28.12.2009 | Максим Блант

Тупиковая модернизация

Слово модернизация стало в минувшем году едва ли не самым популярным в верхних эшелонах власти. Всю вторую половину года (в первой и в лексиконе, и в экономике господствовал кризис) российский президент, а вслед за ним и политическая верхушка вместе с экспертным сообществом призывали друг друга, а заодно и всех россиян, приступить-таки к модернизации страны. Потому что без модернизации экономика падает сильней, чем в остальных экономически значимых странах – даже перед коллегами по «двадцатке» стыдно.

При этом президент, похоже, сам толком не понимает, как именно он собирается выводить страну на пресловутый путь инновационного развития – есть лишь смутное томление и отчетливое понимание того, что делать не следует.

Это, кстати говоря, уже немало, поскольку в 2009 году провал идеологии «авторитарной модернизации», главными механизмами которой в 2007 году были еще президентом Путиным назначены госкорпорации, стал очевиден даже президенту. Но не верит президент и в российское предпринимательское сообщество, о чем неоднократно заявлял, бросая бизнесменам упреки в том, что они готовы инвестировать лишь туда, где можно извлечь немедленную прибыль.

Едва ли кто-то будет спорить с тем, что курс, который попытается проводить в стране президент и его администрация, напрямую зависит от того, насколько адекватно он оценивает сложившуюся в российской экономике ситуацию и причины того, что там происходит.

Неверный диагноз

Во всех последних выступлениях Медведева – от программной статьи «Россия вперед!», до послания Федеральному собранию, - рефреном звучит тезис о том, что глубина падения российской экономики была обусловлена ее сырьевой ориентированностью и зависимостью от экспорта нефти. Это очень удобная точка зрения, поскольку снимает с нынешней администрации всю ответственность за тот, провал, который наблюдался в экономике страны весной-летом 2009 года. Действительно, изменить экономическую модель за тот недолгий срок, который Медведев провел в президентском кресле к моменту начала кризиса, никому не под силу.

Беда лишь в том, что абсолютно никакими фактами «ответственность» сырьевой специализации не подтверждается. Напротив, именно сырьевой экспорт позволил стране начать восстановительный рост раньше, чем это произошло в большинстве стран «двадцатки». Именно сырьевой сектор упал меньше остальных и практически не потребовал государственных вливаний (если не считать алюминиевой «империи» Олега Дерипаски, который слишком увлекся гигантоманией и слишком глубоко залез в долги), в отличие от отраслей, традиционно ассоциирующихся с развитием технологий. Страшно подумать, какое падение пережила российская экономика, если бы специализировалась в мировом разделении труда не на производстве сырья, а, скажем, в автомобилестроении, к чему так стремятся российские власти.

Да и мировой опыт свидетельствует о том, что сырьевые экономики гораздо легче перенесли кризис, чем остальные. Например, в сырьевой Австралии рецессия так и не наступила – ВВП снижался в течение одного квартала, после чего рост возобновился. Зато второй с конца результат после России продемонстрировала Япония, которую ни сырьевой, ни технологически отсталой назвать язык не повернется.

Причина провала

Возвращаясь к России, стоит добавить, что, начиная с середины десятилетия, основным источником роста в стране было вовсе не повышение цен на нефть и прочее сырье, а опережающий рост внутреннего спроса – как потребительского, так и инвестиционного. Всемирный банк по этому поводу опубликовал специальный доклад, который любили цитировать, подкрепляя собственными подсчетами и оценками, министры экономического блока. Еще одна характерная особенность докризисного развития – преимущественно внешнее финансирование роста. В условиях высоких ставок и укрепляющегося рубля гораздо выгоднее было брать внешние валютные кредиты, чем внутренние рублевые. К сентябрю 2008 года внешняя задолженность российских банков и предприятий почти сравнялась с размером золотовалютных резервов ЦБ. Проблема лишь в том, на внешний долговой рынок имеют доступ лишь крупные компании и банки. Малый и средний бизнес вынужден был выживать в драконовских условиях, которые лишь отчасти компенсировались потребительским бумом.

И именно этих источников лишилась страна в середине 2008 – начале 2009 года, и ответственность за это целиком и полностью лежит на правительстве и ЦБ. Сначала мировой кризис ликвидности и практически полная остановка западных долговых рынков лишили российские компании и банки возможности рефинансировать свои долги. Потом ЦБ решил «соригинальничать» и повысил ставку рефинансирования, в то время как во всем мире Центробанки согласованно снижали ставки. Апофеозом стала «плавная девальвация» рубля, которая привела тому, что отдельные «системообразующие» банки львиную долю полученной от ЦБ помощи потратили на скупку у того же ЦБ его резервов, оставив экономику совсем без денег.

Переоценка валютных кредитов ударила по компаниям, работавшим на внутренний рынок и получавших доходы в рублях. В наибольшей степени пострадали именно те компании, которые были заняты переоснащением производства и закупили в кредит или взяли в лизинг новое, более совершенное оборудование. Падение рубля привело к всплеску потребительской инфляции за счет роста цен на импорт, прежде всего – продовольствие. Разговоры о вынужденном характере девальвации не выдерживают никакой критики – в природе просто никогда не существовало того количества рублей, которые были бы необходимы для покупки всех резервов ЦБ. Надежды на то, что девальвация рубля приведет, как это было в 1998 году, к росту импортозамещения в условиях стремительного сжатия внутреннего спроса и острого кредитного голода были, мягко говоря, не совсем оправданными.Подлил масла в огонь и Минфин, в течение первых трех месяцев недофинансировавший бюджетные расходы из-за того, что депутаты никак не могли принять поправки к бюджету.

Ситуация в экономике начала стабилизироваться лишь после того, как ЦБ зафиксировал верхнюю границу роста бивалютной корзины и отбил несколько спекулятивных атак на эту границу. Помогли, конечно, и цены на нефть, которые вновь принялись расти.

В условиях жесточайшего кризиса перепроизводства (или, если угодно, перепотребления), который накрыл мир и до сих пор не отпускает, сырьевая специализация, в силу естественных ограничений, является скорее преимуществом, чем недостатком. Производить автомобили или заниматься финансовыми спекуляциями можно где угодно, а вот добывать нефть – только там, где она есть. Об этом не следует забывать.

Естественная модернизация

Это совсем не значит, что российская экономика навсегда должна остаться исключительно производителем сырья. Да она уже давно таковой и не является. Предкризисный потребительский бум привел в Россию практически все ведущие автоконцерны мира. Которые, начав со сборки, согласились на программы поэтапного увеличения российской локализации производства. Аналогичные процессы происходили и в других секторах – производстве бытовой техники и электроники, легкой и пищевой промышленности. И, если уж на то пошло, российские нефтяные компании используют новейшие технологии, мало в чем уступая своим конкурентам из крупнейших западных компаний.

И если российские власти хотят, чтобы страна встала на инновационный путь развития, они могут преуспеть в этом только одним способом – стимулируя потребительский спрос, создавая благоприятный инвестиционный климат, конкурентоспособную национальную финансовую систему, совершенствуя институты. Как бы банально это все ни прозвучало и как бы много времени ни заняло.

Инвестируя же в «инновационные» или «стратегические» отрасли, государство рискует со временем получить себе на шею еще несколько «АвтоВАЗов» - предприятий, тяжелой гирей повисших на экономике страны.

Максим Блант – экономист, обозреватель Newsru.com

Версия для печати