01.04.2011 | Сергей Маркедонов

Теряет ли Россия Приднестровье?

29 марта 2011 года в Москве прошла встреча главы российского МИД Сергея Лаврова с его молдавским коллегой Юрием Лянкэ. И хотя говорить о том, что стороны обеспечили серьезные дипломатические прорывы в развитии двусторонних отношений в целом, и в урегулировании приднестровского конфликта в частности, не представляется возможным, некоторые заявления главного российского дипломата вызвали особый интерес, как в Кишиневе, так и в Тирасполе. По словам Сергея Лаврова, разрешение застарелого конфликта на Днестре необходимо на основе равноправия и уважения позиций противоположной стороны. Однако помимо шаблонных дипломатических фраз он также обратил внимание на то, что конечную цель Москва видит «примерно одинаково» с Кишиневом. Это - «особый статус Приднестровья в рамках единого государства и в рамках территориальной целостности Республики Молдова». Помимо этого Лавров выразил согласие с тем, что миротворческая операция должна корректироваться: «Нужно думать о том, как приспособить международное присутствие к тем задачам, которые будут вытекать уже из планов регулирования».

Надо сказать, что сама по себе данная встреча может рассматриваться, как стремление Москвы действовать в разрешении конфликтов дипломатическими методами. Это она уже не первый год показывает и в отношении Приднестровья (встреча президентов РФ, Молдовы и ПМР 18 марта 2009 года), и в процессе нагорно-карабахского урегулирования (формат трехсторонних встреч Армении, Азербайджана и России, ставший уже постоянным). И хотя очевидных прорывов здесь нет, сама переговорная динамика может рассматриваться, как факт позитивный.

Однако в случае с Приднестровьем в отличие от Нагорного Карабаха дипломатичность Москвы зачастую воспринимается, как слабость. Вот и последнее заявление Сергея Лаврова вызвало немало критических реакций в СМИ, как России, так и Приднестровья. Такого рода алармизм появляется уже не в первый раз. Два года назад объектом критики стал четвертый пункт совместного заявления от 18 марта 2009 года, в котором говорилось, что стороны «исходят из целесообразности» трансформации нынешней миротворческой операции «в мирогарантийную операцию под эгидой ОБСЕ по итогам приднестровского урегулирования». Тогда это положение Московского заявления было названо едва ли не поражением российской дипломатии, «серьезной уступкой» в «самом важном вопросе», «потерей». Впрочем, список эпитетов можно продолжать.

В 2011 году «потерей» и «поражением» называют публичное согласие Лаврова на признание территориальной целостности Молдовы. Даже МИД Приднестровья, который не занимается критикой Москвы, в чрезвычайно корректной и деликатной форме в своем заявлении от 30 марта обозначил два важных тезиса. «Хотя ничего нового в недавних заявлениях не прозвучало, подчеркнем, что ни в одном из документов переговорного процесса не идет речи об урегулировании в рамках единого государства в рамках территориальной целостности Республики Молдова»- констатируют приднестровские дипломаты. Далее они делают некоторые обобщения: «Убеждены также, что именно признание независимости Приднестровской Молдавской Республики, а не надежды на нейтралитет государства полноценно интегрированного в многочисленные программы НАТО, и развивающего новые программы военно-политического сотрудничества с одним из наиболее активных членов Альянса, стало бы весьма существенным вкладом в создание архитектуры безопасности на европейском континенте». В данном случае речь идет о нейтралитете Молдовы, которая не будет членом НАТО и о контактах Кишинева с таким активным натовцем, как Румыния. Как говорится, умному человеку достаточно, чтобы понять озабоченность Тирасполя.

Широкий спектр алармистских настроений (начиная от политически корректных тезисов МИД ПМР и заканчивая комментариями экспертов по данному вопросу) исходит из того, что раз Москва соглашается в перспективе на новый формат миротворческой операции и признает территориальную целостность Молдовы (на чем интенсивно настаивает Запад), значит, российским интересам может быть нанесен серьезный урон. С нашей точки зрения, данный тезис строится на том, что после «пятидневной войны» 2008 года российская дипломатия должна быть более напористой, стремиться к изменению статус-кво там, где это только возможно, не считаясь с ресурсами и затратами. Между тем правомерен вопрос: «Насколько оправданны окончательное скатывание российской дипломатии к ревизионизму и отказ от поддержания статус-кво даже там, где объективно это выгодно Москве?»

