29.12.2009 | Сергей Маркедонов

Северный Кавказ - 2009: в зоне повышенной турбулентности

В уходящем году социально-политическая повестка дня российского Кавказа была чрезвычайно насыщенной. Отмена режима КТО (контртеррористической операции) в Чечне и рост (не только количественный, но и качественный) терактов не только в этой, но и в соседних республиках (Дагестан, Ингушетия). Покушение на президента Ингушетии Юнус-бека Евкурова, убийство главы МВД Дагестана Адильгирея Магомедтагирова, гибель известных правозащитников (Натальи Эстемировой, Макшарипа Аушева). Многочисленные атаки представителей правоохранительных структур и военнослужащих, гибель гражданских лиц. Оживление этнического национализма (притом, что радикальный исламизм не сдал в 2009 году свои позиции, скорее напротив, усилил) и в то же время принципиально важные шаги к разрешению застарелого этнополитического противостояния между Северной Осетией и Ингушетией. В 2009 году многократно давала о себе знать и внутриреспубликанская борьба за власть (свидетельством чему - скандальная ситуация во время выборов в Дербенте). Таковы основные вехи уходящего турбулентного года.

Снова события в самом проблемном регионе России показали: к Северному Кавказу невозможно относиться на основе какого-то единого стандарта. Растущее политическое насилие имеет разную природу, требующую в каждом конкретном случае индивидуального решения. Однако все республики региона объединяет одно - дефицит общегосударственной стратегии, а также прогностического (а не реактивного) видения его перспектив. К сожалению, уходящий год в этом плане для Северного Кавказа не стал переломным. Ситуативное реагирование по-прежнему остается доминирующим политико-управленческим стилем российской элиты в отношении Кавказского региона.

Откровенные признания Кремля

В предыдущие годы, подводя в очередной раз северокавказские итоги, мне приходилось констатировать наличие двух «картинок» Кавказа. Одна из них – «мирный Кавказ», преодолевший «мрачное наследие 90-х годов» и пожинающий плоды мудрой политики федеральной власти эпохи «вертикали» в виде победных электоральных процентов. Вторая же картинка- Кавказ, погружающийся в пучину терактов и диверсий, статистика которых никак не соотносилась с победными реляциями. Основной причиной такого «раздвоения» было отсутствие хотя бы минимальной рефлексии представителей высшей власти. Кавказ рассматривался, как личный пиар-проект Владимира Путина, который вошел на российский Олимп во многом благодаря жестким действиям против боевиков в 1999 году. Тогдашний успех не просто преувеличивался, он преподносился, как поворотный пункт в российской региональной политике в целом. Отсюда и разговоры власти о Кавказе, как о покойнике. Либо хорошо, либо ничего. В 2009 году федеральная власть сделала, пусть и с оговорками, и с привычной «лакировкой» действительности, несколько важных признаний. Во-первых, президент Дмитрий Медведев определил проблему Северного Кавказа, как важнейшую внутриполитическую проблему страны. Во-вторых, он же сформулировал понятие «системных проблем» региона (среди которых главная роль не у внешних, а у внутриполитических факторов). Впервые за долгие годы центральная власть открыто признала, что кризисные явления в регионе имеют в основе своей внутреннюю природу. При этом «открытия» Кремля были девальвированы другими заявлениями и действиями. 2009 год снова «высветил» непонимание тех угроз, которые стоят перед российской властью на Северном Кавказе. Снова упорное нежелание понимать разницу между терроризмом и бандитизмом, политическим и криминальным насилием. Снова неготовность дополнять военно-политические операциями «мягкой силой» (корректировкой образовательной, кадровой, информационной политики). Снова фаворитизм (и по отношению к отдельным личностям, и по отношению к отдельным республикам). Не обошлось и без «лакировки» действительности. Чего стоит одна отмена КТО в Чечне в апреле 2009 года, после которой число терактов и диверсий (включая и уже подзабытую тактику смертников) не уменьшилось. Однако это никоим образом не повлияло на оценку ситуации внутри Чечни. По-прежнему республика позиционировалась Москвой, как очаг стабильности на Северном Кавказе.

Федеральная власть не раз в уходящем году ставила в качестве приоритета модернизацию (невозможна модернизация всей страны без изменений в отдельно взятом регионе). Но как сочетаются с модернизацией заявления известного регионального лидера о необходимости раз и навсегда покончить с Украиной и Грузией? И насколько современным является осуществляемый на Кавказе «кастинг» региональных лидеров, в котором неформальные связи до сих пор играют главную роль? Увы, но существующая разница между словом и делом (оценкой и исправлением ситуации) в 2009 году была настолько велика, насколько была велика разница между двумя «картинками» Кавказа предшествующих лет.

Исламизм на подъеме

После бесланской трагедии сентября 2004 года основные антироссийские выступления на Северном Кавказе проходят не под лозунгами самоопределения вплоть до отделения, а под зеленым знаменем радикального исламизма. У кавказских боевиков появились другие герои. С одной стороны, 2009 год не стал здесь временем какого-то прорыва. В последние годы в той же Чечне или в Дагестане (с КТО или без оного) теракты или диверсии организовывались не националистическим, а исламистским подпольем. Но с другой стороны, в уходящем году произошли некоторые важные изменения, которые позволяют говорить о формировании новых символов антироссийской борьбы на Северном Кавказе. Вряд ли такой человек, как Саид Бурятский (Александр Тихомиров, по отцу - бурят, по матери - русский) мог бы вдохновлять на борьбу защитников светского националистического проекта. Но проект, обращенный поверх этнических или республиканских границ вполне возможен с проповедниками, имеющими не чеченские или не аварские (ингушские, карачаевские или черкесские) корни. В уходящем году именно Саид Бурятский стал одним из главных идеологических символов северокавказского исламизма. Известная журналистка Юлия Латынина назвала его «исламским Че Геварой бурятского разлива».

