26.01.2011 | Сергей Маркедонов

Терроризм в условиях дефицита понимания

В предпоследний понедельник января Россия снова оказалась на верхних строчках информационных лент всего мира. Террористическими атаками, происходящими практически каждый день на Северном Кавказе, сегодня трудно кого-то удивить. Фактически мы можем говорить о том, что северокавказский терроризм стал носить эндемический характер (в медицине эндемией называют характерное заболевание для определенной местности, связанное с теми или иными особенностями среды). Однако 24 января 2011 года атаке подвергся крупнейший транспортный узел страны, играющей серьезную роль в международной политике и претендующей на то, чтобы быть центром геополитической гравитации в Евразии. Заниматься обсуждением версий любого теракта- занятие заведомо неблагодарное, поскольку недостаток оперативной информации неизбежно превращает эксперта в спекулянта. Пока более или менее очевиден «почерк» террористической акции, позволяющий говорить об исламистском следе и северокавказском подполье. Но сама по себе фиксация этого «следа» дает нам мало понимания как региональной, так и общероссийской внутриполитической динамики.

Теракт в Домодедово стал первым масштабным инцидентом, который автору статьи приходится анализировать на дома, а за пределами страны, находясь в Соединенных Штатах. Такой анализ, надо сказать, позволяет на многие вещи взглянуть по-иному. Не в том смысле, что по другую сторону океана твои выводы радикально отличаются от тех, которые были сделаны в России. Просто, наблюдая за интепретацией трагического события сквозь призму здешних оценок, начинаешь гораздо глубже осознавать те просчеты и ошибки, которые делаются на антитеррористическом фронте. В рамках небольшой статьи крайне сложно описать те мнения и позиции, которые прозвучали (или в скором времени могут прозвучать) в американской экспертной среде. Однако некоторые принципиально важные тезисы обозначить необходимо. Сразу оговорюсь, заниматься перессказом публикаций в американских газетах (или на интернте-порталах) я не буду. Многое из того, что там напечатано переводится российскими специализированными изданиями (хотя крайне выборочно и зачастую тенденциозно). Попытаюсь сосредоточиться на позициях представителей экспертного сообщества, которые звучат не только в виде печатных строк или тезисов для очередной «научно-практической» конференции, но и в неформальном общении (которое для содержательного понимания оказывается намного полезнее).

Во-первых, тезис из популярного анекдота «матчасть надо учить» хорошо работает применительно к американской аудитории, обращающейся к ситуации на Северном Кавказе. И удивительного здесь ничего нет, так как данный регион не входит в число приоритетов американской политики. Можете поверить на слово, что такое пограничные проблемы с Мексикой даже те специалисты, которые непосредственно не занимаются данной страной, знают гораздо лучше. Северный Кавказ, как правило, рассматривается в трех общеполитических контекстах. В первую очередь - это права человека в России. И нашим доморощенным патриотам надо понимать простую вещь: права человека – важнейшая составная часть американской идентичности, а не просто «инструмент для внешнего вмешательства». Ни один политик, который будет превозносить политическую целесообразность и ставить ее выше прав человека (в риторике, конечно же), не будет распознан избирателями любой партийной принадлежности, как «свой».

Второй контекст – это общеполитический потенциал России. Строго говоря, рассматривая Северный Кавказ, американский эксперт прикладник хочет понять простую вещь, а именно, контролирует ли этот регион Москва. Не в соответствие с бравурными докладами и оптимистическими заявлениями, а в реальности. Северный Кавказ, как ни один другой регион России, способствует раздуванию американской фобии по поводу слабой России. Кстати говоря, до сих пор российское экспертное сообщество рефлексирует на тему «многополярного мира» и той опасности, которую американцы якобы ждут от «встающей с колен страны». Пора уже освободиться бы от этого геополитического аутотренинга. Сегодня американский эксперт (и слушающий его политик в Конгрессе или чиновник в Госдепе) намного больше опасается не поднимающейся, а падающей России, то есть слабой страны, центральная власть которой не в состоянии сдерживать партикуляристские тенденции и террористическую активность. И в этом плане теракт в Домодедово рассматривается, как неспособность Москвы соответствовать заявленным же ей «стандартам брутальности», которые здесь в отличие от начала «нулевых» всерьез воспринимают разве что профессиональные «ястребы», ветераны «холодной войны», до сих пор ищущие тени Брежнева и Сталина в Кремле. Экспертную публику, мало мальски замеченную в следовании принципам «реализма», вся эта «державная риторика» уже давно не впечатляет. Зато гибель иностранцев в крупнейшем аэропорту, а также приближающаяся Олимпиада в Сочи (который находится в непосредстенной близости от региона эндемического терроризма) и футбольный мундиаль (который охватит уже не один город, а многие российские центры) заботят очень сильно. В этой связи вопросы безопасности накануне двух крупнейших спортивных событий мира традиционно занимают первые места в повестках дня кавказских конференций или «круглых столов» в Вашингтоне и его окрестностях.

