04.08.2008 | Алексей Макаркин

Александр Солженицын: консерватизм и свобода

В Москве на 90-м году жизни скончался Александр Солженицын – последний из остававшихся в живых российских Нобелевских лауреатов в области литературы. Человек, ставший эпохой в истории русского художественного слова.

Трудно переоценить вклад Солженицына в формирование политического сознания российской интеллигенции ХХ века. В хрущевское время появилось немало книг, посвященных лагерной теме (пока при Брежневе сама эта тематика не оказалась под запретом), но «Один день Ивана Денисовича» выделялся на общем фоне как яркое художественное произведение, показавшее внутренний мир «лагерника» - не героя, но и не сломленного заключением человека. В уже самиздатовском «Архипелаге ГУЛАГ» писатель перешел с микро- на макроуровень, дав эпическое описание беспощадной системы насилия, органически свойственной советскому варианту тоталитаризма (эта книга сыграла большую роль в том, что недавние почитатели «истинного социализма», извращенного злым Сталиным, лишались своих иллюзий). «В круге первом» и «Раковый корпус» - произведения, показывающие драматическое столкновение свободы и несвободы в условиях тоталитарного государства. Демонстрирующие характеры людей, попавших в экстремальную ситуацию лагерного барака - пусть и относительно благоустроенного (все же первый, а не девятый круг гулаговского ада), но от этого морально не менее страшного - или больницы для обреченных на смерть.

Эмигрантский период творчества Солженицына сопровождался его попытками ответить на тяжелый вопрос о причинах гибели старой России и победы большевиков. В «Августе 14-го» он видел альтернативу большевистской анархии в русских образованных профессионалах – таких как инженер Ободовский (персонаж, имевший конкретного прототипа – Петра Пальчинского, одного из героев «Архипелага»). Позднее он испытал явное разочарование в либеральной «образованщине», по его мнению, вызвавшей революционную смуту: достаточно проследить эволюцию образа Ободовского от «Августа 14-го» к «Марту 17-го». Именно поэтому Солженицын стал чужим не только для поклонников советской власти (он был таковым для них всегда), но и для либеральной части общества, моральным образцом для которой являлся академик Сахаров, соратник Солженицына по диссидентскому движению и его идеологический оппонент.

Получивший университетское образование в советское время, боевой офицер времен войны (капитан артиллерийской разведки, кавалер двух орденов), учитель математики в провинциальной Рязани, Солженицын по своему менталитету был человеком старой, досоветской России. Возможно, что свою роль в этом сыграли семейные корни и глубокий интерес к истории. Его традиционалистская система взглядов последних десятилетий не погасила в нем уважения к свободе и интеллектуальной независимости человека. Яркое подтверждение этого – сериал «В круге первом», снятый в последние годы при непосредственном участии самого писателя. Этим консерватор Солженицын принципиально отличался от реакционных охранителей, для которых свобода не является высокой ценностью, а ради «охранительства» возможны компромиссы с любыми, даже тоталитарными, силами.

Большой писатель не всегда может быть «гуру» для общества (яркий пример – Лев Толстой с его идеями реформирования христианства). Солженицын предлагал современной России вернуться к образцам России дореволюционной, от земского самоуправления до элементов государственного устройства. Даже в одиозной еврейской политике царского правительства он находил немало разумного, что привело к резкой критике в адрес его последней книги «Двести лет вместе». Представляется, что этот большой человек мог либо принимать явление целиком, практически без оговорок (царская Россия, личность Столыпина), либо точно так же полностью отвергать его (личности Ленина, Сталина и их присных, в последние десятилетия жизни либералы и либерализм). Можно сказать, что Солженицын создавал свою утопию, апеллируя к историческому опыту, который не может быть воспроизведен в современной стране. Это ни в коей степени не отрицает ценности самого опыта и значимости интеллектуальных дискуссий, стимулируемых последними книгами писателя.

Антиреволюционный пафос писателя (он не принимал не только Октябрь и Февраль 17-го, но и Французскую революцию – отсюда его сочувствие вандейским монархистам и франкистам времен Гражданской войны в Испании) был использован в «антиоранжевой» политической кампании последнего времени – его статья о Февральской революции была опубликована огромным тиражом. Но, в отличие от многих участников этой кампании, Солженицын был полностью искренен и высказывал свою позицию пусть небеспристрастно (все же он был писателем, а не академическим историком), но прямо и последовательно, вне зависимости от сиюминутного контекста.

Такой Солженицын оказался несовместим с ельцинской Россией, которая стремилась на Запад, воспринимая писателя как фигуру сугубо архаичную (отсюда и ответная реакция, выразившаяся, в частности, в отказе от ордена Андрея Первозванного). Отсюда вполне закономерно и принятие писателем России путинской, в которой он видел возрождение традиций старой империи – неудивительно и принятие им Государственной премии, которую, впрочем, страна «задолжала» ему еще с хрущевских времен. С его смертью Россия потеряла великого писателя, эмоционально защищавшего консервативные ценности и при этом продолжавшего быть поборником свободы.

Версия для печати