06.07.2009 | Алексей Макаркин

Российские сценарии: Шмит или Вебер?

Влияние политологических теорий на политическую практику, разумеется, является опосредованным. Ни один политик не будет принимать решения, руководствуясь только учеными штудиями, но они нередко позволяют ему определить основные ориентиры, которым он следует в своей деятельности. Для современной России, как представляется, в этом смысле актуально творчество двух знаменитых ученых, оказавших — пусть и в разной степени — влияние на развитие современной политической мысли. Речь идет о Карле Шмитте и Максе Вебере.

Карл Шмитт часто воспринимается в ходе дискуссий только как «нацистский политолог», что само по себе является клеймом. Однако на практике все значительно сложнее: нацистский период в творчестве Шмитта был, пожалуй, наименее плодотворным, хотя и не случайным. Будучи сторонником авторитарной политической модели, он критиковал слабость Веймарской республики, рассматривая в качестве альтернатив сильные харизматические личности. Он видел их в канцлере Брюнинге, а затем в генерале Шлейхере, и только когда авторитарная альтернатива оказалась невозможна, обратился к тоталитарной, рассматривая такой шаг как вынужденный. Что не отменяет того общепризнанного факта, что служил Шмитт нацистскому режиму верно, в оппозициях и тем более заговорах не участвовал.

Попробуем набросать эскиз политического учения Шмитта. Он противник парламентаризма, так как парламент не в состоянии вырастить сильных лидеров, в которых нуждается страна. Шмитт делает ставку на плебисцитарную демократию, в которой народ одобряет действия харизматических вождей (такую демократию он противопоставляет либерализму, который предусматривает сложную систему компромиссов между представителями элит). Он враг политических компромиссов, противопоставляющий им решения, принимаемые лидерами. Государство становится доминирующим фактором, подминающим под себя общество; оно должно быть единым («тотальным»), так как плюрализм и дискуссии ослабляют его перед лицом врага. К врагу у Шмитта особое отношение — он должен восприниматься настолько реально, чтобы народ был постоянно отмобилизован и готов в любую минуту встать на защиту государства. Впрочем, в отличие от нацистов Шмитт не был ксенофобом и использовал антисемитскую риторику только в период существования гитлеровского режима, когда она была полезна для него сугубо прагматически.

В отличие от «анфан террибля» политической науки Шмитта Макс Вебер — фигура вполне респектабельная, он считается одним из основателей современной политологии. Вебер более сложен, чем Шмитт. Он не идеализировал парламентаризм, значительное внимание уделял харизматическому типу лидерства, видя в нем силу, уравновешивающую парламентаризм, который в противном случае может стать олигархическим. В свою очередь, парламент уравновешивает бюрократию, достаточно профессиональную для того, чтобы осуществлять эффективное управление, но слишком закрытую и склонную отстаивать собственные корпоративные интересы. Парламент должен обеспечивать появление политических лидеров — в этом, как нетрудно заметить, принципиальное различие веберовской и шмиттовской моделей (другое дело, что он не всегда выполняет эту функцию, но это уже зависит от качества самого парламента). Веберовское государство — это равновесная система, в которой ни один элемент не может подавлять другие и наличествует конкурентная политика — ей не противоречит сильное лидерство (практическим примером может служить Франция при де Голле, когда генерал-президент смог добиться переизбрания только во втором туре выборов с 55,2% против 44,8% у его соперника Миттерана). В веберовской модели есть плебисцитарные элементы, но они не носят самодовлеющего характера. При принятии решений политик, по мнению Вебера, должен принимать во внимание как политический, так и этический компоненты и действовать, каждый раз исходя из особенностей ситуации.

Отметим также, что творчество Вебера пришлось на начало ХХ столетия — он умер за два года до прихода к власти Бенито Муссолини, первого харизматического диктатора фашистского типа. Можно только предполагать, какие ограничители для такого типа лидерства ввел бы в свое учение Вебер (к слову, стоявший у истоков Веймарской республики), наблюдая на практике, как харизматический вождь сокрушает парламентаризм и превращает бюрократическую машину в свое послушное орудие. Вебер никогда не видел в харизматичном лидере диктатора, уничтожающего политические свободы. Для него примером такого лидера был американский президент Теодор Рузвельт, один из наиболее ярких обитателей Белого дома, который, однако, не противопоставлял себя парламенту и управленцам. Учение Вебера способно к эволюции, к корректировке отдельных своих положений в значительно большей степени, чем теория Шмитта, взгляды которого на политические процессы не изменились и после нацистской диктатуры. Если Шмитт политологически обосновывал практику корпоративистских государств, возникших после Первой мировой войны (Италия при Муссолини, Португалия при Салазаре и др.), которые стали одним из исторических «тупиков», то веберовская традиция соответствует современному политическому мейнстриму.

