13.04.2008 | Игорь Бунин

Внешняя политика России: этапы и противоречия

Российскую внешнюю политику подвергают критике с различных сторон – как за жесткость, так и за мягкость. Одни критики обращают внимание на депортацию грузинских мигрантов с российской территории, другие – на уход России из Камрани и Лурдеса. Одни считают внешнеполитический курс Москвы слишком конфронтационным по отношению к Западу, другие полагают, что он, исключая пиаровскую риторическую составляющую, объективно носит прозападный характер. Возникает закономерный вопрос – почему внешняя политика страны вызывает столь разноречивые, часто противоположные оценки.

Для того, чтобы ответить на этот вопрос, необходимо совершить исторический экскурс. Приходу Владимира Путина на пост президента предшествовал сильнейший кризис в отношениях России и Запада, вызванный югославской операцией НАТО, консенсусно поддержанной всеми участниками альянса. С самого начала новый президент начал своего рода «политику авансов», стремясь восстановить испорченные отношения. Усилившая свои позиции российская власть предприняла ряд шагов, которые не могла совершить администрация Бориса Ельцина, не имевшая возможности опереться на парламент и утратившая доверие общества. Уже в апреле 2000 года был ратифицирован договор СНВ-2, вызывавший резкую критику со стороны левых сил и близких к ним военных экспертов – представить себе такое еще за год до этого, при левоориентированной Думе было просто невозможно. В этот же период Россия покинула базы во Вьетнаме и на Кубе (Камрань и Лурдес), а после 11 сентября 2001 года безоговорочно поддержала США в борьбе с международным терроризмом, мобилизовав свои выстроенные контакты с таджикским Северным альянсом в Афганистане. Кроме того, российская власть хотя и зафиксировала свое негативное отношение к выходу США из договора по ПРО и к принятию в НАТО стран Балтии, но не предприняла сколько-нибудь резких шагов в отношении США, не желая портить двусторонние отношения.

«Политика авансов» предусматривала возможность ответных позитивных действий со стороны Запада, например, в вопросе о соблюдении негласного принципа, действовавшего в 90-е годы – территория СНГ является эксклюзивной сферой влияния России. Кроме того, в Кремле, очевидно, рассчитывали, что Белый дом будет консультироваться с ним при принятии ключевых решений, влияющих на мировой порядок – и в значительной степени учитывать его интересы. Однако Запад не отреагировал на российские авансы, считая, что он ничем России не обязан, а сама «политика авансов» является абсолютно естественной нормой поведения, а не системой шагов, продиктованных доброй волей и ожиданием ответа. Так, сравнительно спокойное отношение Москвы к расширению НАТО на северо-западном направлении было воспринято как единственно возможное – ведь у России нет права вето на действия организации, в состав которой она не входит.

В результате Кремль испытал сильнейшее разочарование во время иракской войны, а затем после «цветной революции» в Украине. При этом если в случае с Ираком Россия могла выстроить ситуативную коалицию с Францией и Германией (то есть речь не шла о системном противостоянии с Западом в целом), то в Украине она столкнулась с консолидированной позицией США и стран Евросоюза. Даже «друг Герхард», бывший тогда еще канцлером Германии, ничем не мог помочь. Никто на Западе не собирался признавать право России оказывать решающее влияние на судьбы соседних стран.

Все это привело к тому, что «политика авансов» была признана неэффективной. Как результат – переход к «политике конфликтов», когда авансы закончились, а правилом стала демонстративная жесткость. К этому времени относятся противостояния России с Грузией, Эстонией, Польшей, введение моратория на участие России в ДОВСЕ, резко негативная реакция на планы США разместить системы третьего позиционного района своей ПРО в Польше и Чехии. Самым ярким публичным проявлением этого внешнеполитического курса стала знаменитая «мюнхенская речь» Путина, которая вызвала шоковую реакцию среди значительной части западного истеблишмента и заставила прессу делать поспешные выводы о возобновлении «холодной войны».

Теперь можно подвести итоги и этого этапа российской внешней политики – по своей результативности он не слишком отличался от предыдущего. Крайне жесткие действия в отношении Грузии («винное эмбарго», запрет денежных переводов, прекращение выдачи виз и авиационного сообщения, депортация гастарбайтеров) не смогли ни подорвать стабильность режима Саакашвили, ни добиться его пророссийской эволюции. Прошлогодняя блокада эстонского посольства в Москве привела только к росту симпатий к Эстонии в Европе – при том, что крайне нетактичные действия эстонских властей в кризисе «Бронзового солдата» вызывали весьма противоречивую реакцию в странах Евросоюза. Попытки России не допустить размещение американской ПРО в Восточной Европе также не привели к каким-либо результатам – она также столкнулась с консолидированной позицией Запада, проявившейся, в частности, во время саммита в Бухаресте.

