10.08.2011 | Борис Макаренко

Эволюционный путь к современности

«При планировании стратегии долгосрочного социально-экономического развития необходимо в качестве непременного параметра закладывать управляемую и направляемую государством постепенную либерализацию общественно-политической жизни, развитие политического плюрализма и цивилизованных форм участия граждан и бизнеса в политической жизни страны» – такими словами три года назад завершалось введение в доклад ИНСОРа «Демократия: развитие российской модели». Тогда это звучало крамолой, и на авторов обрушилась площадная брань. Сегодня такая мысль стала едва ли не общим местом в экспертных кругах, разрабатывающих социально-экономическую стратегию развития страны. Воспроизводится она и в более поздних докладах ИНСОРа – «Образе желаемого завтра» (2010) и обсуждаемом ныне «Обретении будущего». Буксующая модернизация и свидетельства неэффективности бюрократической машины приводят все большее число людей к мысли о необходимости современных политических институтов. Но полемика вокруг повестки дня завтрашней России не становится менее острой. Это явственно проявилось в реакциях на последний доклад ИНСОРа.

Радикалы и умеренные

Предложенный в нем подход – эволюционное открытие политической системы – вновь столкнулся с критикой с разных сторон. «Охранители» обвиняют его в «неоконсерватизме» и «ультралиберализме» одновременно: такого быть не может, но обвинителям просто надо было для эффекта использовать все ругательные слова, какие они знали. Звучат обвинения в экстремизме и разрушении основ, упреки в непонимании исторических корней российского общества.

С другой стороны, этот подход называют попыткой «научить интеллектуальной деятельности и вегетарианству крокодилов» (Семен Новопрудский: http://www.gazeta.ru/comments/2011/03/25_a_3564561.shtml) или «авторитарной модернизацией авторитарного политического режима» (Юлий Нисневич: http://www.gazeta.ru/comments/2011/04/12_a_3581897.shtml). Это хлестко. Более того, не приходится удивляться степени отчаяния и неверия в способности нынешнего режима к переменам, охвативших многих российских либералов. Их неверие объясняется третьим ньютоновским законом: сила противодействия либералов государственной машине равна силе, с которой эта машина выталкивала многих опытных, деятельных и современных политиков за пределы истеблишмента (почему – скажем ниже). Проблема с позицией таких либералов только одна: они требуют «срочной замены правящего авторитарно-клептократического режима на политический режим демократического типа» (Юлий Нисневич: http://www.gazeta.ru/comments/2011/04/12_a_3581897.shtml), но нигде и никогда не объясняют, как эту замену осуществить без революций и масштабных потрясений.

Подход ИНСОРа исходит из другого: российское общество достаточно современно, развито, образованно, чтобы построить современные демократические институты в режиме диалога и компромисса, а не революций. Монголия, Молдова, Македония, Румыния, Болгария – эти страны не выше, а ниже России и по уровню экономического развития, и по «современности» общественных структур, но все они продвинулись значительно дальше в создании институтов плюрализма и согласования интересов. Это не решает автоматически их модернизационных проблем, но создает политическую рамку, ориентирующую страну на развитие и создающую механизмы разрешения конфликтов.

Этот аргумент позволяет ответить и на критику, с другой стороны. Все упомянутые выше страны имеют немало общего с Россией в исторически сложившейся конфигурации общества: все они задержались в феодальной эпохе, познали жесткий тоталитаризм с очень слабой традицией самоуправления и плюрализма, наконец, все они (за исключением Монголии) – домен православной политической культуры. Их успехи (конечно, далеко не безоговорочные) в демократизации обусловлены не благоприятной социально-экономической и политической «базой», а целеполаганием элит, для которых образ «современности», «желаемого будущего» четко ассоциировался с «Европой», а современная Европа – это демократии. Не будем наивными: для России «болгарская модель» не была возможной по многим причинам – российская полития отличается многими сложностями и противоречиями, неведомыми малым европейским странам. Но значит ли это, что открытие политической системы в России невозможно?

