28.11.2007

Александр Аузан: Вход в политическую реформу начинается с судебной системы

Президент Института национального проекта «Общественный договор» Александр Аузан считает, что «мы не сможем эффективно формировать другие политические институты до тех пор, пока судебная система не будет работать сколько-нибудь удовлетворительно». «Она работала в конце 90-х годов, она может работать и сейчас. Вернуть независимость судебной системе вполне реально. Внутри судебной системы можно использовать принцип альтернативности: возможность рассматривать споры в разных судах. Потому что один суд купить можно, всю судебную систему купить тоже можно, но очень дорого».

Парламент начинается с суда

Роль парламента на сегодняшний день в России минимальна. Государственная дума четвертого созыва – это худший вариант парламента за всю парламентскую историю России. Сколько некачественных законов, которые пришлось пересматривать и которые вызывали отторжения, приняла Четвертая Госдума! А причина очень проста. Говорю как экономист: если вы формируете монополию, то будьте готовы к тому, что у вас возникнет омертвление капитала. Сформирована монопольная система принятия решений в Государственной Думе. Вторая и Третья Госдума были способны «доводить» до правительства в профессиональном смысле мнения разных групп интересов, а Четвертая дума с этим не справилась. Необходимо повышать роль парламента.

Нынешняя Госдума доказала, что основным законотворчеством в современных условиях занимается Правительство РФ. Хотя если говорить о политической реформе, то главным лимитирующим звеном является не парламент, а суд. Вход в политическую реформу начинается с судебной системы. Падение эффективности судебной системы, ее независимости – это страшная вещь.

Мы не сможем эффективно формировать другие политические институты до тех пор, пока судебная система не будет работать сколько-нибудь удовлетворительно. Она работала в конце 90-х годов, она может работать и сейчас.

Вернуть независимость судебной системе вполне реально. Есть предложения, которые разрабатывают юристы: вопросы, касающиеся судей, избираемости председателей судов. Но я – экономист, поэтому вижу другие пути. Два года назад мы провели исследование по эффективности гражданского судопроизводства в России. Один из главных выводов был такой: нужно на некоторых фазах резко снижать издержки прохождения судебной системы, которые связаны с документооборотом и т.д. Но самое главное то, что внутри судебной системы можно использовать принцип альтернативности: возможность рассматривать споры в разных судах. Потому что один суд купить можно, всю судебную систему купить тоже можно, но очень дорого.

Поэтому нужны альтернативные системы принятия судебных решений. Необходима конкуренция внутри системы: судов общей юрисдикции; арбитражных судов и Третейских судов. Очень важно развитие Третейского судопроизводства (кстати, оно сейчас активно развивается). Через альтернативность судебного процесса и снижение издержек можно поднять независимость и эффективность судебной системы.

Суды присяжных: за и против

Суды присяжных нужны, но их эффективность под вопросом. Суды присяжных требуют серьезных структурных изменений и в органах обвинения, и в организации защиты. В России адвокатское красноречие мы черпаем из конца XIX – начала XX вв. Такие знаменитые адвокаты, как Кони, Плевако были ориентированы не на судью, а на присяжных. Им было важно сформировать общественное мнение. В России не так уж много адвокатов, которые владеют необходимым красноречием для работы с судом присяжных. Зато много адвокатов, которые умеют передавать взятки судьям.

Еще хуже дела обстоят с прокуратурой. Понятно, что в судах присяжных нужно более тщательно все доказывать, поэтому многие дела просто разваливаются. Уже три года идет сознательная кампания против системы судов присяжных, продиктованная понятным интересом. Конечно, прокуратура считает, что для судов присяжных не то время и не та страна. В России очень маленький процент дел рассматривается в судах присяжных. А во многих странах в судах присяжных рассматриваются не только уголовные, но и гражданские дела. Я не утверждаю, что это нужно сделать завтра, но полагаю, что это очень перспективное направление.

Суд присяжных направлен на поддержание высокой легитимности судебной власти. Потому что это – то решение, с которым согласится общество. Сейчас система мало эффективна, при том, что это очень маленький сектор. Необходимо дорабатывать законодательство, панели присяжных, линию защиты и обвинения. Отступать нельзя. А предложения отменить систему судов присяжных продиктовано исключительно высокими издержками для обвинения и для защиты.

Уровень политической активности

Граждане сегодня не только политически не активны. Опросы Левада-центра показывают критическое снижение в последние годы уровня взаимного доверия. Не бывает политического доверия, когда 77% людей на вопрос, можно ли доверять людям, отвечают «нет». Это – результат, прямо обратный тому, что был 15 лет назад. Это – минимум социального капитала.