Но перед тем как ответить на данный вопрос, зададимся другим вопросом: «А что принципиально нового открыл российский министр?» Разве Москва ранее делала публичные обещания признать де-юре приднестровскую государственность? Напомню, что знаменитый «план Козака» 2003 года, проваленный при участии молдавской элиты вкупе с сомневающимся Западом, отнюдь не предполагал сецессии. Он базировался на федералистских принципах (официальный Кишинев предпочитает автономию Приднестровья в унитарном государстве), но отнюдь не на самоопределении вплоть до отделения. Что же касается официальных документов, то даже документы самой ПМР долгое время не отвергали полностью саму идею общего государства. Радикализация позиций Тирасполя произошла после провала намерений Кремля в 2003 году, а также после того, как Киев и Кишинев в 2006 году совместно попытались пересмотреть таможенную политику и попытаться экономически удушить ПМР. Но до этого Тирасполь не спешил полностью сжечь все мосты.

Что же касается миротворческих инноваций, то и здесь следует сделать несколько важных уточнений. Во-первых, Россия соглашается на трансформацию миротворческой операции только тогда, когда у приднестровского урегулирования появятся итоги. Можем ли мы говорить сегодня о хотя бы предварительных итогах? Вряд ли. Кишинев настаивает на широкой автономии Приднестровья в унитарном государстве, а Тирасполь стремится к самостоятельному (при поддержке Москвы, конечно же) плаванию. Кто сегодня точно определит, в какой точке урегулирование придет к своему финалу? И самое главное — что считать таким финалом и итогом? Пока же юридически обязывающие документы не приняты. Разработка же такого документа может потребовать много времени.

Действительно, Москва пошла на признание независимости Абхазии и Южной Осетии. Но надо понимать, что это решение было вынужденным. Оно стало не следствием реализации «имперского проекта» (в течение всей первой половины 2008 года Кремль не спешил воспроизвести прецедент Косова в Евразии), а реакцией на процесс разморозки конфликтов, начатый в Тбилиси. В узком коридоре возможностей (при выборе — поражение или признание) Москва выбрала непростое решение, которое потенциально создало немало политических рисков. Но это вовсе не означает, что главной целью российской политики на постсоветском пространстве должно стать фронтальное столкновение с Западом (с которым у Москвы есть много общих интересов не только в тактике, но и в стратегии). Это возможно в том случае, если РФ действительно будет реализовывать воображаемые в некоторых кругах США и Европы «имперские» проекты. Но насколько полная изоляция (сопоставимая с временами холодной войны) является приоритетом российской внешней политики? Не лучше ли договариваться и вести тонкую игру там, где это возможно, и сохранять статус-кво в тех ситуациях, в которых разморозка не грозит российским интересам? Зачем Москве идти на полный разрыв с Молдовой, если в Кишиневе к этому не готовы в той степени, как это было в Тбилиси в 2004—2008 годах? И не просто не готовы. А видят свой интерес в сохранении тесных связей с РФ. Разрыв России с Грузией произошел лишь тогда, когда были исчерпаны возможности для маневрирования в грузино-абхазском и грузино-осетинском конфликтах. Но ведь такие возможности на Днестре у Москвы сохраняются! Непонятно также, зачем делать окончательный выбор между Ереваном и Баку, если можно сохранять свое влияние в обеих странах. Риторические вопросы.

Cледовательно, преждевременно впадать в алармизм и выступать с лозунгом «Мы теряем Приднестровье». Не вполне разумно и толкать российскую дипломатию к жесткому выбору: ревизионизм или сохранение статус-кво. Гораздо продуктивнее для России действовать по ситуации, а не по единому шаблону, сохраняя статус-кво там, где это выгодно, и нарушая его там, где есть необходимость и, главное, нет другой альтернативы. Поборникам же фронтальной конфронтации и изоляции страны (считающим себя горячими патриотами) хотелось бы привести мнение императора Александра III, которого трудно заподозрить в симпатиях к либералам: «Я рад, что был на войне и видел сам все ужасы, неизбежно связанные с войной. И после этого я думаю, что всякий человек с сердцем не может желать войны, а всякий правитель, которому Богом вверен народ, должен принимать все меры, для того чтобы избегать ужасов войны, конечно, если его (правителя) не вынудят к войне его противники». А потому не следует всякие согласительные процедуры и договоренности отождествлять с поражениями и уроном для российских национальных интересов.

Сергей Маркедонов - приглашенный научный сотрудник (Visiting Fellow) Центра международных и стратегических исследований, Вашингтон, США

Версия для печати