Увы, изучение опыта прошлых российских модернизаций подталкивает к грустному в этом случае ответу «да». Во всех российских модернизациях – от допетровских времен до наших дней – государство мыслило себя единственным субъектом модернизационных процессов, оставляя всем негосударственным экономическим субъектам и обществу лишь роль исполнителя замыслов. Реформы институтов востребовались ровно в той степени, в которой это было необходимо для достижения поставленных государством целей, устранения препятствий им со стороны косных политических установлений и общественных сил.

Российское государство (не исключая и советско-коммунистической его инкарнации) стремилось модернизировать свой военно-стратегический потенциал, реформировало армию, ради этого перестраивало экономику, внедряло современные технологии, заимствовало зарубежный опыт и привлекало зарубежных специалистов, изменяло механизмы социальной мобилизации ради поставленных целей, но всегда стремилось сохранить максимально возможную степень контроля над обществом – как «верхами», так и «низами». Вспомним опыт александровских реформ, 150-летие которых отмечается (но как-то очень вяло) в нынешнем году. Империя могла заставить собственных чиновников принять военную и судебную реформы, но земельную провела с флюсом в пользу помещиков как «опоры трона», а не крестьян, и уж тем более не решилась ввести даже начала представительной власти – даже земство казалось угрозой. Высвобожденные реформой общественные силы и экономические субъекты остались политически бесправными. Всесильные помещики и предпринимательский класс, с одной стороны – оттертый от вершин власти, с другой – поддакивающий этой власти в защите от рабочих и крестьян, – вот та гремучая смесь, которая обрушила империю.

Советские модернизации создавали общество современное по многим параметрам – от индустрии и науки до урбанизации, образования и социальной системы, но без минимальной рыночной конкуренции и без грана политической свободы, то есть без хозяина и гражданина. Потому-то Горбачеву пришлось начинать с реформы политики: реформу экономики старая система делать и не захотела, и не смогла (в отличие от китайской, где даже коммунистические бонзы не забыли, как китайцы умеют и работать, и торговать).И сегодня властная вертикаль откровенно не доверяет обществу и стремится им помыкать, чтобы не мешали делить «общественный пирог» и пилить бюджетные деньги. Потому-то их и устраивает только такая оппозиция, которая ни при какой погоде не сможет претендовать на смену власти, только те партии, жизнеспособность которых ограничена одним стареющим поколением или одним не молодеющим лидером. А молодые, энергичные, «рыночные», которые не встраиваются в общий строй, а возражают, – это недопустимый риск…

«Кто виноват?» и «Что делать?»

Чем сложнее общество, тем выше риск, что сверхцентрализованная и монополизированная власть потеряет эффективность, не услышит или не заметит новых тенденций в обществе, переусердствует в сохранении статус-кво там, где жизнь диктует необходимость перемен. Наконец, при закрытой политике неизбежны ошибки и в формулировании решений, и тем более – в подаче их обществу. Урезание пособий по беременности сразу после объявления демографической политики приоритетом, введение стандартов школьного образования так, что общество из этой программы услышало только то, что физкультура – обязательна, а словесность и математика – нет, регулирование любительской рыбалки так, что все рыболовы испугались, что их не пустят на любимую речку… Это лишь простейшие примеры не столько законодательного брака, сколько полной утраты властью способности слышать общество и разговаривать с ним. Кризис доверия между властью и обществом, кризис веры гражданина в то, что от него в этом государстве что-либо зависит, – это может стать приговором для любых модернизационных начинаний. Рецепт один – создавать каналы диалога и участия.