Мы находимся в ситуации предельно слабого общества. Я не говорю про гражданское общество, а про общество в целом: про население, про нации. Первый показатель ее способности к активности – это доверие. Какая активность, если тебе в спину может ударить сосед или коллега? Мы сейчас проходим период очень низкой политической и гражданской активности.

Реформы остановлены. Внешняя конъюнктура позволяет поднимать внешнее благосостояние всех групп, при этом ничего не делается. Потому что любое изменение затрагивает чьи-то интересы. И эта ситуация всех устраивает. Это очень редкая ситуация, но она не может держаться долго: ничего не делается, а доходы при этом растут.

Стабильность становится призрачной, похожей на карточный домик, на который нельзя дышать. Если его руками не трогать, то все очень стабильно. Но если тронуть хотя бы чуть-чуть, то все очень быстро посыплется. Этим я объясняю нервозность власти. Мне часто задают вопрос: если власти все контролируют, то почему так нервничают? Мое объяснение такое. Власти понимают, что система во многом не работает и может не сработать в критических условиях. В этих условиях встает вопрос о гражданской активности.

Недавно в Москве был очень известный перуанский экономист Эрнандо де Сото – всемирно признанный автор книги «Загадка капитала». Он сказал, что социальный контракт – это не то, о чем писал Жан-Жак Руссо, а то, что люди делают каждый день, то, что связано с согласованностью принимаемых решений. У нас с этим очень плохо. Реальные решения не принимаются. Механизмы, которые существуют для того, чтобы вырабатывать решения, сводятся не только к парламенту. Это могут быть консультации с заинтересованными группами, это открытость при принятии тех или иных решений, которой путинская власть владела в 2000-2002 годах. Они владели этими механизмами. Это те же люди: Кудрин, Зурабов, Греф – они все умеют. Но они категорически разучились делать это после 2004 года. Активность надо восстанавливать, чтобы работала обратная связь, чтобы можно было двигаться, а не стоять на месте.

Как восстанавливать эту активность? Сложный вопрос. Вообще, социальный капитал сам восстанавливается. Это известный факт. Он сейчас вступает в процесс восстановления. Но он может очень по-разному восстановиться. Он может восстановиться внутри землячеств или внутри профессиональных ассоциаций. Куда направить этот поток, зависит от нескольких факторов. Например, законодательство о некоммерческих организациях. Если вы затрудняете их создание, то тем самым способствуете криминальной и нелегальной кооперации. К сожалению, это сделали в 2006 году. Это было ошибкой.

Второй момент – легализации, амнистии. Если вы способствуете сближению формальных и неформальных правил, то облегчаете публичную гражданскую активность, такую, с которой можете взаимодействовать. Амнистия сейчас проводится и это правильно. Понятно, что многие законы сейчас очень запутаны, созданы такие коллизии, чтобы все были на крючке, особенно активные группы. Есть фактор идеологического характера. Любимый лозунг в России – «я с этим на одном поле не сяду». Эта фраза категорически ошибочна. Есть понятия бондинга и бриджинга: можно объединить своих (из этого может вырасти полезный финансовый или дачный кооператив), а можно строить связки между разными группами. Бриджинг намного эффективнее. Говоря образно, в России предпочитают строить мосты не поперек реки, а вдоль, чтобы ноги не мочить. Единственный мост между разными группами находится в федеральном центре и контролируется федеральными войсками.

Хотите гражданской активности – преодолевайте эти вещи. Если отказываетесь говорить с другими и заявляете: этих надо посадить, а нас во власть – то тем самым вы колоссально накачиваете даже бессильную власть и снижаете гражданскую активность.

Существует ли партийная система

Даже те партии, которые были партиями, перестали ими быть. Причем, я это объясняю тем, что у нас перевернута цепочка взаимодействия. У нас каждая партия представляет собой политический кооператив лидеров. Какие группы интересов сегодня за ними стоят – непонятно. Они все апеллируют не к своим группам интересов, а к счастью и процветанию всей страны. Они не представляют конкретные интересы. Реальных контактов с избирателями ни у кого нет. Даже коммунисты, которые этот контакт имели, потеряли его. Они были реальной партией, на мой взгляд, лет 7 назад. А теперь они – тень отца Гамлета.

