09.09.2009 | Игорь Бунин

Политика и кризис

Экономический кризис создает новые политические риски, обнажающие старые проблемы, накопившиеся за годы относительного преуспевания. Речь идет не только о слабости государственных институтов, неукорененности демократических институтов, крайней ограниченности возможностей для оппозиции, но о конкретных прикладных явлениях. Политическая система практически утратила навык медиации, посредничества между гражданином и государством. Слабы институты уполномоченных по правам человека, профсоюзы и общественные организации. Неудивительно, что реакцией на волнения в Приморье, имевшие вполне реальную экономическую подоплеку, стало вначале применение силы, а затем поиск связей организаторов протестных акций с зарубежными врагами России. Но нормальный диалог с протестующими, среди которых было много вполне политически лояльных людей, выстроить не удалось.

Политическая система основывается на популярности двух лидеров, образовавших в прошлом году правящую «диархию». Само создание диархии стало отходом от персоналистского режима, а ее персональный состав и характер президентской избирательной кампании 2008 года (подчеркнуто спокойный, без использования «массовки» из прокремлевских молодежных организаций) свидетельствуют о том, что потребность в изменениях чувствовалась руководством страны еще в докризисный период. Парламентская кампания, прошедшая в предельно жестком, плебисцитарном стиле, как представляется, вызвала диссонанс – образ единоличного харизматического лидера не соответствовал представлениям самого Владимира Путина о характере российской власти. Тем более, что негативный пример харизматического персоналистского режима имеет место совсем рядом с Россией – в соседней Белоруссии, где «батька» пытается стать «отцом нации». «Лукашенкизация» России, означавшая путь к ее международной изоляции, была неприемлема для Путина, для которого принципиальным является партнерство страны (на своих условиях) с ведущими мировыми демократиями.

Отсюда и создание диархии с продвижением на пост президента сторонника эволюционных либеральных изменений (уже проводившихся под руководством Путина в 2000-2003 годах, но прерванных с «делом ЮКОСа») Дмитрия Медведева. Однако личностным фактором российская политическая система все же не ограничивается. Возникает вопрос о том, насколько российские политические институты, в том числе партии, способны эффективно действовать в период кризиса. Акцент на партийной проблематике выглядит логичным, учитывая особенности российской электоральной системы, в частности, пропорциональную избирательную систему на выборах в Государственную думу. Без сильных самостоятельных партий, представляющих реальные общественные интересы, невозможна действительно независимая законодательная власть.

Политическая система

Нынешняя политическая система изначально является «архитектурной», созданной сверху, в значительной степени имитирующей реальную многопартийность и политический плюрализм. Она может (с минимальными изменениями, связанными с некоторым перераспределением голосов избирателей между существующими партиями) выдержать испытание кризисом, если он будет носить недолгий и неглубокий характер - такой экономический сценарий носит ярко выраженный оптимистический характер. Тем более, что люди сейчас видят в высшей власти своего единственного защитника и стремятся «прислониться к ней», как это было в Пикалево. Основным виновником кризиса признается Америка, своими неблагоразумными действиями прервавшая российский экономический рост, в котором большинство (52%, по оценкам Левада-центра, по состоянию на начало сентября) граждан видят заслугу Путина (и лишь 7% полагают, что росту способствовало что-то другое, в том числе рекордные цены на нефть – «народная» оценка здесь коренным образом отличается от мнения многих экспертов). Но даже когда россиян просят «оставить за скобками» иностранных виновных и сосредоточиться на внутренних, то самый популярный (36%) вариант ответа – виновато правительство, которое в общественном сознании отделено от нынешнего премьера. 23% склонны винить персонально Медведева и лишь 17% - лично Путина. Для большого количества россиян (так называемое «путинское большинство») занять критичную позицию в отношении Путина – значит, оказаться в психологически крайне дискомфортной ситуации, утратить привычную опору (поэтому количество критиков Медведева даже выше, несмотря на его непродолжительное пребывание на посту президента).

