24.03.2011 | Сергей Маркедонов

День Конституции

22 марта в Чеченской республике прошли торжественные мероприятия. Они были приурочены к празднованию восьмой годовщины со дня прнинятия республиканского Основного закона. Были сказаны все положенные по этому случаю «правильные» слова. И о «трудных годах» в жизни Чечни, и о консолидации народа республики вокруг Ахмада Кадырова, а потом его сына Рамзана. По словам председателя Конституционного суда Чечни, принятие республиканского Основного закона стало «особым решением, определившим будущее республики». С формулой главного законника Чечни трудно спорить. Все в его словах правильно. Но как расшифровать правильность тезисов председателя Конституционного суда? В каком направлении будущее Чечни было определено?

Напомню, что Конституция республики стала итогом референдума, который состоялся 23 марта 2003 года. Цифры, обнародованные избирательной комиссией, впечатляли. Тогда еще политологи и журналисты не писали о «кавказских результатах» и «кавказском избирательном феномене» (это когда позиция «партии власти» набирает 90% и выше). В этом плане голосование 23 марта 2003 года было важным шагом. Тогда 8 лет назад явка граждан на участки превысила 90%, и проект Основного закона, вынесенный на референдум, получил всенародную поддержку. Казалось бы, российская власть имеет важный символ. Республика, которая в 1992 году отказалась подписать Федеративный договор, в 1993 году проигнорировала выборы в Госдуму, Совет федерации и общенациональный референдум по Конституции РФ, признала себя частью России. Ранее в Конституции непризнанной «Чеченской Республики Ичкерия» (он был принят в 1992 году вскоре после победы сепаратистов) это образование объявлялось «независимым демократическим» и светским государством. В 1996-1997 гг. (то есть в период после первой чеченской кампании и Хасавюртовского договора) в нее вносились поправки и изменения, нацеленные на корректировку светского характера непризнанной государственности. Сказывалось укрепление «политического ислама» в Чечне. Как бы то ни было, а Основной закон от 23 марта 2003 года формально возвращал республику в политико-правовое поле России. Но оценка настоящего и будущего любого образования не может строиться исключительно на «магии цифр» и формально-правовых сюжетах. Иначе нам пришлось бы признавать Советский Союз сталинской эпохи демократическим государством на том лишь основании, что Конституция от 5 декабря 1936 года гарантировала трудящимся массам ряд гражданских и демократических прав и свобод.

В этой связи было бы более корректно рассматривать и конституционный референдум восьмилетней давности, и его последствия в более широком этнополитическом контексте. В этой связи необходимо осознавать, что и затея с референдумом, и формирования особой модели власти в отдельной северокавказской республике стали результатом сложных трансформаций российской северокавказской политики. По отношению к Чечне, начиная с распада Советского Союза, Москва так и не смогла выработать сколько-нибудь адекватные управленческие подходы. В 1991-1994 гг. действия центральной власти можно уподобить позиции страуса. С одной стороны, все делали вид, что Чечня это как бы Россия. При этом республика стремительно «суверенизировалась», проводила самостоятельную внутреннюю и внешнюю политику, игнорировала российские реформы (отказ от участия в приватизации) и создавала собственные органы власти. Насколько успешным (а точнее сказать, провальным) был такой опыт - отдельный вопрос. Столкнувшись с провалом ичкерийского госстроительства и гражданскими конфликтами внутри де-факто государства, граничащего с несколькими субъектами РФ, Москва (как это часто бывало с ней ранее, и будет позже) запоздало отреагировала, вмешавшись во внутричеченские распри. Однако это вмешательство не было подготовлено ни с идеологической, ни с внешнеполитической, ни с информационной точки зрения. В итоге провал. На этот раз общероссийский. Первая неудачная военная кампания, в ходе которой центр использовал новую тактику «чеченизации», то есть создания внешне лояльной власти в республике, позволяющей говорить о том, что Чечня не просто контролируется Москвой, но и имеет внутренние пророссийские ресурсы. В этой схеме было слишком много работы на внешнюю публику, и очень много элементов пиара. К сожалению, в дальнейшем эти элементы только укреплялись. Встав в 1996 году снова в позицию «страуса», центральная власть фактически утратила контроль над Чечней. Стремление исламистских групп расширить зону своего контроля, распространив влияние на Дагестан вкупе с бесхребетностью де-факто властей «второй Ичкерии» (образца 1996-1999 гг.) заставило Москву снова втянуться в решение проблем северокавказской республики. Итогом этого стала вторая военная кампания и вопрос: «В какой точке надо сворачивать войну и переходить к миру». Надо сказать, что у Москвы было много различных вариантов поведения, начиная от прямого президентского правления до парламентской республики. Последний вариант, конечно же, не предполагал появление в Чечне «местной Италии» или «местной Германии». Однако отсутствие «единоначалия» в проблемной республике вместе с учетом интересов различных групп влияния могло бы стать хорошим инструментом, обеспечивающим центру «золотую акцию» в принятии ключевых решений. Однако в 2002 году, когда Владимир Путин озвучил саму идею конституционного референдума, верх взяли иные соображения.

