22.09.2010 | Сергей Маркедонов

Югоосетинский юбилей

20 сентября 2010 года Южная Осетия отпраздновала 20-летия своей независимости. Нынешний юбилей не привлек к себе того внимания, что предыдущие (даже «некруглые годовщины»). Впрочем, для этого есть свои вполне рациональные резоны. Например, предыдущий 15-летний юбилей Южной Осетии отмечался в условиях интенсивной «разморозки» конфликта под аккомпанемент обстрелов, провокаций и иных инцидентов. Тогда аналитики в Москве, Тбилиси и других столицах гадали, сохранится ли такое де-факто образование, как Южная Осетия. Спустя 5 лет уже очевидно, что оно сохранилось и более того, получило признание своей независимости. И пусть этот круг сегодня не столь широк (пока только 4 страны и то с разными нюансами и оговорками признают югоосетинскую независимость), но сам факт, что образование, проделавшее большой путь борьбы за свое самоопределение от Грузии (не самоопределение вообще, а именно от Грузии), добилось искомой цели.

Сегодня в 2010 году, когда потрясшая мир (по словам американского политолога Рональда Асмуса) «пятидневная война» осталась позади, юбилей Южной Осетии воспринимается, в основном с двух позиций. С одной стороны, новая порция восторгов по поводу «подъема с колен» и нерушимости позиций всех друзей России (кому – то «там наверху» в голову пришла креативная идея включить в состав российской делегации в Цхинвали президента Ингушетии Юнус-бека Евкурова). С другой стороны, «политическая бухгалтерия» и подсчеты того, во что обходится российскому бюджету геостратегический успех на Кавказе.

Между тем, Южная Осетия вне зависимости от нашего персонального отношения к ее экстравагантному лидеру и его главному противнику не менее экстравагантному грузинскому президенту интересна, как политический феномен постсоветской истории. И этому феномену, увы, внимание уделяется намного меньшее, чем Абхазии. Так уж сложилось (и на Западе, и у нас), что два этих явления описываются через запятую. Вот и в Грузии обе эти республики попали под «закон об оккупированных территориях». Пока в негласном соревновании между этим концептом и признанием побеждает второе. С оговорками и нюансами независимость двух бывших автономий Грузии признало 4 страны, а «оккупированными территориями» их считают пока только 2 (Румыния и Литва). Впрочем, не исключено, что число сторонников грузинской интерпретации вырастет, что, однако не означает какой-то особой «исторической правоты» Тбилиси. Между тем различий между Абхазией и Южной Осетией не меньше, чем сходств.

Во-первых, Южная Осетия в отличие от Абхазии стала сепаратистской территорией вынужденно. Автор настоящей статьи не раз называл осетин «сепаратистами поневоле». В отличие от абхазских интеллектуалов и представителей общественности Абхазской АССР в Южной Осетии не было мощных всплесков недовольства против пребывания в составе Грузии. В Абхазии даже в сталинские времена были сходы против того, чтобы считаться частью Грузинской ССР (например, Дурипшский сход 1931 года), не говоря уже про относительно либеральные по сравнению со временем «большого террора» 1950-1970-х годы. Приблизительно раз в десять лет (в 1967, 1977-1978, 1989 гг.) в Абхазии возникали движения протеста (петиционные кампании). Южная Осетия была намного лучше интегрирована в состав Грузии, а осетины - в грузинское общество. Массовая память о трагических событиях июня-июля 1920 года (восстание пробольшевистски настроенных осетин, жестоко подавленное грузинским меньшевистским правительством) была мобилизована только в конце 1980-х годов. В это время в братской республике советского Закавказья восторжествовал грузинский радикальный этнонационализм. До этого о той трагедии писали и говорили, прежде всего, как о преступлении грузинского меньшевистского правительства, деяния которого не распространялись на весь грузинский народ. Большая часть осетин проживала за пределами Южной Осетии. В самой автономной области проживало порядка 63, 2 тыс. человек осетин. Как правило, представляя свой взгляд на межэтнические конфликты в постсоветской Грузии, Тбилиси постоянно апеллирует к проблеме беженцев из Абхазии, но фактически замалчивает исход осетин из Грузии в начале 1990-х гг. Между тем в довоенной Грузии за пределами Юго-Осетинской Автономной области проживало около 100 тыс. человек осетин. Они были на пятом месте среди этнических сообществ республики (после грузин, армян, русских и азербайджанцев). Их общее количество превышало численность абхазов, компактно проживавших на территории Абхазской АССР. До военных действий начала 1990-х гг. осетины проживали, главным образом, в Тбилиси (33.318 чел.), Гори (8.222), Рустави (5.613). Сейчас численность осетин, по оценкам различных наблюдателей, в «собственно» Грузии составляет менее 30 тыс. чел. Об их реальном положении трудно судить, поскольку независимый этнополитический мониторинг в местах их проживания систематически не проводится. Доверять же заявлениям официального Тбилиси о соблюдении прав и свобод осетин - граждан Грузии в полном объеме сегодня нет никаких оснований. Как бы то ни было, в советский период в Юго-Осетинской АО существовало больше национальных школ, чем в Северо-Осетинской АССР в составе РСФСР.

