22.09.2008 | Сергей Маркедонов

Косовская модель для Евразии

Российская дипломатия продолжает последовательно копировать косовскую модель применительно к Абхазии и Южной Осетии. С началом пятидневной войны Москва использовала весь идеологический арсенал США и их союзников для легитимации военной операции по «принуждению Грузии к миру». Собственно говоря, само словосочетание «punishment for peace» активно использовалось не только на пространстве бывшей Югославии, но и при планировании операции в Ираке. Тогда российское руководство мотивировало свои действия тем, что предотвратило геноцид осетинского народа (хотя нередко слишком жесткое определение заменялось «гуманитарной катастрофой», также позаимствованным из «западного словаря» словосочетанием).

Затем, когда дело пошло к признанию независимости двух бывших грузинских автономий (хотя этот процесс был чрезвычайно сложным), российские дипломаты апеллировали к тому, что после практики геноцида совместное проживание осетин и грузин (а равно и грузин и абхазов) в одном государстве невозможно. Именно тезис о невозможности совместного проживания сербов и албанцев в одном государственном образовании (пусть даже и в «матрешечном» по типу Боснии и Герцеговины) стал решающем в процессе принятия решения о признании Косово. В случае с бывшим автономным краем в составе Сербии было принято во внимание то, что сам Белград сделал все возможное, чтобы закрыть для албанцев путь к реинтеграции. Та же мотивировка использовалась и по отношению к Тбилиси. Тем паче, что оба приведенные выше тезиса по сути своей верны. Как в Сербии накануне окончательного самоопределения Косово при голосовании по Конституции интересы албанской общины были не учтены (хотя албанцы считались формально гражданами единого государства), так и в Грузии еще в начале 1990-х гг. власти сделали все, чтобы осетины воспринимали новое независимое образование, как чужое.

Следующим логическим шагом для Москвы стало выдвижение тезиса об уникальности случаев Абхазии и Южной Осетии для постсоветского пространства. Основы этого подхода были определены еще во время двусторонних встреч российского президента Дмитрия Медведева со своими коллегами из Молдовы и Азербайджана соответственно Владимиром Ворониным и Ильхамом Алиевым. Тогда российский лидер дал понять, что если сохраняется возможность для переговоров и мирного разрешения этнополитических конфликтов, то Москва не будет заниматься предрешением статуса спорных территорий. 18 сентября 2008 года, выступая в Совете Федерации, глава МИД РФ Сергей Лавров четко артикулировал этот подход. По словам главного российского дипломата, признание РФ независимости Абхазии и Южной Осетии не создает прецедента для Приднестровья и Нагорного Карабаха. За день до того, 17 сентября 2008 года Россия заключила два Договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи с Абхазией и Южной Осетией. Это окончательно закрепляет новый статус России в едва остывших «горячих точках» Евразии. До 2008 года Россия выполняла в Абхазии и в Южной Осетии миротворческие функции. Перейдя в разряд участников конфликта, Москва качественным образом изменила свою роль. Теперь речь идет о выполнении функции гаранта безопасности двух частично признанных образований, а также роли политического патрона двух союзников в регионе Южного Кавказа. При этом РФ не спешит сменить свой статус в двух других конфликтных регионах на территории бывшего Советского Союза. Сергей Лавров заявил следующее: «Россия будет активно содействовать мирному решению всех конфликтов на пространстве СНГ на основе международного права, уважения всех принципов устава ООН, ранее достигнутых договоренностей, в поисках согласия между вовлеченными в конфликт сторонами». Понятно, что главный российский дипломат должен придерживаться официальной линии и не защищать жесткие по сути своей тезисы о том, что международное право в его ялтинско-потсдамской редакции уже не работает. Но в сухом остатке получается то, что Кремль не собирается использовать прецеденты этнического самоопределения для решения других конфликтов. «Будем ответственно реализовывать свою посредническую миссию в переговорном процессе, это в полной мере относится к Приднестровью и Нагорному Карабаху. Везде есть свои особенности, свои форматы и механизмы посредничества».