Однако при более пессимистических вариантах могут обостриться коренные пороки существующей системы, в том числе «закостенелость», фактически приводящая к выборам без выбора. Уже сейчас некоторые избиратели не только «голосуют ногами», но и в поисках какой-либо оппозиции останавливают свой выбор на КПРФ, даже не разделяя не только коммунистических, но и левых ценностей. Сейчас приращение коммунистического электората на выборах законодателей обеспечивается за счет россиян, стремящихся выразить свой протест и не находящих другого выбора, не считающих – обоснованно – остальные партии действительно оппозиционными. Возникает парадоксальная ситуация: некоторые избиратели (в основном это образованные горожане) голосуют за коммунистов, учитывая тот факт, что они не имеют шансов прийти к власти – в противном случае они еще сто раз подумали бы, прежде чем отдать свой голос партии, по-прежнему почитающей Сталина.

При этом власть и при пессимистическом сценарии будет в течение определенного времени оставаться основным актором политического развития, но ее способность к принятию быстрых и эффективных решений может резко снизиться. Как это было с советскими институтами в конце существования СССР, когда разрыв контракта между властью и обществом вызвал сначала эрозию, а затем и развал политического режима. В конце концов, если не открыть клапаны, то котел может взорваться. Поэтому необходимо, чтобы именно власть стала инициатором «возвращения политики», взяла в свои руки инициативу в этом вопросе, определила цивилизованные рамки политического процесса, чтобы ее решения были сознательным выбором, а не запоздавшими уступками. Тем более, что именно во время кризиса возрастает востребованность обществом политических альтернатив, а властью – эффективных посредников между нею и населением, которыми могут стать партии, включающие в себя популярных политиков, в том числе не связанных с нынешним российским руководством, но готовых к конструктивному диалогу с ним.

Управляемый, эволюционный характер трансформации политической системы, придания ей большей гибкости и представительности может позволить избежать ее радикальной ломки, угрожающей развалом. Управляемая либерализация партийной системы может быть связана не только с некоторым снижением минимального количества партийцев, но и с универсализацией подхода к проверке численности членов партий. Он не должен быть формальным, как в 1990-е годы, когда «диванные» партии, насчитывавшие сотню реальных членов, обзаводились несколькими десятками абсолютно «бумажных» региональных отделений – такой подход привел только к дискредитации партийной системы в глазах населения. Но он не должен носить и репрессивного характера, при котором партия, даже набрав необходимое количество активистов, оказывается не в состоянии прорваться через частокол формальностей и вынуждена искать правду в Страсбурге.

Власть должна с пониманием относиться к критикам политической системы и вовлекать их в режим конструктивного политического диалога, в ходе которого неизбежно станет ясно, кто из них действительно заинтересован в решении стратегических задач, стоящих перед страной, а у кого за душой нет ничего, кроме дешевой демагогии. Среди участников диалога должны присутствовать и профсоюзы, альтернативные официальной ФНПР и имеющие опыт защиты интересов наемных работников, и структуры гражданского общества, давно действующие в правозащитной сфере, и вновь создаваемые «снизу» в ходе кризиса общественные организации. При этом эффективное государство имеет достаточные рычаги для того, чтобы пресекать функционирование деструктивных политических сил, действуя при этом в рамках закона (тем более, что в России для этого имеется серьезная законодательная база), а не «понятий».

Реальная многопартийность, предусматривающая возможность политического выбора, серьезный общественный диалог, эффективно действующие демократические процедуры являются важнейшим условием сохранения политической стабильности в кризисной ситуации. В противном случае стабильность может оказаться основанной только на благоприятной экономической конъюнктуре, а, следовательно, временной и непрочной.

Кроме того, есть еще одна важная особенность развития страны – соотношение экономической и политической модернизации – последняя на сегодняшний момент ограничивается лишь незначительными сигналами и мерами. Например, минимальная численность политической партии снижается крайне осторожно, в два этапа – с 50-ти до 45-ти и 40 тысяч. И это на фоне того, что повышение численности проходило совершенно иначе, в шоковом режиме – сразу в пять раз. Однако запоздание с политической модернизацией «сверху», как показывает опыт, приводит к трудно управляемым процессам «снизу». Причем речь идет не только о российской драме столетней давности, но и об истории других стран, выбравших путь «авторитарной модернизации», когда политические свободы воспринимались как нечто необязательное или даже противоречащее экономической эффективности.