Следовательно, у Тбилиси было намного больше шансов избежать здесь тех эксцессов, которые предполагались в Абхазии. Однако грузинские лидеры, претендовавшие на роль создателей грузинского национального проекта, сделали все, чтобы эти эксцессы появились. При этом вопросы «этнической безопасности», иногда звучащие, как проблемы «этнической чистоты», стали доминирующей темой в выступлениях будущих отцов-основателей независимой Грузии. На одном из митингов в селе Эредви будущий первый президент Грузии Звиад Гамсахурдиа заявил, что осетины - это «мусор, который надо вымести метлой через Рокский тоннель». И все это на фоне топонимической войны (предложений переименовать Южную Осетию в Самачабло, Шида Картли) и даже экзотических предложений по ограничению рождаемости представителей осетинского этноса (скандальная статья профессора Квинчилашвили). Идеологическая истерия сопровождалась практическим выдавливанием осетин из мест их компактного проживания в Гори, Панкиси, Боржоми, Бакуриани, Рустави. Именно тогда Южная Осетия стала форпостом не только местных осетин, но и всех осетин Грузии. При этом осетинские лидеры были не столь радикальными, как их абхазские коллеги.

Во-вторых, уже после конфликта 1990-1992 гг. отношения между Южной Осетией и Грузией не были полностью заморожены (в отличие от Абхазии и Грузии). По справедливому замечанию эксперта Фонда Карнеги Томаса де Ваала, до 2004 года «Южная Осетия была частью грузинского экономического пространства, а осетины и грузины жили совместно и свободно торговали друг с другом». Ставший в одночасье известным рынок в Эргнети был далеко не единственным «совместным предприятием». Автор статьи сам помнит те времена, когда проезд из Владикавказа в Цхинвали на такси (в том числе и через грузинские села) стоил 600 рублей. Таким образом, в отличие от Абхазии у Тбилиси после военного конфликта были все шансы на урегулирование конфликта и сохранение Южной Осетии в своем составе. Наверное, это отчасти и сыграло с Тбилиси злую шутку, создав иллюзии, что дело Южной Осетии - легкое и едва ли не проще, чем «усмирение аджарского льва» Аслана Абашидзе. Однако стремление команды третьего президента Грузии «разморозить» конфликт в 2004 году и новое кровопролитие не только отбросило назад мирный процесс (кстати, сегодня неплохо бы помнить и те позитивные плоды миротворчества, позволявшего жителям Южной Осетии ездить в Тбилиси на автолайне, а грузинам торговать на югоосетинских рынках). Оно с новой силой оттолкнуло Южную Осетию от Грузии. То, что случилось в августе 2008 года стало лишь логическим продолжением того курса, который начал реализовывать Саакавшили в мае 2004 года.