Третьего дискурса мы уже коснулись немного выше, говоря о «ветеранах холодной войны». В его рамках действия России рассматриваются, как продолжение советской политики, сама РФ видится как «лайт-СССР», а серьезных отличий между депортацией 1944 года и вводом российских войск в Чечню не делается. При таком подходе Чечня фактически отождествляется со всем Северным Кавказом, а борьба «ичкерийцев» рассматривается с позиций «симпатизирующей политологии» как нечто похожее на борьбу прибалтийских республик за выход из состава Советского Союза в конце 1980-х-начале 1990-х гг. Прекрасным примером такого описания событий в Чечне стала недавняя книга, изданная под эгидой Национального фонда демократии. Ее соавтором выступил известный лидер сепаратистской Ичкерии Ильяс Ахмадов (сейчас он находится в США).

Все это не отменяет того факта, что в Штатах есть прекрасные специалисты по региону (Гордон Хан, Марк Крэмер, Чарльз Кинг, Роберт Брюс Уэр и целый ряд других). Однако доминирующие тенденции таковы, как они описаны выше.

Отсюда следует, во-вторых. Информационное освещение северокавказской ситуации крайне ограничено, фрагментарно. Как справедливо замечает упомянытуй нами выше Гордон Хан, «к сожалению, вопрос джихадистского терроризма американцам не очень интересен. Только активисты по правам человека и исследователи проблем терроризма обращают внимание на эту тему, особенно первые. Работа правозащитников в значительной степени односторонняя, они видят только нарушения прав человека совершенные российскими войсками, спецслужбами и местными промосковскими северокавказцами».

Однако стоит ли на основании приведенных выше фактов безапеляционно упрекать американское политологическое сообщество? В особенности, принимая во внимание тот факт, что проблемы Северного Кавказа для Вашингтона не имеют первостепенного значения, они важны лишь опосредованно. Да, в самом деле, многие в Штатах до сих пор выражают искреннее удивление по поводу того, что Чечня сегодня не является лидером в своебразном «террористическом соревновании». Многим непонятен следующий северокавказский парадокс: в отличие от начала 90-х годов в регионе нет мощного сепаратистского движения, но при этом число терактов (и политическое насилие в целом растет). Многие эксперты не готовы принять тезис о политической гибели чеченского сепаратизма, а многие видят в кавказском подполье некую сплоченную силу, объединенную горячей идеей «освобождения от имперской власти». Спору нет, говоря словами классика, здесь есть те, кто «рад обманываться». Так проще дудеть в старую дуду «антиимпериализма».

Но значительное большинство тех, кто в той или иной мере пытается разобраться в «цветущей сложности» по-кавказски, сталкиваются с абсолютно неудовлетворительными объяснительным моделями российской власти. Эти модели не помогают разобраться в проблемах региона (и страны в целом). Они лишь еще больше запутывают людей, которые только ищут свои пути к пониманию. Сегодня 90-е годы принято ругать. Между тем, в «лихие 90-е» Москва хотя бы пыталась объяснить свою борьбу необходимостью восстановления конституционного порядка. Чеченский сепаратизм при таком подходе рассматривался, как незаконный мятеж, антиконституционные действия, нацеленные против граждан РФ. И такое объяснение для многих на Западе было понятным. Вспомним хотя бы оценки, данные конфликту в Чечне, президентом Биллом Клинтоном! В те годы он сравнивал Ичкерию с Конфедерацией южных штатов, нарушившей целостность США и способствовавшей тем самым гражданской войне (самой кровопролитной в истории страны).

