04.08.2010 | Сергей Маркедонов

Если признание не самоцель

2 августа 2010 года российский президент Дмитрий Медведев выступил с жестким обвинением в адрес президента Республики Беларусь. Из слов главы Российского государства следует, что Александр Лукашенко попросту обманул Москву, пообещав в присутствии руководителей ряда постсоветских республик признать независимость, но так до сих пор и не выполнив взятые на себя обязательства. В комментарии Дмитрия Медведева большинство экспертов увидели новый факт, свидетельствующий об эскалации российско-белорусского информационного противоборства. И в этом противоборстве, «кавказский фактор» играет не последнюю роль…

В белорусском эфире звучит Михаил Саакашвили, дающий широкие авансы европейским перспективам Минска, а в России главного союзника (формально Минск не вышел из правовой базы довольно странного, но все же Союзного государства) клеймят, как банального обманщика. Влиятельные зарубежные издания (The New York Times) отмечают парадоксальные совпадения в оценках белорусского «Батьки» в российских и американских СМИ.

Между тем, августовское выступление Дмитрия Медведева интересно не только в контексте рассмотрения кризиса взаимоотношений Минска и Москвы. Накануне второй годовщины августовской («пятидневной») войны чрезвычайно важно зафиксировать оценки российского президента относительно признания Абхазии и Южной Осетии. Упрекая Лукашенко, Медведев только выпадами в адрес «батьки» не ограничился. Он обозначил взгляд Москвы по поводу того, какими видятся перспективы международной легитимации двух бывших грузинских автономий. По словам Дмитрия Медведева, Россия заинтересована в том, чтобы Абхазию и Южную Осетию признавали. Однако это, с точки зрения главы Российского государства, не является самоцелью. «Такой задачи не стояло и не стоит»,- резюмировал президент РФ. Как же сочетать это диалектическое противоречие? С одной стороны, у Москвы есть очевидный интерес к признанию Сухуми и Цхинвали, но с другой стороны, ускорять решение этой задачи Кремль не хочет. Финальная же часть комментария Медведева практически перечеркивает его предыдущие тезисы.

Получается, что интерес к признанию есть, но задачи обеспечивать это признание не стоит. Не вполне ясно также, к чему тогда обижаться на белорусского лидера, если признание абхазской и югоосетинской независимости не является самоцелью. Какая тогда спрашивается разница, кто не признает две бывшие грузинские автономии, Киев или Минск? Ведь при желании в высказываниях Виктора Януковича августа 2008 года слишком ретивые следопыты тоже могут усмотреть намеки на благожелательное отношение к Сухуми и к Цхинвали. И почему позиция четвертого украинского президента (выраженная им в канун первых ста дней на своем посту) относительно невозможности признания Абхазии и Южной Осетии не остановила всплеска российско-украинской дружбы, обозначенного еще Харьковскими соглашениями по Черноморскому флоту?

Для ответов на поставленные выше вопросы было бы хорошо представлять себе динамику российских подходов к признанию независимости Абхазии и Южной Осетии. Вопреки популярным ныне схемам, позиция Москвы по данной проблеме не была константой. Она менялась под воздействием, как внешнеполитических тенденций (признание Косово, расширение НАТО), так и испытывала на себе серьезное воздействие внутренних факторов (чеченский кризис, общая этнополитическая ситуация на Северном Кавказе). В начале 1990-х гг., когда распад СССР грозил обернуться своим вторым изданием уже на территории бывших союзных республик, Москва крайне скептически относилась к любым пересмотрам границ. Тем более закрепленных формально-юридически. Добавим к этому тогдашнее понимание Россией своих внешнеполитических задач. Осознавая крайнюю ограниченность ресурсов для активной внешней политики, РФ стремилась позиционировать себя, как главного защитника международного права (точнее сказать, его ялтинско-потсдамской версии) и его бенефициария. Отсюда и критика югославской политики Запада, как курса, нацеленного на пересмотр итогов Второй мировой войны в Европе.