И сегодня (это будет, в-третьих) Южная Осетия существенно отличается от Абхазии. Вот как оценивает эти различия Томас де Ваал: «Абхазия ушла намного дальше от Грузии и в ней намного меньше памяти о недавнем совместном проживании. Абхазы, а также проживающие в республике русские и армяне намного ближе к российскому Северному Кавказу. В Абхазии есть функционирующие институты, такие как парламенты, независимые газеты и живая политическая культура». Следовательно, в Абхазии есть (со всеми нюансами и оговорками) живой политический процесс, а не простая конкуренция между разными сегментами власти за контроль над бюджетными средствами. Между тем, в Южной Осетии этот вопрос становится проблемой номер один для внутреннего развития. И не только. Взаимоотношения Цхинвали и Москвы также проходят суровое испытание деньгами. План по восстановлению на 2009 год был выполнен едва ли на треть, притом, что в прошлом году на эти работы было выделено 8,5 миллиардов рублей плюс еще 2,8 миллиарда материальной помощи сверху. Получается сумма, составляющая пятую часть бюджета ставропольского края с населением в 2, 7 миллиона человек. В этой связи неслучайным выглядит возбуждение в 2010 году 11 уголовных дел, фигуранты которых прямо или косвенно связаны с восстановительными работами. И это, заметим, лишь тоненькая верхушка айсберга. Также неслучайными выглядят заявления Игоря Шувалова, вице-премьера российского правительства о внедрении новой схемы финансирования восстановления. Похоже, никому в голову не приходит мысль об усложнении внутриполитического процесса в Южной Осетии (создании условий для оппозиции, которая могла бы не допустить монопольного и бесконтрольного распределения российских денег).

Все эти перечисленные характеристики дают повод экспертам говорить о том, что Южная Осетия в отличие от Абхазии нежизнеспособна, как государство. «Южная Осетия стоит перед трудным будущим. Требуется развить крепкие институты власти, которые обеспечат легитимность правителям республики», - пишет Джерард Тоал, специалист по этнополитическому развитию Балкан и Кавказа. «Цхинвали, кажется, стал «городом - побратимом» не Владикавказа, а Челябинска, который дал Цхинвали значительное количество своего делового и административного персонала. Именно эти люди сейчас решают многие местные проблемы в Южной Осетии», - вторит ему профессор Джорджтаунского университета Чарльз Кинг. Однако при таком скептическом подходе (нельзя сказать, чтобы он не был полностью оправданным) исчезает важный нюанс. Все огрехи современной власти Южной Осетии, а равно ее практически тотальная зависимость от России не отменяют того факта, что грузинское государство проиграло свою борьбу за эту территорию и это население, проживающее на ней. И проигрыш этот произошел не в августе 2008 года, а намного раньше. На этот результат поработали Гамсахурдиа и Саакашвили, а также близкие им интеллектуалы, которые защищали «грузинскую исконность» Самачабло и занимались цитированием переписи 1897 года (когда в Цхинвали у осетин не было этнического доминирования). И все это вместо поиска механизмов согласия с жителями Южной Осетии. Именно в таком контексте «вынужденные сепаратисты» (многие из которых искренне и с симпатией относились к Грузии) сделали свой выбор в пользу России со всеми ее огрехами, провалами и ошибками. А что еще они могли сделать, если президент страны, к которой они были «приписаны» публично говорил о том, что в «Грузии есть осетины, но нет Осетии»? Таким образом, слабые перспективы государственной состоятельности Южной Осетии нисколько не снимают и не умаляют ответственности Грузии за прошедшее. Тбилиси сделало все возможное и невозможное, чтобы приблизить именно такой результат. Не иметь потенциала к созданию подлинного государства и вернуться в состав Грузии - не то же самое. Впрочем, после 2008 года на место Грузии встала Россия, страна намного более крупная и сильная. Сможет ли она стать привлекательной альтернативой? Не для узкого слоя чиновников, а для югоосетинского населения? Не наломает ли дров, как это уже не раз бывало на Северном Кавказе? Думается, что следующие два десятилетия будут достаточным сроком для получения ответов на поставленные вопросы. Сегодня же следует усвоить простенькое правило. В этнополитических процессах нет вечных друзей и вечных ориентиров. Кто не верит, пусть изучит историю российско-грузинских или хотя бы американо-кубинских отношений.

Сергей Маркедонов - приглашенный научный сотрудник (Visiting Fellow) Центра международных и стратегических исследований, Вашингтон, США

Версия для печати