Доклад ИНСОРа – именно об этом: о том, как постепенно открыть эти каналы, чтобы общество научилось формулировать требования к власти, а власть – слышать общество. Меньше адмресурса с выборами и партиями, меньше давления на судью, больше воздуха местному самоуправлению, жестче спрос за коррупцию – вот первые шаги на этом пути. Нужно очень крепко прирасти ягодицами к начальственному креслу, чтобы такие меры казались экстремистскими и ультралиберальными. Или те, кто ругает доклад за экстремизм, испугались, что мы последуем совету доброжелательного критика доклада – продвигаться «к цели незаметными шагами, каждый из которых выглядит слишком мелким, чтобы вызвать беспокойство и активное противодействие» (Евсей Гурвич: http://www.gazeta.ru/comments/2011/04/06_x_3576209.shtml)? А может, они испугались вывода, к которому пришел Дмитрий Орешкин: «Если сосчитать, загибая пальцы (предложения доклада ИНСОРа. – Б.М.), то от путинской вертикали, которая последовательно отбирала права у граждан и передавала их бюрократии, ничего не останется»?

Мы уже вернулись к дискуссии вокруг доклада, точнее – о степени его радикализма или умеренности. Золотую середину тут найти неизмеримо трудно: она у каждого своя. Приведенное выше высказывание Орешкина можно интерпретировать (интерпретация, разумеется, наша и только наша) как оптимистический ответ на вопрос в заглавии отзыва на доклад Георгия Сатарова: «Посеменим? Или пойдем?» Георгий Александрович склонен считать предложенный в докладе темп реформ «семенением», а не уверенным движением. Он упрекает авторов в неполноте анамнеза и отсутствии диагноза нынешнего состояния российской политики. Он не верит в способность российского политического класса быть последовательным в реализации позитивных начинаний, что заставляет его усомниться в перспективности эволюционного сценария развития политической системы России.

Осмелимся возразить уважаемому коллеге (чтобы абзац спустя согласиться с ним в главном): диагноз в докладе ИНСОРа есть. Он складывается из истории становления нынешней политической системы, описания живучести ее пороков. Но этот диагноз компактен, потому что жанр доклада – повестка дня на будущее, то есть это ответ не столько на вопрос «Кто виноват?», сколько на вопрос «Что делать?». А раз вопрос таков, то нельзя жесткими обвинениями и яркими фразами отталкивать от участия в ответе на него тех, кто строил нынешнюю политическую систему. Повторимся: мы убеждены, что российский политический класс в массе своей достаточно зрел, разумен и порядочен, чтобы полноценно включиться в строительство более современной политической системы, более того, осознает ее необходимость и полезность. Именно так два десятилетия назад включилась в реформы 90-х более живая часть бывшей советской номенклатуры.

Процитируем Георгия Сатарова: «Частичные реформы создают эффект относительной депривации… а она – основной источник революций». Абсолютно верно: разрыв между ожиданиями общества и способностью государства их удовлетворить (а это и есть относительная депривация) в посткризисной России растет на глазах. Но осмелюсь напомнить – теория относительной депривации была впервые сформулирована как ответ на вопрос: «Почему люди бунтуют?» (Gurr, T.R. Why Men Rebel, Princeton University Press, 1970), а под «бунтом» ее автор понимал не только баррикады, но и нанесение правителям поражения на выборах. Так что, утверждая в докладе, что «развитие политической системы не имеет революционного сценария», мы имели в виду, что считаем Россию и россиян достаточно современными и достаточно рациональными, чтобы «бунтовали» они не «бессмысленным и беспощадным» образом, а голосованием на честных и справедливых выборах. В этом – смысл конкретных предложений доклада ИНСОРа по реформе законодательства о партиях и выборах. Правы в конечном итоге можем оказаться не мы, а Георгий Сатаров, но это будет значить только то, что диагноза российский политический класс вовремя не услышал и довел политический организм до предсмертных судорог, когда уже нельзя не резать по живому.

Спрос на информацию

Значит ли это, что уповать нужно только на «сообразительность» или «совестливость» политического класса и элиты? Если мы отвечаем «да», то оказываемся близкими к позиции еще одного критика доклада ИНСОРа – Александра Аринина, который считает механизмом строительства эффективного государства как залога и демократии, и модернизации «систему прозрачности деятельности чиновников и монопольного бизнеса». А до тех пор в его логике реформирование политической системы бессмысленно и невозможно. Только кто их заставит поступиться привилегией непрозрачности и монопольности? Начальник? Вождь? Тенденция пока очевидна: чем меньше эффективности демонстрирует власть, тем более она опасается прозрачности и конкуренции, и, наоборот, монополия в политике и бизнесе опускает планку эффективности еще ниже.

