общество. Правящей элите совершенно не ясно, что с этим делать, она откровенно боится конкуренции. Как направить огромную национальную энергию в позитивное русло, элита не знает, так как всё предыдущее время думала только об экономике и верит только в экономику, а потому предпочитает репрессии.

На Украине вся национальная политика, как уже говорилось выше, направлена на то, чтобы выбить из украинцев общую с русскими историческую память, обрубить общие корни, вдолбить в голову, что именно украинское национальное это то, что и обусловливает необходимость максимального отдаления от русских. Да и от белорусов заодно, по крайней мере, пока там неугодный Западу Лукашенко. Государственная пропаганда при этом не брезгует откровенными фальсификациями.

В Белоруссии до Лукашенко происходило примерно то же самое. Приход Лукашенко ознаменовал частичную реставрацию советского интернационализма на фоне уважения к белорусской национальной традиции. В этом смысле к Белоруссии претензий меньше всего. Впрочем, и здесь возможность сближение на национальной основе находится на периферии дискуссий об интеграции. Кроме того, политические и экономические (конъюнктурные, по сути) разногласия с Москвой отодвигают на второй план все разговоры о братстве народов.

В Казахстане строится национальное государство. Причём строится практически с нуля. Ведь никогда раньше Казахстан не существовал как единое государство в таких границах, как сейчас. Для такого строительства нужна специфическая идеология, поднимающая национальный дух казахов. Поэтому мифов в этой идеологии больше, чем исторической правды. Русских и славян в стране по-прежнему много, они естественным образом тянутся к России. Есть русофилы и среди казахов. Многие казахи на основе исторического и бытового опыта (да и просто инстинктивно) чувствуют, что с русскими договариваться и жить легче, чем с китайцами, арабами, узбеками, таджиками, турками или кем-то ещё. Но реверансов в сторону интернационализма со временем становится всё меньше. С уходом Назарбаева они могут постепенно вообще сойти на нет. По крайней мере, долгосрочная тенденция направлена именно в эту сторону. Ко всему прочему, внешнее влияние медленно, но неуклонно тянет Казахстан в сторону исламского мира и тюркской цивилизации.

Таким образом, и в этой части резюме на сегодняшний день неутешительное – несмотря на существование объективных предпосылок для сближения на национальной почве, процесс, благодаря позиции элит, развивается в обратном направлении.

Общая угроза

Многократно в мировой истории общая угроза заставляла людей забывать о своих разногласиях. Есть ли такая общая угроза для государств нынешнего постсоветского пространства?

Да, есть. В мире сейчас действуют два наиболее очевидных, конкурирующих глобализаторских проекта – евроатлантический и исламский. Остальные пока находятся в зачаточном состоянии. Оба проекта, пытаясь вовлечь в сферу своего влияния те или иные страны, неизбежно несут угрозу для самостоятельности правящих в этих странах элит, угрозу размывания (вплоть до полного уничтожения) национально-культурной и цивилизационной идентичности народов, потерю экономической самостоятельности и самодостаточности.

К примеру, та же Украина, проповедуя национализм, парадоксальным образом стремится в совершенно космополитический, по сути, европейский проект. Если всерьёз рассматривать украинский национализм как государственную концепцию, то участие в Евросоюзе со временем обязательно поставит крест на этом проекте. Украинское национальное растворится сначала в польско-германском, а затем в общеевропейском как менее стойкое и укоренённое, а главное, как добровольно стремящееся к этому растворению. При этом совершенно очевидно, что в рамках славянского союза украинское национальное имело бы гораздо больше шансов на сохранение самобытности и выживание. Можно с уверенностью сказать, что если бы в своё время Россия проиграла борьбу со Швецией, Польшей, Литвой, Германией или (тем более) Турцией за нынешние украинские территории, то сейчас об украинцах вспоминали бы лишь в учебниках истории.

Приблизительно такая же ситуация с Казахстаном. Это слишком молодое и слабое государство. За 15 лет не создаются многовековые цивилизации. Поэтому дрейф в сторону исламской или китайской цивилизации (гораздо менее толерантных, чем российская) грозит Казахстану в исторической перспективе вполне реальным (хотя и постепенным) растворением, а то и исчезновением.

Однако все эти угрозы пока не осознаются постсоветскими элитами вовсе или не осознаются как актуальные и действительно опасные. Происходит это всё по той же причине – люди мыслят в масштабах собственной жизни, а иногда и в масштабах собственного пребывания на той или иной должности. Групповые и личные интересы ставятся выше государственных. Цивилизационные иногда вообще не осознаются – не тот уровень образования и ответственности, потеряна связь с традицией.

Вообще, одной из наиболее актуальных задач для тех, кто считает себя сторонниками интеграции, является донесение до сознания правящих элит мысли о том, что их власти что-то реально угрожает. Только это, к сожалению, может подтолкнуть нынешнюю элиту к действиям.

Понуждение к объединению

Об этом, по большому счёту, речи сейчас нет вообще. Даже Россия, которая, казалось бы, заинтересована в новой интеграции на постсоветском пространстве, так как она в любом случае будет лидером этих процессов в силу своего масштаба, даже она действует в этом направлении крайне неоднозначно, очень осторожно. Шаг вперёд, два шага назад, а если объединяться, то только на денежной основе. Про остальных и говорить нечего.

Внешние силы (не только Запад, почти все), в этом отношении однозначно настроены против любой формы реинтеграции на постсоветском пространстве.

Общая география

Этот фактор можно признать вспомогательным, а не решающим. Не будучи подкреплён хотя бы одним из предыдущих, он почти никогда не работает. Впрочем, совершенно очевидно, что с той же Арменией сближение затруднено именно отсутствием общей границы.

Итог

Конечно, данная статья не претендует на всеобъемлющий анализ. Однако итог на сегодняшний день следующий – объективные предпосылки для интеграции есть, но почти отсутствует ответственная политическая воля для этой интеграции. Это в свою очередь напрямую связано с качеством нынешних постсоветских элит. Но так как других элит у нас пока нет, приходится констатировать, что перспективы у новой интеграции пока очень слабые. Если что-то и происходит, то, скорее, вопреки обстоятельствам и воле элит, а не благодаря им.

Перед теми же, кто считает интеграцию необходимой, стоит ряд задач:

- влиять на настроения правящих элит;

- сформулировать такую модель сближения и повестку дня, которая обеспечит интересы элит, но одновременно всё же заставит двигаться их навстречу друг другу;

- формулировать модели привлекательной общей идеологии, на основе которой возможно сближение;

- предлагать проекты действительно взаимовыгодного экономического сотрудничества, работающие на идею интеграции;

- менять информационную картину в пользу интеграционных процессов;

- влиять на общественные настроения любыми другими доступными способами, таким образом создавая давление на элиту снизу;

- развивать контакты и стимулировать неправительственную деятельность;

- вовлекать в интеграционные проекты бизнес, политиков, партии, движения, любые другие структуры и организации;

- находить доводы в пользу интеграции для внешних центров влияния (возможно, Китай, Индия, другие).- способствовать появлению новой элиты, способной осознать необходимость и пользу сближения.

По крайней мере, надеяться на то, что всё само собой образуется, не стоит - нынешние тенденции не дают оснований для оптимизма. Может быть, тогда удастся постепенно доказать, что «мы не зря здесь собрались».

Сергей Михеев – заместитель генерального директора Центра политических технологий

Версия для печати