11.01.2008 | Сергей Маркедонов

Неоказачество на марше

В самый канун Нового 2008 года на страницы российских и зарубежных СМИ снова попала уже, казалось бы, хорошо подзабытая с 1990-х годов «казачья тема». Верховный атаман Союза казачьих войск России и зарубежья (до недавнего времени вице-губернатор Ростовской области) Виктор Водолацкий, избранный в Государственную думу РФ пятого созыва по спискам «Единой России», выступил с заявлением. Он объявил о создании особой «казачьей фракции» в нижней палате российского парламента для продвижения и лоббирования казачьих интересов, а также отстаивания «традиционных ценностей русского народа».

По словам Водолацкого, фракция будет включать 57 человек. Именно такое количество нынешних думцев оказалось «приписано» к существующим ныне казачьим обществам, получившим государственную регистрацию. Но, скорее всего, эта группа по своему статусу будет «профессиональной» (т.е. охватит людей, ассоциирующих себя с казачьим движением), а не политической фракцией. В «партии власти» фракционность, мягко говоря, не приветствуется. «Мы создадим такую неформальную казачью фракцию», - комментирует Виктор Водолацкий. Впрочем, неоказачество (об этом термине поговорим немного позже) нередко использовалось для решения инструментальных задач действующей властью.

Таким образом, по своей численности казаков в новом составе российской Думы будет столько же, сколько представителей КПРФ, и даже больше, чем фракционеров ЛДПР или эсеров. Интересно то, что когда Виктор Водолацкий и несколько представителей современного казачества появились в Думе в казачьей форме, то, по словам донского атамана, это вызвало определенную солидарность в рядах депутатов. «Мы тоже казаки, внесите нас в Ваш список», - заявляли думцы казачьему атаману. «Как депутат Госдумы, я буду лоббировать и инициировать все предложения в изменение нормативно-правовой базы, которые могли бы привлекать казаков к реализации тех проблемных вопросов, которые есть у государства», - заявил Водолацкий.

В этой связи возникает закономерный вопрос. Насколько современное казачье движение может быть востребовано российской властью? Для характеристики современного казачьего движения автор статьи использует термин неоказачество. Использование данной конструкции представляется нам правомерным по нескольким причинам:

- между «историческим» казачеством и движением за его «возрождение» прошел период почти семидесятилетнего «перерыва»

- казачество как интегрированный социум (паттерн для «возрождения») прекратил свое существование на территории России в 1920 г. после ликвидации казачьего сословия и казачьих войсковых структур и территориальных образований;

- «историческое» казачество претерпело значительные изменения, вызванные как последствиями революций, гражданской войны, эмиграции (1917-1920 гг.), так и большевистской политикой расказачивания и коллективизации, утратив свои имманентные социальные, экономические, политические, военно-полицейские функции;

- исходный социум оказался «разбросанным» практически по всем социальным группам советского общества (рабочие, колхозное крестьянство, интеллигенция, военнослужащие);

- единственной основой для идентификации потомков казаков Российской империи как представителей казачества осталась «мобилизованная память».

Неоказачье движение прошло с момента своего возникновения несколько этапов. С нашей точки зрения, можно выделить следующие основные стадии. 1. “перестроечная” (1989-1991); 2. стадия поисков (в определенном смысле-” переходная”) (1992-1996); 3.“служилая” (с 1996 года по настоящее время). Последняя стадия связана с государственной регистрацией войсковых казачьих обществ.

С конца 1980-х гг. лидеры и активисты нового движения провозгласили своей основной целью «возродить казачество», вернуться к историческому прошлому как к точке отсчета для нового казачьего социума. Обращение к истории по идее идеологов казачьего «Ренессанса» должно было легитимизировать политические претензии нового движения. Понятие «возрождение» и по сей день остается ключевым во всех документах, законодательных актах, публицистических материалах, выходящих из-под пера неоказачьих атаманов. Главная цель движения предопределила его ретроспективный характер. Неоказачье движение начало интенсивный поиск «Золотого века», неоконченный до сих пор. Ограниченность подобной идеологемы обрекла современных казаков на путь перманентных шараханий из крайности в крайность, и в конечном итоге оставила весьма незначительные шансы и на участие в модернизационном проекте, и в конечном счета на присутствие в актуальном политическом контексте.

Главная проблема для “возрожденцев” состояла (и состоит сегодня) в том, что обращение к опыту прошлого, «духовному багажу предков» становится для них самоцелью. Практически никто из инициаторов «возрождения» казачества почему-то не удосужился дать ответы на вопросы: «А для реализации каких, собственно, задач необходимо возродить ту или иную казачью традицию? Какие потребности современного государства и общества такое возрождение удовлетворяет?»Однако подобный подход исключал (и до сих пор исключает) саму мысль о том, что казачество (до упразднения территориальных казачьих образований в 1920 г. и ликвидации советской властью казачьего сословия) не являлось чем-то раз и навсегда данным, не было социально-политическим монолитом. Напротив, оно представляло собой сложнейший клубок проблем и противоречий (в особенности вследствие процессов складывания “индустриального общества” в конце XIX-начале XX в.). Однако до 1917 г. казаков скрепляла в единое целое обязательная военная служба за привилегии. Социальное обособление казаков искусственно поддерживалось российскими государями, не желавшими терять фактически бесплатную военную силу (казаки снаряжались за свой счет).