Таким образом, тезис об уникальном случае (точнее двух уникальных случаях сразу) на пространстве бывшего СССР озвучен российским руководством. Он становится теперь официальной линией Москвы в ее политике на постсоветском пространстве. С одной стороны, можно иронически заметить, что призыв экс-президента РФ Владимира Путина «не обезьянничать» не был услышан. Российская дипломатия практически до деталей воспроизвела набор аргументации США и их союзников по Косово. Это и невозможность совместного проживания после геноцида, и уникальность конкретного самоопределения, и невозможность использования его в качестве универсального прецедента. С другой стороны, можно (и это было бы гораздо эффективнее) разобраться в мотивации российской позиции и рассмотреть то общее и особенное, что присутствовало в косовском и осетинско-абхазском казусе.

На первый взгляд и в одном, и в другом случае мы имеем дело с этнополитическим самоопределением. Это самоопределение и в кавказском, и в балканском контексте - следствие провала эксперимента по созданию модели этнического квазифедерализма. И в одном, и в другом случае перед нами принятие решения в условиях неработающего международного права. Следовательно, нет критериев, стандартов, попыток объективного международного арбитража. На первое место выходят политическая целесообразность и национальный эгоизм. Но далее эти «эгоизмы» существенно отличаются.

Какой «эгоизм» мы видим у США в решении «косовского вопроса»? Это - не прагматический, а идеологический эгоизм, базирующийся на примате тезиса о том, что «малый национализм»- это меньшее зло в сравнении с национализмом больших групп. Как сербско-албанские противоречия напрямую влияли на США? Ровно никоим образом. Ни общих границ, ни зависимости национальной экономики от количества «зачищенных» сербов или албанцев. Таким образом, на первое место вышли соображения «демократического интернационализма» (когда малые и проамериканские группы по определению рассматриваются, как более демократические). Ориентация на США, таким образом, и определяется, как критерий демократичности. Признавая Косово, американская администрация пыталась, таким образом, утвердить следующее правило: признание независимости демократического (по критериям Вашингтона, разумеется) образования важнее любого суверенитета и территориальной целостности. В случае же с европейским подходом к Косово «эгоизм» был уже иного свойства. Это был «эгоизм» практического и прагматического свойства. Не абстрактные ценности волновали европейских политиков, а близость экс-сербского края к основным европейским столицам. Затяжка времени с решением статуса Косово- это новые тысячи албанских иммигрантов в Вене, Риме, Берлине, Милане. Заметим также, что среди этих иммигрантов немало людей с низким образовательным уровнем, но высоким уровнем криминальных связей и принципами круговой поруки, базирующейся на крепких семейных связей. Таким образом, чтобы не потакать процессам формирования маленьких «государств в государстве» внутри ЕС, европейские политики и дипломаты решили ускорить признание Косово. Тогда в Приштине появляется своя (признанная широко в Европе и за океаном) бюрократия, дипломатический корпус, полиция. Для всей этой чиновничьей братии из числа бывших полевых командиров создаются рабочие места, которые становятся выгодным бизнесом, способным удержать от миграции большое число албанцев (так как о семьях и родне министры и дипломаты позаботятся). Циничный подход, но работающий. Тем паче, что действительно и без всякого военного вмешательства США у Сербии нет никаких ресурсов для интеграции своей бывшей автономии. Таким образом, за внутренне спокойствие ЕС готово заплатить. Косово становится аналогом Крымского ханства для Московского государства и Речи Посполитой. Чтобы не было набегов, платятся «поминки», то есть фактически налог за стабильность.