Авторитарная модель «государства развития» по типу Южной Кореи 1960-1980-х годов для России невозможна – слишком отличны политические культуры, да и «чеболи» в их изначальном виде не вписываются в современную глобальную мировую экономику. Опыт Южной Кореи может быть, однако, полезен для России в том, что опоздание с политической либерализацией ведет к повышению риска неустойчивости системы, когда развитие событий становится зависимым от субъективных факторов, дееспособности конкретных лиц, находящихся у власти или оппонирующих ей (как это было во время южнокорейских политических кризисов 1980 и 1987 годов). Демократические институты – разумеется, эффективно работающие, подконтрольные обществу и пользующиеся высокой степенью легитимности – позволяют решать подобные проблемы в «штатном режиме». К сожалению, в современной России по-прежнему доминируют неформальные отношения и личностный фактор, что устраивает как власть, так и большинство элит, адаптировавшихся к такой ситуации и не желающих никаких изменений, с самой возможностью которых они инстинктивно связывают возможность роста рисков. На личностном уровне, видимо, это действительно так (для отдельных влиятельных акторов, де-факто контролирующих государственные предприятия), но в целом подобные тенденции ослабляют стабильность системы в среднесрочной перспективе.

Такая ситуация заставляет уделять повышенное внимание характеру взаимоотношений в «верхах» на персональном уровне.

Политическая стилистика диархии

Прежде чем сравнивать политическую стилистику Владимира Путина и Дмитрия Медведева, необходимо отметить, что в настоящее время речь идет об уникальной для современной России расстановке сил во власти – системе диархии. У власти находятся два соправителя, чья легитимность подтверждена выборами 2007-2008 годов. Соответственно, их политические стили взаимно дополняют друг друга. Еще Макиавелли выделял два типа политиков – «политики-львы» и «политики-лисы», позднее эту же терминологию использовал Вильфредо Парето. «Лев» предпочитает использовать силу, в арсенале «лисы» преобладает стремление к достижению согласия. Понятно, что в чистом виде такие типы встречаются нечасто; обычно в одном политическом деятеле сочетаются «львиные» и «лисьи» черты, причем определяющую роль для характеристики его стиля является пропорция этих качеств. При этом у президентского поста в президентских и президентско-парламентских республиках существует важная особенность – для его обладателей «львиные» решения в некоторых случаях могут носить безальтернативный характер, так как в противном случае наносится ущерб не только личной карьере политика, но и интересам страны.

Владимир Путин изначально пришел к власти как политик, принявший ярко выраженное «львиное» решение во время конфликта в Чечне. Поэтому изначально он воспринимался россиянами как «военный вождь» и, таким образом, антитеза Борису Ельцину; затем к его образу добавились новые составляющие. Это «человек успеха», начинаниям которого способствует удача, и политик, обеспечивший социальный контракт с обществом. Все эти качества были антитезой печальной формуле «Хотели как лучше, получилось как всегда». Кроме того, Путин воспринимается обществом как «свой» («такой же как все», но при этом многого добившийся), как «старший брат» (не по Оруэллу, а в житейском смысле – в противовес «царю» Ельцину), на которого можно положиться. Отсюда и высокий кредит доверия, и «тефлоновый» характер его образа – когда население не только не слышит, но, по большей части, просто не хочет слышать никакой критики в его адрес.

Изначально Путин не обладал чертами харизматичного политика (в отличие от Ельцина и ряда других политиков 90-х годов – Руцкого, Лебедя) и, напротив, был склонен подчеркивать свои менеджерские качества. Показателен в связи с этим его ответ при заполнении анкеты по переписи населения, когда он назвал себя работником по найму, оказывающим услуги населению – в противовес аналогичному ответу Николая II, посчитавшего себя «хозяином земли Русской». Однако затем уже общество наделило его харизматическими чертами, видя в нем не столько менеджера, сколько лидера.

Соответственно, путинский стиль ориентирован на сохранение прямой связи с населением при подчеркнутом отказе от популизма. В ряде случаев Путин принимал решения в обход мнения элит, напрямую апеллируя к обществу – и получал его поддержку, как это было с возвратом к музыке советского гимна и с «делом ЮКОСа». Аналогичными «львиными» решениями стали и реформа Совета Федерации, и отказ от выборности губернаторов. В других случаях он был склонен к маневрированию, достижению внутриэлитного компромисса во имя стабильности – как это произошло при создании «Единой России» из изначально путинского «Единства» и губернаторского ОВР. Однако элиты были постоянно готовы к принятию лидером страны жестких «львиных» решений – достаточно вспомнить их реакцию на прошлогоднее «дело Мечел», хотя и Путин к тому времени уже не был президентом, и само «дело» достаточно быстро разрешилось.