Гражданская война воздвигла много разделяющих линий между казаками (и не только по принципу “белые”- “красные”, но и монархисты- республиканцы, “единонеделимцы”-федералисты-“самостийники”). Добавим сюда также земельные отношения, взаимоотношения казачьего и неказачьего населения (особенно на Кубани и Тереке), внутриказачьи противоречия (на Кубани, например, между линейцами и черноморцами, на Дону между верховыми и низовыми казаками). Семь десятилетий коммунистического режима способствовали “перемешиванию” социума, результатом которого стало “проникновение казаков во все основные социальные группы”. Во многих случаях этот процесс сопровождался утратой казачьего самосознания, а в некоторых наоборот обострял его. Для кого-то принадлежность к казачеству ассоциировалась с чем-то архаичным, для кого-то - с возможностью самоидентифицироваться, а главное самовыразиться.

К 1989-1990 г.г. (время появления первых неоказачьих объединений) понять, кто из жителей республик, краев и области Северного Кавказа больший казак, а кто меньший, было невозможно a priori. В 1993 г. Северо-Кавказский НИИ экономических и социальных проблем Ростовского госуниверситета провел исследование «Казачество и студенчество» (по стандартизированной анкете на основе случайной выборки было опрошено 815 респондентов). Результаты показали, что среди тех, кто относит себя к казакам (по разным причинам) рабочих - 12,9%, военнослужащих - 8,5%, пенсионеров - 8,1 %, фермеров - 6,3%, предпринимателей - 5,9%, работников торговли и сферы услуг - 3,3%, люмпенов - 2,6%. Но никакой особой “процедуры” приема или выхода из казачества не существовало. Т.е. говорить о какой-либо социальной преемственности “старого” и нового” казачества не приходилось.

В 1989-1991 гг. движение неоказаков опекало руководство КПСС. В “возрождении” сыграли свою роль партийные комитеты всех уровней. ”Перестройку” политической линии КПСС по отношению к казачеству, наметившуюся в конце 80-х гг., можно объяснить несколькими причинами. Во-первых, партийному руководству было крайне необходимо держать под своим контролем процесс формирования многопартийности, а, следовательно, возникшие в его результате партии и общественные движения (в.т.ч. движение неоказаков). Во-вторых, в условиях кризиса официальной идеологии КПСС требовались новые идеологемы. Встраивание в них казачества было тем удобнее, что вновь возникшее движение определяло себя как “возрожденческое”, т.е. обращенное к поискам идеала в “делах давно минувших дней”. В-третьих, новое движение должно было стать (по замыслу его “опекавших”) одним из рычагов противодействия российскому руководству, “сдерживания” Б.Н.Ельцина. Опекавшие «новое» казачество коммунистические чиновники активно поддерживали «красноказачью» идею, суть которой заключалась в том, что ответственность за политику расказачивания и террор по отношению к казакам несут не большевики в целом, а «силы зла», извратившие курс В.И.Ленина. При этом персональная ответственность возлагалась на революционеров еврейского происхождения – Л.Д. Троцкого, Я.М. Свердлова и других, якобы уничтожавших казаков по принципу «крови». В 1989 г. даже «Известия ЦК КПСС» опубликовали Циркулярное письмо ЦК РКП (б) об отношении к казакам. Впоследствии этот документ по степени цитируемости займет одно из первых мест на страницах неоказачьей печати.

С крахом КПСС и распадом СССР неоказачество оказалось в “свободном плавании”. После 1992 г. развитие казачьего движения пошло по этнократическому пути, поскольку в его основу были положены принципы «крови», «этнического родства», «непременным атрибутом которого является ксенофобия или, по меньшей мере, этническая сегрегация. В повестку дня стал вопрос о провозглашении казаков отдельным этносом (субэтносом). Политический инфантилизм, обращенность в “светлое прошлое” стали причиной серии поражений казачьего движения на выборы всех уровней, начиная с 1993 г. Ни один из казачьих лидеров оказался не в состоянии занять кресло губернатора (президента) какого-либо из «русских субъектов» Северного Кавказа.

С 1996 года можно говорить о начале следующего этапа казачьего “возрождения”. Общественное казачье движение уступает место государственному. Новый этап в истории российского неоказачества связан с переходом казаков на «государеву службу». Этот процесс осуществляется посредством государственной регистрации и создания реестра казачьих сообществ. Впрочем, попытки перевести бурную казачью стихию в конструктивное русло предпринимались и до того.