Все приходят к Кремлю и говорят: нужен пестрый парламент, выдайте нам мандат. А зачем авторитарной власти пестрый парламент? Ей там и одной партии много. Поэтому возникает тупик. Все надо начинать сначала. Потому что по идее должны быть группы интересов, должны быть неполитические организации (ассоциации бизнеса, гражданские и некоммерческие организации), которые взаимодействуют с политическими партиями как «представителями заказчика» этой группы интересов, контролирующие политические партии.

Тогда у этих политических партий возникает некоторая сила. Думаю, что нам придется снова проходить процесс формирования. Может быть, он сначала пойдет не через партийные формы. Наиболее заметным явлением последнего времени я считаю «Другую Россию». Это не партия, и она не может ею стать. Это допартийное явление, коалиция очень пестрых сил на некоторых общих конституционалистских лозунгах. Я считаю, что такие вещи, независимо от того, что произойдет в конкретном случае, перспективны. Либералы, националисты, левые должны друг с другом говорить напрямую. Там это произошло. Это перспективно. Там шло формирование некоторых общих пониманий ценностей – это тоже перспективно.

Состояние третьего сектора

Третий сектор существует в гораздо большей степени, чем те же политические партии. Вы посмотрите на уровень доверия населения. Сравните доверие к политическим партиям и доверие, скажем, к обществу потребителей или солдатским матерям. У них налицо результаты работы с населением.

Третий сектор прошел несколько фаз развития. 90-е годы были наиболее успешными для него, потому что несформированность правил игры, структур, институтов давали простор для разнообразной деятельности. Он себя не осознавал ни как сектор, ни как гражданское общество. Как и государство себя не осознавало. Потом наступил короткий период диалога с властью, примерно в 1999-2003 гг., оборвавшийся в 2003 году, в период дела ЮКОСа. Ситуация поменялась. Власть вышла из конкурентного поля. Она решила имиджевые проблемы за рубежом и перестала сотрудничать даже в форме диалога.

В каком-то смысле третий сектор находится в кризисе, в финансовом кризисе, потому что даже данные Общественной палаты показали стагнацию в финансах, начиная с 2004 года. Это и определенный кризис установок. Диалог не получился. Теперь надо бы работать с оппозицией и добиваться каких-то политических изменений, но непонятно, где оппозиция и как с ней работать. Это и возрастной кризис: те, кто в конце 80-х годов создавал успешные организации третьего сектора, подходят к концу своего активного цикла. Многие осуществляют передачу дел, хотя это довольно сложно.

Для России со стороны третьего сектора нет никакой угрозы. Более того. Мы пытались в прошлом году объяснять некоторые вещи министру иностранных дел Лаврову. Некоммерческие организации могут оказаться хорошим мостом для диалога с проблемными странами, например с Польшей и Грузией. Потому что общение третьих секторов там хорошее: и с Грузией, и с Польшей. Причем, третий сектор весьма влиятелен. Я думаю, что Лавров нас понял, он, несомненно, высоко профессиональный человек. Но, видимо, не счел нужным использовать эти инструменты.

Поэтому я бы сказал, что третий сектор не является угрозой суверенитету, это просто не доиспользование возможностей реализации суверенитета.

Независимые СМИ – это реально?

Откажемся от нереальной конструкции: что такое независимые СМИ? Это СМИ, которые не зависят от рекламодателя, спонсора, от владельца, от читателя, от подписчика? Таких СМИ мы не найдем. Нет такой модели. Независимые СМИ – это разные СМИ. Чем отличались СМИ 90-х? Разные телеканалы и газеты были ангажированы по-разному. Мы прекрасно понимали это. Независимые СМИ – это скорее эффект синергии по-разному зависимых СМИ.

В кризисный момент в 2003 году, мы вели обсуждение с Вольским, Борисовым, Титовым по поводу ЮКОСа, была собрана так называемая кризисная группа. Кто-то из предпринимателей сказал, что пресса против нас. Я спросил: чья пресса? Это же ваша пресса. Вы хотите сказать, что редактор вашей газеты сначала смотрит на Кремль, а потом на вас? Это же ложь. Вы гораздо приоритетнее. Мы это видим по работе отдельных СМИ. Это вопрос даже не поведения и не самоцензуры СМИ, а вопрос поведения спонсора, владельца.

Рынок безнадежно испорчен после дефолта. Система подписки и розницы, которая позволяла существовать экономически независимым СМИ, после дефолта не восстановилась. Все перешло на спонсорство и рекламу. Некоторые структурные особенности рынка позволяли бы большему количеству субъектов этого медиа-рынка вести себя более независимо. Субъекты медиа-рынка обязаны заниматься подобными вопросами, а они этого не делают.

Версия для печати