Принятие Конституции «новой» Чечни (или, если угодно «нашей Чечни») на референдуме рассматривалось как один из ключевых моментов в «чеченизации» региональной власти и управления. Фактически принятие Основного закона-2003 стало правовой легитимацией этой политики, а отец нынешнего президента республики Ахмад-Хаджи Кадыров рассматривался тогда как главный ее идеолог и проводник. Тогдашний Основной закон содержал много таких пунктов, которые президентские полпреды в федеральных округах стремились тщательно вымарывать в других региональных конституциях и уставах, приводя их «в соответствие с федеральным законодательством». С 2000 по 2003 гг. президентские назначенцы вели жесткую борьбу с властями Татарстана, Башкирии, Тувы, чтобы убрать всяческие упоминания о суверенитетах, гражданах республик и прочее. В Конституции же Чечни образца 2003 года остались такие формулировки (крамольные для других субъектов РФ): «Суверенитет Чеченской Республики выражается в обладании всей полнотой власти (законодательной, исполнительной и судебной) вне пределов ведения Российской Федерации и полномочий по предметам совместного ведения Российской Федерации и Чеченской Республики и является неотъемлемым качественным состоянием Чеченской Республики». Были в статьях 29,30, 36 и 56 обозначены и «граждане Чеченской республики». Таким образом, еще тогда Москва дала понять Грозному, что у Чечни будет особый статус, положение «более равного» среди равноправных российских территорий. Тогда в 2003 году отношения Москвы и Грозного были четко определены как отношения политической и административной целесообразности. Нельзя забывать и об информационно-пиаровской целесообразности. За имидж «новой Чечни», «мирной республики» приходилось жертвовать и некоторыми правовыми определениями. Например, Конституция РФ, федеральный закон о гражданстве ни словом не обмолвились о республиканском гражданстве в составе России. А в одном из постановлений Конституционного суда РФ (2001 год) было четко и недвусмысленно сказано: «Конституция Российской Федерации не допускает какого-либо иного носителя суверенитета и источника власти, помимо многонационального народа России, и, следовательно, не предполагает какого-либо иного государственного суверенитета, помимо суверенитета Российской Федерации». С этого времени Москва позволяла Чечне намного больше, чем любому другому субъекту РФ (включая и полемику с представителями федеральной власти, и постепенное выживание русских премьер-министров как «наблюдателей от Кремля»).

Впрочем, за 8 лет много воды утекло. Ушел из жизни генеральный конструктор проекта «Чеченизация» Ахмад Кадыров. В Чечне, как и в других субъектах РФ, более нет выборных президентов. В случае же с Чечней последним избранным руководителем был Алу Алханов (избран аккурат в канун отмены выборных процедур в августе 2004 года). Высшая власть в республике перешла в руки сына отца-основателя Конституции Чечни Рамзана Кадырова, вскорости после достижения им конституционного юбилея (т.е. возраста, разрешенного для замещения должности главы республики). Более того, в декабре 2007 года на новом республиканском референдуме были приняты поправки к Конституции Чечни. Результаты этого голосования были еще более впечатляющими. 96,88% участников всенародного референдума, состоявшегося в Чечне 2 декабря 2007 года, проголосовали за принятие поправок к Основному закону. В итоге в новой редакции Конституции из статьи 1 ушло понятие «суверенитет». Теперь статус Чечни фиксируется, как «демократическое правовое государство в составе Российской Федерации». Далее говорится о том, что «территория Чеченской Республики является единой и неделимой и составляет неотъемлемую часть территории Российской Федерации». В статьях 29-30 исчезли «граждане Чеченской Республики», остались просто граждане, обладающие набором закрепленных прав. Казалось бы, новый шаг в сторону от политико-правового партикуляризма? Не будем спешить с выводами.

Правила игры в отношениях между Москвой и Грозным, несмотря на исправление некоторых юридичесикх шероховатостей принципиально не поменялись. Концентрация реальной власти в республике в руках Рамзана Кадырова, его вольное отношение к российскому закону и правовым установлениям по-прежнему отличают стиль этого руководителя. Наиболее ярким проявлением политического и идеологического «своеобразия» республики (хотя можно сказать, что и своеволия главы Чечни) является отношение к религии, которая здесь в отличие от других субъектов «слита» с государственной властью. «Исламская Республика Чечня», - так несколько провокационно назвал свою недавнюю публикацию в известном издании “Foreign Policy” британский журналист Том Парфитт. Даже если мы признаем некоторый эмоциональный перехлест в выборе заголовка, то с нижеследующим выводом Парфитта трудно спорить: «Сегодняшняя Чечня, фактически, - одна длинная поэма признательности Кадырову. Повсюду можно видеть его изображения и изображения его отца, президента республики до того, как его убили в 2004 году. «Нация, которая рождает таких сынов, заслуживает только уважения!», - кричат лозунги. «Спасибо, Рамзан, за то, что ты заботишься о нашем будущем!». А в грозненском аэропортe продаются «жития», прославляющие Кадырова...» И это та цена, которую Москва платит за демонстрацию лояльности. В самом деле, кто еще из региональных лидеров называл себя «пехотинцем Путина»?! Однако помимо мощной пиаровской составляющей в виде открытия новых социальных объектов, строительства домов, ввода в строй школ и футбольных матчей с мировыми грандами в Чечне есть и особый политический климат, который не позволяет говорить о ее полной или частичной интеграции в общероссийское культурное и правовое пространство. Непраздный вопрос: «Насколько личная преданность первому лицу в государстве может означать преданность общенациональным идеалам и лояльность России?» Да, Кадыров и вся республиканская элита встраиваются в общероссийское бюрократическое пространство, а через него втаскивают в Россию и Чечню. Однако за этим следует вторая, не менее важная, оговорка. Само по себе бюрократическое пространство России, представляющее большой административный рынок, «маркетизирует» и Чечню. И это вряд ли следует отнести к выдающимся достижениям.

Как бы то ни было, а республика с особым статусом, закрепленным уже даже не в документах (типа Основного закона), а посредством сложных негласных договоренностей появилась 8 лет назад после проведения мартовского референдума.

Сергей Маркедонов - приглашенным научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований (Вашингтон, США)

Версия для печати