Вместе с тем новые тенденции по «огосударствлению» неоказачества имели свою логику и мотивацию. Они были связаны, прежде всего, с отстранением от службы политических экстремистов, привлечением к “возрождению” менее ангажированных, но более квалифицированных лидеров, введением единых на основе российских законов, а не обычного права, “правил игры”. И в этом смысле “огосударствление”, бесспорно, шанс на приведение нынешнего казачества в некоторое соответствие с реалиями современного гражданского общества. Но назвать этот процесс панацеей было бы неверным. События последних лет показали, что надежды на то, что реестровое («огосударствленное») казачество окажется не столь радикальным в подходах к межэтническим и межконфессиональным отношениям, не оправдались. Более того, лозунг защиты «исконной казачьей земли» от «инородцев» оказался едва ли не составной частью идеологии региональной элиты в Краснодарском крае. В марте и июне 2002 г. губернатор края Александр Ткачев объявил о необходимости массового выселения «нелегальных мигрантов», и, по крайней мере, две курдские семьи в апреле того же года были депортированы в соседнюю Ростовскую область. На совещании по проблемам миграции в Абинске 18 марта 2002 г. с участием чиновников краевого и районного уровней (Абинский район) кубанский губернатор заявил: «Мы должны защитить нашу землю и коренное население… Это - казачья земля и все должны знать это. Здесь наши правила игры». Инициатива Ткачева по «очищению» Краснодарского края нашла поддержку и во Всевеликом Войске Донском. Вот один из образчиков такого подхода, продемонстрированный несколько лет назад: «Ростовской области грозит смертельная опасность. И эта опасность заключается в нарушении на Дону этнического баланса. Неконтролируемая миграция при попустительстве властей (а разве атаман- вице-губернатор не власть?- С.М.) лавиной захлестнула Ростовскую область, донская земля может повторить судьбу югославского Косово», - говорится в обращении Войска к донскому губернатору, который в отличие от своего кубанского коллеги никогда открыто не выдвигал лозунгов борьбы с «инородцами».

Как видим, и «огосударствленное» казачество не избежало таких имманентных болезней процесса «возрождения», как политический экстремизм, этнократия и ксенофобия. Взявшись за введение бурной неоказачьей стихии в спокойное государственное русло, российские чиновники снова, как и в начале 1990-х гг., не озаботились соответствием возрождаемых традиций современным реалиям. Как и в начале пути «возрождения», теперь уже не только атаманы, но и сотрудники аппаратов президентской администрации и палат российского парламента не ответили на ключевой вопрос: «Какие современные задачи должно решать неоказачество? Проблема ведь не в том, будет казачий атаман утверждаться в своей должности и получать звания на Старой площади или на станичном майдане. Куда важнее для современных казачьих лидеров усвоить язык современной политической культуры, осознать, что этническими чистками и депортациями межэтнического мира ни на Юге России, ни в РФ в целом не построишь, а столь острая для Дона, Кубани и Ставрополья проблема миграции решается не на кругах и сходах и не зависит от криков «любо - не любо».

История неоказачества со всей очевидностью доказала, что сам концепт “возрождение”, возникший под влиянием перестроечной конъюнктуры, нуждается в существенной корректировке и ревизии. Вопрос «А что, собственно, неоказачьи лидеры собираются возрождать?» не является просто досужим любопытством. Ведь нельзя же, в самом деле «возрождать» походы за зипунами, дуваны, феодальное по сути общинное землепользование и сословные привилегии за военную службу. Да и традиции казачьей демократии и местного самоуправления могут быть востребованы только с учетом современных социально-политических реалий.

Казачество как род войск в условиях технического прогресса маловероятен. Развитие по сословному пути невозможно в обществе гражданском, обществе равных прав и возможностей. Претензии на этническое возрождение, конструирование особой “казачьей этничности” опасно и для самих неоказаков, вступающих в такой ситуации в двойной конфликт как с федеральным государством, так и с неказачьим (прежде всего русским) населением бывших казачьих областей. Лидерам неоказаков (как реестровых, так и общественных) было бы небесполезно обратиться к мнению крупнейшего исследователя социально-политической истории казачества и казачьего права профессора Сергея Сватикова о том, что “казачество не есть явление вечное. Оно вызвано к жизни определенными условиями исторической жизни и исчезнет как таковое, когда эти условия исчезнут”. Очевидно, что сейчас говорить о “конце истории” казачества преждевременно, поскольку само имя его притягательно для многих россиян. Но будущее развитие казачества возможно исключительно при опоре на лучшие традиции, выработанные в его среде - демократия, местное самоуправление, уважение к труду, собственности, патриотизм. Однако все эти традиции должны лишь вписываться в современные социально-экономические, политические, социокультурные реалии, идти вслед за ними, а не впереди них. Собственно говоря, настало время отказаться от «возрождения» того, что не прошло проверку временем (казачья сословная обособленность, привилегии, архаичная военная служба) и обозначить границы использования казачьего исторического опыта в современной России. Всякий иной вариант будет лишь консервацией архаичного сообщества, пребывающего в состоянии перманентной ностальгии и сверяющего каждый свой шаг с тем, как было до 1913 года. Тогда в пору будет вести речь не «возрождении», а о «вырождении».

Сергей Маркедонов - зав. отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа, кандидат исторических наук

Версия для печати