Изначально современное российское государство строилось, в целом, по веберовской модели, нашедшей отражение в Конституции 1993 года. Сильный всенародно избираемый президент (само это обстоятельство предусматривает определенную харизму) уравновешивался парламентом. Половина депутатов нижней палаты избиралась по одномандатным округам — таким образом создавалась возможность для выдвижения политических лидеров (этому же способствовали, кстати, и губернаторские выборы); половина — по избирательным спискам, что способствовало развитию партийной системы. Впрочем, веберовский подход в 90-е годы не привел к успеху по ряду весьма серьезных и объективных причин. Роль парламента была снижена — Борис Ельцин не мог забыть своего противостояния с Верховным советом и создал ряд ограничителей для законодательной власти. В частности, депутаты не получили права на парламентское расследование, а вынесение вотума недоверия правительству было осложнено. Не получилось создать и веберовскую идеальную бюрократию — государственный аппарат оказался подвержен системной коррупции. Наконец, и харизматичный президент вскоре утратил свою харизму, по состоянию здоровья выпустив ситуацию из-под контроля. Все элементы системы сдержек и противовесов, таким образом, не могли эффективно функционировать.

Приход к власти Владимира Путина привел к тому, что один из элементов веберовской триады — президентская власть — вновь стал эффективным. Избранный в 1999 году многофракционный парламент оказался наиболее успешным органом законодательной власти за всю историю современной России. Защищая свою «самость», он конструктивно сотрудничал с президентской властью, приняв целый ряд либеральных законов из «повестки дня» 90-х годов — был введен суд присяжных, разрешена купля-продажа земли, архаичный КЗОТ заменен более современным Трудовым кодексом. В парламенте появилось большинство из четырех центристских депутатских объединений, которые при принятии реформаторского законодательства получали поддержку со стороны либералов. Правда, бюрократия как была, так и оставалась коррумпированной и не слишком компетентной, хотя на верхних уровнях были предприняты попытки ее обновления за счет привлечения в госаппарат молодых экономистов реформаторского толка (Набиуллина, Дмитриев, Дворкович и др.).

Однако постепенно в деятельности государственной власти стали появляться шмиттовские тенденции, которые со временем усиливались. После выборов 2003 года парламент перестал быть местом для дискуссий, а с ликвидацией одномандатных округов он практически перестал выдвигать новых лидеров (не считать же таковым Шлегеля из движения «Наши» с его так и не принятым репрессивным законопроектом в отношении СМИ!). Такому парламенту можно было дать право проводить расследования, понимая, что он им не воспользуется без прямого указания Кремля (до сих пор ни одного парламентского расследования проведено не было). Отмена губернаторских выборов привела к резкому усилению президентской власти. Время компромиссов с элитами закончилось с «делом ЮКОСа». Был создан образ врага в лице Михаила Ходорковского, а чуть позже либералов, «агентов Запада» из структур гражданского общества (некоммерческих организаций) и оппозиционных движений.

Избирательная кампания 2007 года стала торжеством шмиттовского подхода к политике. Тогда в качестве врага была избрана, в целом, лояльная по отношению к Кремлю либеральная партия СПС, дистанцировавшаяся от радикальной оппозиции, но посмевшая некоторую самостоятельность на региональных выборах. Парламентские выборы фактически превратились в плебисцит о доверии Владимиру Путину, успешно выигранный властью.

Но к тому времени выявились пороки шмиттовской модели для России. Она не решала проблему бюрократии — напротив, «силовая» бюрократическая элита, наименее склонная к модернизации, выступала в качестве основной опоры системы. Уровень компетентности власти не увеличивался. Чиновничье давление на экономику уничтожало предпринимательскую инициативу, а рост ВВП был связан лишь с благоприятной конъюнктурой (что и продемонстрировал наступивший кризис). На многочисленные элитные группы, интегрированные в «Единую Россию», рассчитывать было сложно — они поддержали Путина вынужденно, с тем чтобы хотя бы частично сохранить свои аппаратные позиции. За славословием в адрес президента (в 2007 году появилась формулировка «национальный лидер») скрывалась стремление сохранить статус-кво, выгодный бюрократическому аппарату. Вместо доминирующего государства появилась доминирующая бюрократия, не ограниченная институтами гражданского общества.

Все эти проблемы создали условия для попытки частичного возвращения к Веберу, однако в новых условиях, не похожих на 90-е годы. Отменяются наиболее репрессивные положения законодательства об НКО, президент Дмитрий Медведев делает несколько «знаковых» шагов навстречу либералам, которые перестают быть врагами, а становятся партнерами. Стилистика конфликта и поиска врагов постепенно уходит в прошлое. Не менее важно и стремление снизить наконец коррумпированность чиновничества, ликвидировав самые одиозные дыры в действующем законодательстве — например, в вопросе о конфликте интересов и о возможности перехода на работу в бизнес-сферу в курируемой ранее данным чиновников области (так называемый эффект шлепанцев).

Насколько успешной будет вторая попытка реализации веберовских идей? Ответ на этом вопрос зависит от последовательности власти в проведении своей политики, от согласованности ее действий, от эффективности общественного диалога, от способности государства к самоограничению, от степени бюрократического противодействия модернизационному курсу. Наконец, от хода экономического кризиса — его продолжительности и степени глубины. Однако сама такая переориентация — пусть частичная и аккуратная (впрочем, последнее вполне понятно с учетом негативного опыта реформаторских «рывков») — дает основания для очень осторожного, но все-таки оптимизма.

Алексей Макаркин - первый вице-президент Центра политических технологийМатериал опубликован в «Ежедневном журнале» 29 июня 2009 г.

Версия для печати