У России нет возможности сформировать сколько-нибудь широкие коалиции для реализации задач в рамках «политики конфликтов» - не считать же серьезным союзником лукашенковскую Белоруссию. Представим на минуту, что Россия признает независимость Абхазии и Южной Осетии – кто еще может поддержать ее в этом деле? Может ли она рассчитывать на то, что десятки стран откроют свои диппредставительства в Сухуми и Цхинвали? Ответ очевиден – ситуация скорее будет напоминать судьбу Турецкой республики Северного Кипра (признанной одной Турцией), чем нынешнюю ситуацию с Косово, независимость которого признана всеми странами G8, исключая, разумеется, Россию.

Существует ходячий стереотип, что при ухудшении отношений с Западом Россия может существенно сблизиться с Китаем, но это представление далеко от истины. Россия и Китай могут договариваться по отдельным вопросам, представляющим взаимный интерес – например, Пекин поддержал Москву по чеченскому вопросу, не желая поддерживать сепаратизм, который угрожает самому Китаю в Тибете. Точно также Россия и Китай не заинтересованы в активизации США в зонах их традиционного влияния – например, в Центральной Азии. Но политическая стилистика Китая крайне осторожна; он не собирается в обозримом будущем идти на жесткий конфликт с Западом (показательна в связи с этим сдержанная реакция китайского руководства на ракетный удар НАТО, разрушивший посольство КНР в Белграде в 1999 году). В условиях непростой внутриполитической ситуации (сложный механизм принятия решений в условия «коллективного руководства», огромные диспропорции в развитии различных частей территории страны, угроза сепаратизма) Китай не склонен идти на слишком рискованные ходы. И, тем более, ради интересов России.

Таким образом, возникла объективная необходимость в корректировке российской внешней политики – и определенные признаки этого уже есть. Если налаживание отношений с Польшей еще можно связать со сменой правительства страны (хотя изменения внешнеполитического курса Варшавы носят лишь стилистический характер), то снятие ряда ограничений в отношениях с Грузией никак нельзя приписать появлению у Саакашвили пророссийских настроений. Кроме того, Россия хотя и сохранила негативное отношение к американской ПРО в Европе, но предпринимает попытки добиться хотя бы каких-то реальных уступок от США в вопросе контроля. Эта последовательность событий не может объясняться простыми совпадениями. Показателен и сам факт появления Дмитрия Медведева – политика, полностью совместимого с западным политическим истеблишментом - в качестве преемника Владимира Путина (в случае продолжения реализации «жесткого» сценария более вероятным сценарием могло быть преемничество Сергея Иванова).

Разумеется, возврата к «политике авансов» не будет – она несколько лет назад вызывала не меньшее разочарование, чем конфронтационный курс в последнее время. Представляется, что новая внешняя политика России будет носить более прагматичный характер, основанный на ситуативном реагировании на конкретные вызовы. Российская власть будет ориентирована на достижение максимально возможного результата, которого удастся добиться в той или иной ситуации (характерен приведенный выше пример с наблюдателями за американской ПРО). Проблема, однако, в том, что такой курс можно проводить в отношении отдельных стран, а также по вопросам, влияние которых на общественные процессы внутри России носит незначительный характер.

Главной угрозой для внешнеполитического курса Кремля становится при этом возможная интеграция в НАТО Украины и, в меньшей степени, Грузии, которая может не только ослабить геополитические позиции России, но и быть крайне негативно воспринята ее собственным населением. Саммит в Бухаресте продемонстрировал, что Запад готов «растянуть» процесс интеграции с тем, чтобы несколько смягчить его для России, но не отказывается от реализации этого проекта в принципе. Он по-прежнему не рассматривает СНГ в качестве зоны российского эксклюзивного влияния. Значительна вероятность, что Украина и Грузия могут присоединиться к «Плану действий» по интеграции в НАТО если не в декабре нынешнего года, то в следующем году. Это будет означать, что их атлантический выбор будет практически необратим. Подобное развитие событий может привести к очередному кризису в российской внешней политике и хотя бы частичному возврату к «политике конфликтов», несмотря на ее слабую результативность.

Игорь Бунин - президент Центра политических технологий.

Версия для печати