О чем сегодня говорит Москва? О борьбе с бандитами, об «агонизирующем бандподполье». Ничего себе «карманники» или «щипачи», взрывающие крупнейший аэропорт ядерной сверхдержавы! Вместо содержательного объяснения северокавказской динамики происходит пропагандистская накачка. В апреле 2009 года с болшой помпой был отменен режим КТО в Чечне. Однако за год после его отмены число погибших терактов выросло почти в два раза (292 по сравнению со 154 за аналогичный период). Заметим при этом, что Чечня уже не первый год уступает лидерство в своеобразном «террористическом соревновании» Дагестану (начиная с 2005-го), Ингушетии (с 2007–2008-го). А в прошлом году она пропустила вперед и Кабардино-Балкарию. В Дагестане – самой крупной северокавказской республике – в течение минувшего года в результате терактов, диверсий и нападений погибли и получили ранения разной степени тяжести 685 человек, в том числе 78 мирных жителей и свыше 120 представителей силовых структур. Режим КТО в различных частях данного субъекта Российской Федерации вводился 22 раза (всего же общее количество прошлогодних операций против террористов составило 148). В Ингушетии локальные режимы КТО объявлялись в 2010 году 7 раз, а в КБР дважды. Но ведь все эти вызовы никак не были интерпретированы властью. Идеологический окрас террористов официальная власть также не определяет. Казалось бы, сегодня, когда самые знаковые террористические атаки совершаются радикальными исламистами, Москва могла бы найти больше подходов к Западу (который опасается роста исламистской угрозы). Однако вместо этого мы нередко слышим заявления о «комбинированном походе» внешних сил против «народов Северного Кавказа». И участниками такой «комбинации» называется то Грузия, то США (некоторые ретивые чиновники договариваются даже до Израиля).

Какой информационный эффект получается в итоге? Российская антитеррористическая борьба (оправданная, по сути, хотя вопрос о ее методах и приемах стоит обсуждать отдельно) предстает перед неискушенным в кавказских деталях западным экспертом, как пропагандистско-пиаровская трескотня а-ля «застой 1970-х». Не будем далеко ходить, посмотрим на ситуацию после трагедии в Домодедово. Зачем, спрашивается, надо было отправлять в аэропорт мэра Москвы и губернатора Подмосковья? Какие вопросы безопасности они смогли решить, какую практическую пользу принести расследованию теракта, если оба не являются профессиональными криминалистами или экспертами по антитеррору? Насколько обоснованными выглядят визиты министра здравоохранения в больницы, учитывая нашу традицию, когда начальственное посещение требует к себе приоритетного внимания? А в те страшные часы приоритетного внимания к себе требовали не начальники, люди, пострадавшие от теракта. И все это на фоне брутальной риторики, новых повышенных обязательств покончить с террорризмом в сжатые сроки, а также обещаний усилить меры безопасности на транспорте. Как-будто бы можно на 100% обезопасить торговые центры, спортивные комплексы и другие места массового скопления людей, также уязвимых для безопаности.

Однако, критикуя власть, ради полноты картины не могу не сказать пары слов про оппозицию. К сожалению, оппоненты Кремля не могут перерасти период подростковой политики. Казалось бы, неадекватность власти дает им возможность выдвинуть свои конструктивные программы обеспечения безопасности страны. Тем самым они могли бы продемонстрировать реальную социальную и политическую ответственность и укрепить свою легитимность в глазах населения. Вместо этого продолжаются перепевы о том, «как хороши, как свежи были розы» начала 90-х, а также разговоры про непрофессионализм властей. Так станьте подлинными профессионалами! И вместо споров про то, кто либерален на 100 или 90%, представите свое альтернативное видение самой сложной внутриполитической проблемы страны! В итоге северокавказская тематика также интерптетируется оппозицией конъюнктурно, рассматривается не как содержательная проблема, а лишь как карта в игре против власти

Таким образом, помимо очевидных комплексов, фобий и стереотипов, которые существуют в США в отношении России и ее кавказской политики, на американские представления о проблемах региона прямое воздействие оказывает идеологическая невнятность Москвы, ее неумение объяснить и обосновать те или иные действия, неготовность к открытой дискуссии по острой проблеме. В этой связи вспоминаю, как во время моего выступления перед слушателями Института дипломатической службы (аналог нашей Дипакадемии), аудитория жадно записывала мои слова про взаимосвязи между грузино-осетинским и осетино-ингушским конфликтом, между ситуацией в Абхазии и адыгоязычных регионах РФ. И вообще с интересом узнавала о том, как проблемы Южного Кавказа влияют на внутриполитическую повестку дня на российском Северном Кавказе. После этой встречи многие будущие дипломаты говорили: «Теперь то мы понимаем, почему Москва в 2008 году действовала так, а не иначе. Так почему же российское руководство ничего не говорило об этом, а вело борьбу с «происками Запада»»? И в самом деле, почему?

Сергей Маркедонов – приглашенный научный сотрудник (Visiting Fellow) Центра стратегических и международных исследований (США, Вашингтон)

Версия для печати