Политический стиль Медведева иной, что связано с объективными обстоятельствами. Первое из них – фактор преемничества, при котором склонный к «львиным» решениям президент часто выбирает в качестве своего «сменщика» политика с преобладанием «лисьих» черт – хотя бы для того, чтобы снять элемент соперничества после смены ролей, если он собирается продолжать оказывать влияние на политические процессы. Кроме того, обычно преемником становится «человек команды», по определению обладающий чертами командного игрока, который должен иметь опыт компромиссов.

Есть и третий фактор. Мировая практика свидетельствует о том, что политики с преобладанием «львиных» качеств особенно востребованы на «переломе», когда создаются новые институты или принципиальным образом реформируются старые, в эпохи «бури и натиска». Так произошло во Франции, когда кризис Четвертой республики вернул к власти Шарля де Голля, принявшего свое первое «львиное» политическое решение еще в 1940 году, когда он противопоставил себя капитулянтски настроенному большинству тогдашней французской элиты, приняв решение продолжить борьбу с нацизмом. В то же время им на смену приходят политики с преобладанием «лисьих» качеств. Преемником де Голля стал Жорж Помпиду, в политическом стиле которого «львиные» черты практически отсутствовали. Сам де Голль так писал о Помпиду в своих «Мемуарах надежд»: «Благоговея перед блистательными действиями, перед риском в замысле и смелостью власти, он тем не менее склонен к осторожности и сдержанным демаршам, но, впрочем, отлично умеет схватывать обстановку и находить выход». Хотя и Помпиду при необходимости был способен на сильные поступки – в 1974 году умирающий президент нашел в себе силы приехать в Москву для подписания важных для двусторонних отношений документов.

Медведев соответствует перечисленным выше особенностям. Он в большей степени ориентирован на диалог с различными общественными группами, которые в предыдущие годы оказались на политической периферии. Речь идет о динамичных группах, чья «отчужденность» от политики не является проблемой для стабильности общества, но может стать серьезным препятствием на пути модернизационных процессов. Путин за время своего президентства, возобновив социальный контракт, привлек на свою сторону «молчаливое большинство», однако «активное меньшинство» находилось вне системы диалога с властью. Для взаимодействия с ним необходимы более сложные методы - отсюда и «диалогичный» стиль Медведева, и его стремление учесть мнение критиков власти и институционализировать отношения с ними (в том числе посредством реорганизации Совета по развитию гражданского общества и правам человека). В целом, образ Медведева как современного политика, уделяющего серьезное внимание проблемам инновационного развития страны (инновации стали одним из четырех приоритетных «и», названных им в ходе президентской избирательной кампании – наряду с институтами, инвестициями и инфраструктурой), «продвижению» Интернет-технологий, соответствует запросам модернизаторски настроенных групп общества. При этом медведевская «диалогичность» лишена популизма, что вполне соответствует и путинскому политическому стилю. В то же время Медведев в меньшей степени ориентирован на «ручное управление», а в большей – на универсалистские принципы, что соответствует современным задачам, стоящим перед страной. Понятно, что ранее, в условиях становления стабильного политического режима, без «ручного управления» обойтись было невозможно.

Качества «политика-лисы» не стоит путать со слабостью. Политический диалог требует нередко настойчивости, умения добиваться своей цели, преодолевая сопротивление со стороны оппонентов, заинтересованных в сохранении «статус кво». В случае с Медведевым можно вспомнить судьбу антикоррупционного законодательства, которое пытались выхолостить, ссылаясь на его неактуальность в период экономического кризиса – хотя именно в период спокойного развития существует дефицит стимулов к изменениям, а кризис создает для них дополнительные «окна возможностей». Однако президент настоял на том, чтобы законы при прохождении через парламент сохранили, в основном, свой первоначальный смысл. Впрочем, тогда депутаты добились изъятия пункта, обязывающего чиновников информировать о фактах коррупции - это было расценено как сопротивление новой антикоррупционной политики Медведева, которое стало возможно только после появления «диархии» и изменения роли президента в политическом процессе. Однако спустя полгода Медведев провел данную инициативу своим указом, обойдя таким образом законодателей – это напоминает о практике ельцинского «указного права» 90-х годов (хотя в данном случае пока можно говорить о разовом явлении).

