11.08.2009 | Сергей Маркедонов

Горячий август-99: десять лет спустя

На фоне первой годовщины «пятидневной войны» и острых дискуссий о ее глобальных и локальных последствиях другая знаменательная кавказская годовщина осталась в тени. Речь идет о десятилетнем юбилее рейда боевиков Басаева и Хаттаба в Дагестан. 7 августа 1999 года отряды этих влиятельных полевых командиров решили поставить под свой контроль самую крупную северокавказскую республику, имеющую важное стратегическое значение для России. История не знает сослагательного наклонения, но в случае поражения в Дагестане Российское государство могло бы потерять не только две республики (Чечня к этому времени уже де-факто находилась вне российского контроля), но и Северный Кавказ в целом. В этом случае, спустя десять лет мы бы не обсуждали перспективы российского доминирования на Южном Кавказе и в Евразии в целом, а, возможно, спорили бы о геополитической роли Северокавказского эмирата (не нынешнего на половину виртуального умаровского, а реального басаевского). Впрочем, и сегодня через 10 лет «замирение» Северного Кавказа полностью не завершено, а многие проблемы, обозначившиеся тогда в «горячем августе» 1999 года не получили своего разрешения.

Однако события десятилетней давности по своему значению вышли далеко за пределы Чечни и Дагестана. Жесткая и бескомпромиссная позиция по отношению к боевикам Владимира Путина, ставшего 9 августа 1999 года премьер-министром и официальным преемником Бориса Ельцина, открыла ему путь на российский политический Олимп. Эта жесткость легитимировала факт передачи политической власти по наследству. Практически легитимность всего «первого срока» Путина была обеспечена Северным Кавказом. Это не могло не сказаться на внутриполитической динамике в России в целом. Философия военно-политического менеджмента десять лет назад стала во многом определять умонастроения российского служилого класса. Будучи вынужденным, с первого же дня своей работы действовать в режиме «черно-белых оценок» (оправданных в случае басаевского рейда), Владимир Путин впоследствии не смог до конца преодолеть эту стилистику даже там, где она была неуместной. В этом смысле мы можем говорить о негативном влиянии атаки боевиков на российский внутриполитический процесс в целом. Повторимся еще раз, в августе 1999 года на земле Дагестана призыв «мочить в сортире террористов» был оправдан, поскольку речь шла о выживании государства и его элементарной жизнеспособности. Но автоматический перенос данной методики на другие сферы (взаимоотношения власти и бизнеса, Кремля и оппозиции, государства и гражданского общества, выстраивание политики в других субъектах Северного Кавказа и региональной политики вообще, взаимоотношение исполнительной власти и парламента) отбросил Россию назад. Государство, которое в чрезвычайно жестких условиях формирования постимперской политической нации, когда «окна возможностей» для демократизации лишь незначительно открыты, добилось больших успехов по этой части (в сравнении с соседними постсоветскими образованиями), десять лет назад начало движение в обратном направлении. Допустимые в совершенно конкретных условиях авторитарные методы не были свернуты после того, как победа в Дагестане была одержана, а Чечня стала возвращаться под российскую юрисдикцию. Именно здесь надо искать причины последующей отмены выборов регионального управленческого корпуса, формирования ручных палат Федерального собрания, популизм, как главный ресурс для доказательства собственной правоты, а также маркирования любых оппонентов (даже выступающих с патриотических позиций), как оппонентов не власти, но едва ли не врагов страны в целом.

События десятилетней давности многие эксперты, политики, правозащитники называют (с разных позиций) «прологом» ко второй «чеченской войне». Думается, что такой вывод все же является упрощением. Этот пролог был сделан еще во время первой чеченской кампании, тоже в августовские дни 1996 года (прямо таки роковой месяц для России!). 6 августа 1996 года вооруженные силы непризнанной Чеченской Республики Ичкерия начали штурм Грозного. Это событие привело к поражению Российского государства. Сейчас бесполезно жалеть об упущенных возможностях и о «сданном» на милость сепаратистам Грозном. Столь же бессмысленно обвинять российскую элиту первой половины 1990-х гг. в безволии, слабости или подверженности американскому влиянию (тем, кто продолжает это делать, настоятельно советую прочесть текст речи Бориса Николаевича на саммите ОБСЕ в Стамбуле в 1999 году). Дело в том, что в 1996 году у российского общества в целом не было воли к тому, чтобы бороться за Чечню, а внутри самого Кавказа очарование «романтиками националистами» еще не прошло. Только спустя несколько лет в массы пришло понимание того, что «переждать» «чеченский вызов» не получится, что его можно не замечать, но он сам обратит внимание на себя. Рано или поздно.