Выход из этого порочного круга невозможен без реформы системы – институтов и практик, которые бы все сильнее мешали чиновнику быть непрозрачным, а бизнесу – монопольным. В противном случае даже искренняя попытка отдельного чиновника-бизнесмена стать «прозрачным» будет подобна вытаскиванию себя из болота путем дерганья за собственную косичку: больно, но бестолково. Боюсь, что так и не решусь назвать по имени одного статусного аналитика, сказавшего мне год назад за чашкой кофе: «Да многие в нынешней элите рады бы поддержать модернизационные начинания, чтобы сесть в социальные лифты и поехать на них вверх, только они боятся, что лифтовый холл простреливается насквозь».

Оглянемся вокруг: в обществе – не только недоверие к власти, но и растущий спрос на информацию. Интернет как источник новостей о политике уже составляет конкуренцию телевидению, а в молодежной и высокообразованной аудитории едва ли не обгоняет его. И пользователи Интернета готовы тратить время, чтобы найти эту информацию, объективную, острую, не проходившую цензуру и самоцензуру.

Впрочем, возможности Интернета и недоверие к власти работают на взаимоусиление. В дискуссию вокруг доклада ИНСОРа вступили авторы концепции «облачной демократии» Леонид Волков и Федор Крашенинников. Утверждая, что «современные технологии ставят под сомнение… принципы и подходы к демократии, которые еще недавно казались передовыми», они предлагают заменить «устаревшие» выборы избранием власти по Интернету – голосованием как «за», так и «против» (то есть отзывом избранных), с цензом на «политическую грамотность» голосующих, сетевыми сообществами вместо партий. Многим эта концепция показалась интересной… увы, боюсь, лишь от разочарования и отчаяния при виде того, во что у нас, в наших реалиях, превратились выборы, партии, депутаты, подотчетность власти избирателю. От этого отчаяния авторы концепции «облачной демократии» выкидывают за ненадобностью три из четырех столпов демократических выборов (всеобщие, тайные, равные), максимизируя четвертый («прямые»), фантазируют о достоинствах прямой демократии, не желая замечать ее колоссальных пороков. Обращу внимание авторов этой концепции на то, что там, где демократия работает, современные технологии видоизменяют и обогащают коммуникацию власти и общества, открывая возможности для еще большей эффективности выборов, партий, депутатов, министров (хотя некоторые демократии пользуются этими возможностями хуже, чем другие). Эх, прибавить бы к энергии и креативности российского интернет-сообщества хотя бы первые шаги по открытию каналов политической конкуренции, общественного контроля над властью…

* * *

Попробуем подвести промежуточные итоги активизации общественно-политической дискуссии о политической системе страны. Эксперты и политики рисуют разные прогнозы и сценарии. Даже президент признается, что внутри правящего тандема при единой задаче по-разному видятся методы и способы достижения процветания России. Конец света? Да нет, это совершенно нормальные явления, радостное свидетельство того, что и лидеры, и граждане – нормальные живые люди. Да, архаики и патернализма в России слишком много, чтобы открытие политической системы прошло безоблачно. Но не открывать ее – значит загонять под спуд бюрократического прессинга все более сложные противоречия, подменять выработку доверия и согласование интересов трескучей риторикой о «стабильности», которую все большая часть общества воспринимает как застой и издевательство над здравым смыслом.

Как открывать систему, как строить институты, сколько в нашей политике нужно «левого» и «правого», социального и консервативного – обо всем этом можно и нужно спорить. Претендовать здесь на истину в последней инстанции глупо: мы слишком давно не слышали реального голоса общества и его активных групп. Но для того чтобы этот спор был осмысленным, чтобы в нем рождалась истина, нужна современная и конкурентная политическая система. В этом смысле другой повестки дня у России нет.

Борис Макаренко - председатель правления Центра политических технологий

Материал опубликован в «Независимой газете» 08.08.2011 г.

Версия для печати