Вряд ли без инициированных президентом последовательных мер по снижению влияния «силовых» структур на судебную систему было бы возможно освобождение Светланы Бахминой. Сейчас перед президентом стоят новые проблемы в сфере диалога с обществом – это и «дело Алексаняна», получающее продолжение в нынешнем месяце, и поправки к законодательству об НКО, которые носят «минималистский» характер и рассматриваются структурами гражданского общества лишь как первый шаг по пути либерализации данной сферы, жестко зарегламентированной в предыдущие годы.

При этом Медведев при необходимости демонстрирует «президентские» качества – те самые, которые свойственны главе государства. После августа 2008-го, когда он принял политическую ответственность за решение нанести ответный удар по грузинским войскам, его перестали воспринимать как слабого политика, не готового к жестким решениям (возможно, что подобный стереотип принимал во внимание Саакашвили, начиная военные действия, когда Путин находился за границей – в этом случае он сильно просчитался). Можно вспомнить и жесткое по своей стилистике обращение по поводу Виктора Ющенко – в данном случае, Медведев выполняет президентскую ролевую функцию. Недавнее смещение начальника московской милиции – событие существенно менее значимое, но из того же ряда; равно как и еще менее известная и внешне не столь драматичная история с заменой начальника Федеральной службы исполнения наказаний, свидетельствующая о расширении влияния медведевского протеже, министра юстиции Александра Коновалова.

Обратим внимание и на, казалось бы, второстепенную историю с президентским законом о малых предприятиях при вузах, который был отклонен Советом Федерации, после чего по инициативе Медведева были вызваны из летних отпусков депутаты Госдумы, вновь проголосовавшие за этот документ. В данном случае за внешним противостоянием президента и Совета Федерации скрывается конкуренция президента и правительства, обойденного при подготовке этого документа (понятно, что верхняя палата при своей политической слабости не могла бы сама перечить президенту).

Сочетание стилей Путина и Медведева происходит, как уже отмечалось, на взаимодополняемой основе. Лидирующую роль в диархии, как и ранее, играет Путин (что обусловлено как его харизмой, так и преобладающим влиянием на политическую и экономическую сферу), но «разрыв» между ее участниками несколько сократился. Премьер-министру в условиях кризиса приходится все более заниматься сугубо хозяйственными вопросами, связанными с проблемами конкретных отраслей и крупных предприятий. Соответственно, президент все активнее демонстрирует свою реальную вовлеченность в решение проблем политического и международного характера, традиционно относимых к сфере компетенции главы государства (включая, разумеется, и диалог с Бараком Обамой).

Конфликт или компромисс?

В последнее время много пишут о возможности и даже неизбежности конфликта между участниками «диархии», связанного как с аппаратными, так и с идеологическими причинами. Вряд ли стоит сомневаться в том, что у двух человек могут быть разные взгляды на различные вопросы политики и экономики. Но точно так же можно сказать и о том, что эти взгляды далеко не обязательно должны носить антагонистический характер. Особенно если учесть, что речь идет об участниках одной команды, имеющих многолетний опыт сотрудничества. Вспомнить о словах Путина, что ему не стыдно и не страшно передавать Медведеву президентство – есть все основания полагать, что он имел серьезные основания так сказать. Наконец, о сугубо рациональном понимании необходимости устойчивости диархии как условия политической стабильности в стране и эволюционного характера модернизационных процессов, которым противопоказаны «великие потрясения».

В то же время устойчивость диархии не означает ее бесконфликтность. Речь идет, в первую очередь, о различных концептуальных подходах к развитию экономики (видимо, это даже важнее, чем кадровые решения). Основная цель носит общий характер – экономическая модернизация. Есть консенсус и по вопросу об принципиально активной роли государства в решении этой проблемы – в этом отношении можно говорить о дирижистской экономической политике, хотя и существенно различающейся по форме. При Путине сформировалась система государственных компаний и корпораций, доминирующих в экономической системе. При этом если госкомпании должны оформлять ведущую роль государства в экспортных отраслях («Газпром», «Роснефть», «Рособоронэкспорт»), то госкорпорации должны были сыграть роль «локомотивов развития» (ведущей среди них стала госкорпорация «Ростехнологии»). Поэтому их руководителям были даны весьма большие возможности – фактически речь идет о симбиозе министерства и коммерческой фирмы, причем рычаги контроля со стороны государства за их деятельностью незначительны и несовершенны, зато возрастают возможности для их использования для передела ресурсов и сокращаются стимулы для инноваций.