В этой связи такой факт, как вынесенный в 2009 году «приговор» знаковой фигуре чеченского этнического национализма Ахмеду Завгаеву со стороны «умаровцев» (исламистов, группирующихся вокруг лидера т.н. «Эмирата Кавказ») нельзя недооценивать. И то, что сегодня многие «умаровцы» весьма слабо представляют себе догматические особенности своей «веры» не должен сбивать с толку. В качестве протестной идеологии сегодня востребован именно радикальный ислам. Даже если ответственность за тот или иной теракт не соответствует действительности, а является частью информационного пиара, борьба за «правильную веру» становится продаваемым и востребованным политическим товаром. И этот товар будет тем более востребован, чем будет выше уровень социальной несправедливости, судебной и управленческой эффективности. Саид Бурятский в этом плане - показательное явление. Не проповедник из Пакистана или страны арабского Востока, а результат собственной религиозно-политической эволюции, нашедший в кавказской среде благодатную аудиторию. Заметим, что эта аудитория знает советские и российские реалии куда хуже, чем, чем Дудаев с Масхадовым. Она же намного меньше связана с общероссийской социально-культурной средой.

Однако к данной оценке «исламского фактора» надо добавить некоторые нюансы. Нередко многие сюжеты внутриреспубликанской административно-бюрократической борьбы «прячутся» под «ваххабизм», не имея к нему ни малейшего отношения. Казалось бы, власти и на региональном, и на федеральном уровне должны сделать все от них зависящее, чтобы понять, где действуют религиозные радикалы, где простой криминал, а где их синтез (последнее крайне важно для дискредитации «идейных борцов за чистоту»). Но вместо этого мы в миллионный раз слышим заклинание про «ослабление позиций бандподполья».

Этнический национализм: новые перспективы

Уходящий год показал, среди прочего, что надежды на «самоликвидацию» национализма (речь идет об академическом, а не уничижительном понимании этого феномена) были не оправданы. Серия акций балкарских объединений (включая и акции в Москве), черкесские (адыгские) выступления в республиках с адыгоязычным населением (Карачаево-Черкесия, Кабардино-Балкария), межэтнические отношения в Дагестане заставили обратить внимание на проблему, которая к началу 2000-х годов казалась преодоленной. Но насколько опасен «новый этнический национализм»? Грозит ли он перерастанием в сепаратизм или течения радикального характера с антироссийской риторикой? Сегодня такие выводы кажутся преждевременными. «Новые» националисты в своих заявлениях остаются в пределах российского политико-правового пространства (те же балкарцы или черкесские активисты пытаются апеллировать к центральной власти, а не к Совету Европы). При этом нельзя не заметить разницы между национализмом времен «парада суверенитетов» и 2009 года. «Старый национализм» был политическим счетом к советской (и в меньшей степени к имперской) эпохе, то нынешние балкарские или черкесские выступления, хотя и используют «исторический материал», имеют иную природу. Это- реакция на современные реалии (земельные проблемы, кадровая политика, вопросы местного самоуправления). При грамотной политике (и определенные проявления ее мы видим в КБР в виде согласительных процедур) опасность «возрождения» национализма может быть минимизирована (исключена полностью она быть не может). Однако (и это показал и уходящий год) нередки случаи, когда республиканские власти пытаются тушить исламистский пожар националистическим керосином Такое «инструментальное» использование этнической карты крайне опасно (что показали и 1989-1991 гг.). Остается только порадоваться тому, что советские этнополитические «счета» в уходящем году стали, наконец, оплачиваться (Соглашение между Северной Осетией и Ингушетией от 17 декабря 2009 года).

Северокавказская публичная политика ограниченного действия

Помимо исламизма и этнического национализма из политической повестки дня Северного Кавказа никуда не делась бюрократическая конкуренция за доминирование в рамках «отдельно взятой республики». Эта управленческая борьба в очередной раз доказала: споры за власть не ведутся в жесткой привязке к «пятому пункту». Это - сложная конфигурация клановых интересов и «групп влияния» в Москве. Пожалуй, самой показательной республикой в этом плане стал в уходящем году Дагестан. Это не случайно, поскольку 2009 год был «подготовительным периодом» для проведения президентского кастинга республиканского уровня (в феврале 2010 года истекают полномочия нынешнего главы республики). При отсутствии выборных процедур мы увидели сложные бюрократические поединки с весьма специфическими представлениями о публичной политике. В начале года мы наблюдали споры за то, кому быть главным дагестанским «мытарем» (на страницы СМИ прорывались позиции президента Муху Алиева с жесткой критикой федеральной налоговой службы). В конце года закрутилась история с выборами в Дербенте (втором по величине дагестанском городе). И здесь мы увидели различия в подходах Махачкалы и «московских дагестанцев», а также внутри самой Махачкалы. И позицию Москвы, чрезвычайно похожую на средневековую «политическую технологию» «вассал моего вассала - не мой вассал».

Таким образом, и в уходящем году Северный Кавказ не стал более безопасным, и главное предсказуемым регионом. По-прежнему он представляет для Российского государства и общества широкий спектр разнообразных вызовов (и с каждым годом их список не уменьшается). Не было в 2009 году и «прорывных» стратегий. Северный Кавказ, как и в предыдущее время, рассматривается, скорее, как имперская окраина, а не неотъемлемая часть общероссийского политико-правового пространства. Обнадеживает только существующий «запас прочности» (население региона заинтересовано в усилении федерального присутствия и эффективного арбитража), а также проявляющееся чуть более активно, чем раньше, стремление российской власти к критической оценке региональных реалий.

Сергей Маркедонов - политолог, кандидат исторических наук

Версия для печати