Российский подход также базируется на прагматизме (правда, он не оборонительный, как у европейцев). Сдача Южной Осетии и Абхазии стала бы демонстрацией слабости России, как внутри СНГ, так и внутри самой РФ. В особенности, если учесть связи Северной и Южной Осетии, взаимовлияние осетино-ингушского и осетино - грузинского конфликта. После пятидневной войны у Москвы был не слишком великий выбор. Первым вариантом был бы поход на Тбилиси, оккупация Грузии, втягивание в проблемы недружественного образования, масштабный конфликт со всем постсоветским миром и Западом. В финале было бы катастрофическое поражение, сравнимое в Крымской кампанией 1854-1855 гг. Вторым мог бы стать процесс длительного убеждения Запада в том, что Абхазия и Южная Осетия действительно не могут находиться в составе Грузии. Третьим могла быть попросту «капитуляция» в первый день пятидневной войны (о последствиях этого сценария мы уже писали выше). Российское руководство выбрало четвертый вариант- признание независимости двух бывших автономий Грузии. Это было сделано тогда, когда все миротворческие форматы прекратили свое существование (прежде всего, по вине грузинской власти).

Однако Москва прекрасно понимает те фобии и страхи, которые такое решение (быстрое, не до конца просчитанное) вызывает и внутри СНГ, и за его пределами. С одной стороны это боязнь того, что Россия начнет расширять свои территории, пользуясь слабостями соседей. Директор казахстанской консалтинговой компании «Группа оценки рисков» Досым Сатпаев в этой связи полагает: «Центральная Азия - не Кавказ. Здесь нет такого феномена, как непризнанные республики, есть лишь приграничные споры. Настороженность вызвана, таким образом, тем, что многих пугает агрессивная внешняя политика Москвы. Если сегодня это произошло с Грузией, то завтра Россия (пусть необязательно с помощью военных мер) может также начать разговаривать с другими странами СНГ». На Западе же «призрак СССР» до сих пор пугает политиков и экспертов, хотя многие из них сами «обманываться рады». Все же для СССР нужна коммунистическая идеология, а также внутренняя поддержка такого проекта в самих бывших республиках. Ни того, ни другого условия на сегодняшний момент нет.

Не желая, оставаться в изоляции и внутри Евразии, и в мире Москва пытается сформулировать тезис об «уникальном самоопределении». Тем паче, что с Нагорным Карабахом и Приднестровьем у РФ нет общих границ, да и быть большими армянами, чем сама Армения (не признавшая до сих пор независимости НКР) Кремлю не с руки. В миротворческих же форматах есть возможности доказать Западу конструктивность российских подходов. А потому Сергей Лавров предлагает следующую формулу: «Признание Россией независимости Южной Осетии и Абхазии стало единственно возможным решением для обеспечения не только безопасности, но и самого выживания наших братских народов перед лицом шовинистической угрозы Тбилиси». Пока Москва не видит исключительности в других «горячих» или в остывших точках. Кремль заинтересован в нейтральной и пророссийской Молдове (на это шансы сохраняются), и как минимум, в невраждебном Азербайджане.

Между тем, процесс этнического самоопределения не может жестко регламентироваться, кем бы то ни было, Москвой, Вашингтоном или Брюсселем. От того, что Кремль не признает независимости НКР, симпатий к Азербайджану у карабахских армян не прибавится. Свою независимость НКР провозгласила еще в декабре 1991 года, когда Москва и в мыслях не держала признавать или не признавать Абхазию и Южную Осетию. Собственные просчеты и ошибки на Северном Кавказе теоретически также могут оживить этносепаратизм, который сегодня не является серьезной угрозой безопасности региона и страны в целом.

Таким образом, Москва сделала свой непростой выбор. Однако, как и в случае с Косово надо понимать, что любой выбор имеет свои издержки (а потому их надо заранее просчитывать и учитывать). Чтобы процесс передела межреспубликанских границ не продолжился, всем республикам бывшего Советского Союза надо помнить о том, что территория не дается свыше. Главное- это не площадь страны (в особенности, если она была создана не национальной элитой, а партийно-советскими чиновниками), а ощущение общей идентичности, формируемой на базе общих гражданских и политических ценностей. Если проекты «Украина для украинцев, Казахстан для казахов, Азербайджан для азербайджанцев и Россия для русских» не будут реализовываться на практике, то казусы Абхазии и Южной Осетии так и останутся уникальными. Что бы ни говорили в Москве или в Вашингтоне.

Версия для печати