В то же время Медведев все активнее выступает за развитие инновационной экономики, что, в частности, нашло свое отражение в окончательной редакции Бюджетного послания президента и в создании соответствующей президентской комиссии. Кризис рассматривается как стимул для переориентации экономики (при стабильном росте количество таких стимулов существенно меньше). Понятно, что инновационная экономика не может развиваться без масштабного партнерства между государством и бизнесом, основываясь только на государственных бюрократизированных и часто неповоротливых структурах. Более того, госкорпорации получили развитие в «тучные годы», а их недостатки в большей степени проявляются в период кризиса.

В марте Совет при президенте России по кодификации и совершенствованию гражданского законодательства обнародовал проект «Концепции развития законодательства о юридических лицах». В ней предлагается упразднить госкорпорации как организационно-правовую форму, преобразовав существующие либо в АО, либо в госучреждения, либо в юридические лица другого вида (в зависимости от конкретных особенностей каждой госкорпорации). Новые госкорпорации создавать перестали. В прошлом месяце по инициативе Медведева Генпрокуратура начала проверку исполнения законодательства в деятельности госкорпораций (она же несколько ранее обвинила еще одну госкорпорацию, Фонд ЖКХ, в нецелевом израсходовании средств). Самый влиятельный администратор госкорпораций, Сергей Чемезов, выведен из состава президентской комиссии по модернизации за игнорирование ее деятельности. Президент подвергает жесткой критике инновационную деятельность правительства, которая «не фига не продвинулась» (подобная несвойственная Медведеву лексика свидетельствует о его эмоциональном отношении к данному вопросу). Судя по всему, дискуссия по этому поводу будет продолжаться, причем результаты ее не ясны – вывод Чемезова из состава комиссии пока не сказался на его аппаратных позициях – анонсированное объединение АвтоВАЗа и КАМАЗа (с дальнейшим возможным получением государственной поддержки уже для объединенной компании) не могло быть проведено без санкции правительства.

В то же время возникает вопрос о востребованности инновационной экономики в современном российском обществе, основанном на принципе «сдачи-раздачи», на сложной системе неформальных, часто коррупционных, связей. Такую систему иногда сравнивают с феодальной: например, эта точка зрения проводится в недавней статье Андрея Рябова. В этой системе действительно присутствуют многие архаичные признаки вроде вассальных отношений и «кормлений». Однако она отличается от феодализма невозможностью реализации принципа «вассал моего вассала – не мой вассал (федеральная власть активно вмешивается в дела региональной), а вместо строгой иерархии система основывается на упомянутых выше неформальных связях.

Элиты, действующие в рамках такой системы, четко проводят различие между намерениями и действиями – не случайна позиция Чемезова, для которого работа президентской комиссии оказалась делом глубоко вторичным по сравнению с текущими вопросами деятельности подконтрольных ему структур (в том числе и получения господдержки, которой распоряжается правительство). В связи с этим использование созданных кризисом «окон возможностей» для диверсификации экономики представляется крайне сложной задачей – видимо, в ближайшее время речь может идти о некоторых «точечных» мероприятиях по развитию инновационной сферы, которые принципиально не повлияют на общий характер «сырьевой» российской экономики.

В то же время, напомним, что «диархия», несмотря на различия ее участников, выживает только в случае договороспособности обоих лидеров. Представляется, что этот принцип работает и сейчас, причем иногда принимая демонстративный характер (подчеркнуто тесное общение Путина и Медведева перед телекамерами в минувшем августе, подчеркивающее единство позиций «диархов»). Таким образом, система демонстрирует свою технологичность – но, еще раз отметим, ее эффективность будет в значительной степени зависеть от течения кризиса – по оптимистическому или пессимистическому сценариям.