Как бы то ни было, а после капитуляции 31 августа 1996 года в Хасавюрте Чечня получила «отложенный статус». Таким образом, на Северном Кавказе Россия явила принципиально отличный подход от тех, которые демонстрировали Баку, Тбилиси, Кишинев. Ни одно де-факто государство, возникшие в результате распада Союза ССР не получало даже теоретической возможности на реализацию своего национально-государственного проекта. Москва же сама дала Чечне де-факто независимость сроком на 5 лет. Такая идея (не говоря уже о практике) привела бы к незамедлительной отставке любого чиновника в структурах грузинской или азербайджанской власти. И не вина Москвы (по крайней мере, это – не прямая вина), что государственное строительство в Ичкерии провалилось. Вот как оценивал эту ситуацию известный британский эксперт по евразийской проблематике Анатоль Ливен: «После предоставления Чечне фактической независимости в 1996 г. тамошнее правительство оказалось не в силах удерживать ситуацию под контролем. По республике и по Северному Кавказу в целом прокатилась волна похищений и других преступлений в отношении российских граждан, в Чечне укрепили позиции силы, публично выступавшие за развязывание религиозной войны против России и за дальнейшее расчленение российской территории. Даже если оставить в стороне спорное утверждение о том, что Чечня является оплотом терроризма, факт остается фактом: в августе 1999 г. эти силы спровоцировали широкомасштабное вооруженное вторжение из Чечни в Дагестан, которое стоило 270 российским солдатам и сотням дагестанских милиционеров и мирных жителей. В этой ситуации Россия, несомненно, имела законное право нанести ответный удар». Тем паче, что получившие де-факто независимость ичкерийцы буквально с первых дней завоеванного «отложенного статуса» стали систематически нарушать Хасавюртовские соглашения, предопределяя республиканский статус в одностороннем порядке до 2001 года. 6 сентября 1996 года в газете «Ичкерия» был опубликован Уголовный кодекс Ичкерийского де-факто государства, являющийся копией суданского кодекса. Он фактически ликвидировал светское судопроизводство внутри Чечни. Но самое главное- это то, что в Ичкерии не была сформирована (в отличие от Нагорного Карабаха, Абхазии или Приднестровья) дееспособная власть. Не был преодолен режим «федерации полевых командиров», который способствовал ведению войны всех против всех. В этой ситуации у Аслана Масхадова, победившего на президентских выборах в январе 1997 года, была незавидная роль. Он выступал в качестве медиатора между исламистами и националистами, криминалом и политически мотивированными сторонниками независимости, террористами и противниками столь радикальных методов. Не сумев обеспечить элементарную управляемость внутри Чечни, Масхадов объективно подыграл тем боевикам, которые поставили своей задачей преумножить свой хасавюртовский успех.

Десять лет назад начался закат чеченского националистического сепаратистского проекта в его «ичкерийской» версии. В Дагестан 7 августа 1999 вторглись уже на сепаратисты, исламисты, чьи последователи сегодня группируются вокруг Доку Умарова и лидеров различных джамаатов других северокавказских республик. Для представителей этого идейно-политического течения независимость Чечни или любой другой республики Кавказа не является самоцелью, они борются за альтернативное общественное устройство вне России и без России. Что касается последователей националистического проекта, то многие его поборники либо перебрались в Европу, либо инкорпорировались в структуры республиканской администрации Рамзана Кадырова.

К сожалению, за десять лет новые северокавказские вызовы, заявившие о себе во всю мощь в августе 1999 года, не стали предметом тщательного анализа и понимания. Речь идет, в первую очередь о «перезагрузке» антигосударственных угроз (от сепаратизма к радикальному исламизму), а также о формировании «системного сепаратизма» в Чечне, при котором республиканская власть выражает свою полную внешнюю лояльность центру, но фактически выстраивает собственную «вертикаль власти» и реализует свой национальный проект. Как это часто бывало в нашей истории, победа «все списала». Отражение нападения на Дагестан стало оправданием последующей не всегда квалифицированной политики и в той же республике, и в Чечне, и в Ингушетии. Однако «дистанционное управление» Северным Кавказом, которое господствовало в России до 1999 году, и после того «горячего августа» сохранилось. При таком подходе запоздалое реагирование на поступающие вызовы заменяет собой системный анализ и профилактику социально-политических болезней.

Так был ли в свете сказанного выше российский успех августа 1999 года победой в «битве за Кавказ»? По формальным критериям, победа, конечно, была одержана. Разрастание сепаратисткой угрозы не произошло, две республики остались под контролем РФ. Но насколько эффективен этот контроль? Насколько стал Северный Кавказ ближе центральным областям России? Думается, ответы на эти вопросы не столь однозначны, и скорее даже отрицательны. Но события августа-1999 в то же время стали добрым символом для России. Речь в данном случае, прежде всего, о позиции народа Дагестана, поддержавшего действия российских военных и внутренних войск. Без этой поддержки самая совершенная и обученная армия провалилась бы с треском. Тогда, десять лет назад дагестанские ополченцы поддерживали российских солдат, как представителей «своей армии», доказав тем самым, что на Северном Кавказе нет лобового противостояния русских и представителей кавказских народов. К слову сказать, в течение всех 1990-х гг. в Чечне были противники сепаратистского проекта, многие из которых сегодня оказались не удел, потеснены вчерашними поборниками этнополитического самоопределения «вплоть до отделения». Все эти факты говорят о том, что у российской гражданской нации (как политико-гражданского объединения) есть перспективы.

Однако в этой связи вспоминается блестящий тезис Эрнеста Ренана о нации, как «ежедневном плебисците». Следовательно, для упрочения гражданско-политической идентичности россиян необходимо интенсивно работать, не ограничиваясь только жесткими фразами и запоздалым реагированием на и различные вызовы. И это, пожалуй, главный урок «горячего августа» 1999 года.

Сергей Маркедонов - заведующий отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа, кандидат исторических наук

Версия для печати