Другой вопрос, что на тот момент центральная российская власть не слишком мешала (и не могла сильно помешать) как региональным руководителям (Северная Осетия, Адыгея, Кабардино-Балкария, де-факто независимая Чечня), так и националистическим организациям северокавказских республик иметь свои мнения по поводу самоопределения бывших автономий Грузинской ССР. Отсюда и активная роль в организации блокады Абхазии, и готовность к совместной миротворческой миссии в Южной Осетии. И только по мере того, как позиция Тбилиси эволюционировала (сначала она стала критической по отношению к Москве, а затем уже пронатовской и проамериканской), взгляды официальной российской власти трансформировались в сторону большей толерантности по отношению к пересмотру статуса Абхазии и Южной Осетии. Заметим, что даже в августе 2004 года, когда грузино-осетинский конфликт после 12 лет «заморозки» снова перешел в формат вооруженных столкновений, Кремль не спешил c формально-правовым признанием независимости бывших автономий Грузии. Потребовалось 4 года «разморозки» двух конфликтов плюс признание экс-сербского автономного края Косово, чтобы сдвинуть этот процесс с мертвой точки. Однако и после окончания «пятидневной войны», Москва отнюдь не на следующий же день признала независимость Сухуми и Цхинвали. Последним шансом зацепиться на промежуточный статус (смысл которого был в следующем: сохранить свое военно-политическое присутствие в Абхазии и в Южной Осетии без их формально-правового признания) были Соглашения Дмитрия Медведева и французского президента Николя Саркози. Напомню, что в «московской версии» Соглашений предполагалось международное обсуждение статуса Абхазии и Южной Осетии. Однако корректировка этого тезиса в Тбилиси показала: Москве не удастся формально-юридически «подвесить» статусный вопрос на неопределенное время. США и ЕС, боящиеся «интеграции постсоветского пространства» Москвой, как предпосылки для «второго издания СССР» не смогут даже поставить под сомнение «территориальную целостность» Грузии. Даже если таковая существует только лишь на бумаге. Казалось бы, при любом раскладе Москва остается объектом критики. Без признания независимости Абхазии и Южной Осетии ее ругали бы за «оккупацию грузинских земель». С признананием ее ругают за то же самое плюс также за «односторонние действия», нарушающие суверенитет Грузии. Так что же дало в итоге признание Абхазии и Южной Осетии?

С одной стороны, самые худшие прогнозы по поводу последствий этого решения не сбылись. Москва не попала в международную блокаду или изоляцию. Да, она остается объектом критики, что не мешает США проводить «перезагрузку» отношений с РФ, а НАТО вернуться к более конструктивным и партнерским отношениям. Признание независимости Абхазии и Южной Осетии не вызвало «парада суверенитетов» внутри РФ. Однако у всего этого есть и другая сторона. Москва, превратившись в партрона Абхазии и Южной Осетии, увидела опасность в широком признании их независимости. Ведь в этом случае придется с кем-то «делить территорию» и вступать в партнерские отношения, а к этьому в Москве сегодня не готовы. В итоге, Россия берет всю ответственность за развитие и безопасность двух республик на себя. С этим же она принимает на себя эксклюзивные обязательства. Это в свою очередь радикально меняет внутриполитическую поветску дня внутри Абхазии и Южной Осетии, где «российский вопрос» вытесняет грузинский и становится основным. Следовательно, отныне не только все успехи, но и все провалы внутри двух республик будут связываться с Россией. Значит, происходит концентрация, а не распределение ответственности за все, что происходит в двух бывших грузинских автономиях. Получается парадокс. Москва не хочет вовлечения своих клиентов в международные процессы и программы, боясь потерять свое экслюзивное влияние. В то же самое время изоляция двух бывших автономий Грузии и их непризнание ведет к тому, что августовский шаг России ставится под сомнение.

Можно, конечно же, сослаться на авторитет Венесуэлы, Никарагуа и Науру (в перспективе к этому списку может кто-то еще добавиться). Но все это не слишком серьезно. Ведь если бы примеру России последовали бы многие другие государства, то позиция Кремля от 26 августа 2008 года выглядела бы более весомой. В этом плане понятна и столь болезненная реакция Москвы на позицию Минска. Член Союзного государства отказывается пойти по российскому пути. Согласитесь, это не то же самое, что нежелание КНР или Турции. Но и здесь есть определенный нюанс. Укрепление легитимации Абхазии и Южной Осетии в перспективе может создать риски внутри РФ. И рост черкесского национального движения в последние два года, хотя имеет и свои внутренние предпосылки, в значительной степени связан с динамикой вокруг Абхазии (абхазы- часть абхазо-адыгского мира). Все эти противоречивые моменты позволяют понять, почему подходы Москвы к признанию Абхазии и Южной Осетии выглядят, на первый взгляд, несколько эклектичными. Только в этой связи неизбежно возникает вопрос. Если в случае с Украиной Кремль готов к дружбе, делая исключение для абхазского и югоосетинского вопроса (то же самое допускается в отношении с Казахстаном, Арменией, Азербайджаном), то почему в отношениях с Минском проявляется такая последовательная неуступчивость? Или у Москвы уже нет стратегических интересов в Белоруссии, ради которых можно было бы позволить «батьке» некий вариант «доктрины Синатры» в постсоветском исполнении? Думается, что стратегическая ценность Белоруссии, как «окна на Запад» для России более или менее очевидна. Тогда насколько вообще стоит привязывать отношения со страной, которая тебе выгодна и интересна, к признанию Абхазии с Южной Осетией? Тем более, если признание независимости двух бывших грузинских автономий не является самоцелью.

Сергей Маркедонов - приглашенный научный сотрудник (Visiting Fellow) Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

Версия для печати