Еще один осложняющий фактор в отношениях внутри диархии – отдаленная по времени, но постоянно приближающаяся избирательная кампания 2012 года. Резкое повышение публичной активности Путина некоторые СМИ уже посчитали фактическим началом его избирательной кампании. Представляется, что ситуация несколько сложнее – Путин, безусловно, хочет остаться лидером в информационном пространстве и предпринимает действия, явно рассчитанные в перспективе на электоральный эффект. Но при этом он хотел бы сохранить за собой возможность любого решения относительно участия в избирательной кампании, оставить себе свободу маневра в этом вопросе. Окончательно же этот вопрос будет разрешен в 2011 году с учетом всего комплекса политических и социально-экономических факторов, которые будут действовать на тот момент.

Основные выводы исследования «Восприятие москвичами общенациональных лидеров»:

1. По сравнению с исследованиями, проведенными в первой половине 2008 года, исследования второй половины 2008 – первой половины 2009 констатируют набирание Д.Медведевым политического веса. Данный аспект образа Президента особенно четко выявляется проективными методами (ассоциации «Животное, Растение, Культурный герой»). В начале президентской деятельности Д.Медведева ассоциировали в основном с неагрессивными мелкими животными («мышка», «коала», «пудель» и т.д.) и декоративными, выращенными в домашних условиях растениями, что подтверждало представления о нем как о слабом, несамостоятельном политике. Со второй половины 2008 года (после югоосетинского конфликта, когда Д.Медведев впервые получил общественное признание) проективные методики подтвердили набирание Д.Медведевым политического веса (появились ассоциации с молодыми растущими сильными животными и растениями - «медвежонок», «тигренок», «молодой дубок» и т.д.).

2. По сравнению с апрельским исследованием на неосознанном уровне появилась тенденция уменьшения политического веса В.Путина (ассоциации с животными средних и мелких размеров) при сохранении идеализации его образа (ассоциации с великими историческими деятелями прошлого, смелыми и решительными сказочными героями). Таким образом, на неосознанном уровне политические «веса» двух лидеров фактически сравнялись, хотя на осознанном уровне сохраняется доминирование образа В.Путина.

3. По отношению к общенациональным лидерам общество делится на две группы, принципиально различающиеся восприятием роли двух лидеров в тандеме, перспектив развития тандема, личностных качеств двух лидеров.

Первая группа (сторонники авторитарной формы правления) по-прежнему считает, что лидером в «тандеме» является В.Путин, в то время как Д.Медведев играет «техническую» роль. Ниша «правителя», «настоящего лидера страны» в сознании данной группы прочно занята В.Путиным. Отмечается идеализация образа В.Путина (механизм когнитивного диссонанса).

Д.Медведев воспринимается преимущественно как «слабоватый», «недостаточно жесткий», «несколько салонный» руководитель. Данная группа в принципе отказывает Д.Медведеву в возможностях и перспективах политического роста и ждет возвращения на президентский пост В.Путина. Вторая группа (респонденты с более либеральными установками) признает наличие у страны двух лидеров, поделивших роли и сферы влияния и взаимодополняющих друг друга. Д.Медведев воспринимается как «молодой растущий лидер» со значимыми перспективами роста. В восприятии роли Д.Медведева в тандеме наблюдается заметная динамика. Если раньше за ним была закреплена роль «перспективного ученика», то теперь отношения двух лидеров воспринимаются фактически равными. Личностные качества Д.Медведева воспринимаются более привлекательными в сравнении с качествами В.Путина (интеллигентный, дипломатичный, при наличии собственной позиции и готовности ее отстаивать).

Данная группа хочет видеть именно Д.Медведева руководителем страны на следующем президентском сроке¹.

Игорь Бунин - президент Центра политических технологий

Полный текст выступления в рамках Международной конференции The Baltic PR Weekend 2009 в Санкт-Петербурге 10-11 сентября 2009 года

---

1. Исследование по теме «Восприятие москвичами общенациональных лидеров» Независимым Фондом «Центр политических технологий» проводится с марта 2008 г. и носит лонгитюдный характер. Замеры восприятия Д.Медведева и В.Путина массовым сознанием производятся не реже, чем раз в полгода методом фокус-групп. В каждой «волне» исследования проводится не менее 4 групповых дискуссий соответствующей тематики.

Последний замер восприятия фигур общенациональных лидеров был проведен в Москве в начале августа 2009, предыдущий - в апреле 2009.

Версия для печати