06.09.2011 | Сергей Маркедонов

Русские в Чечне: трагические страницы постсоветской истории

6 сентября 1991 года началась новейшая история Чечни. В этот сентябрьский день 20 лет лет назад в Чечне произошла смена власти. Из рук Верховного Совета Чечено-Ингушской Республики власть перешла к Общенациональному Конгрессу Чеченского народа (ОКЧН). Смена власти в тогдашней Чечено-Ингушетии вовсе не походила на бархатные революции в Центральной и Восточной Европе и даже на «краснопресненский майдан» в Москве. Впоследствии Ахмар Завгаев (нынешний депутат Государственной Думы России), очевидец тех событий, назвал 6 сентября 1991 г. «днем бандитизма, терроризма и произвола»…

20 лет назад 6 сентября на Дом политпросвещения, где проходило совместное заседание депутатов советов Чечено-Ингушетии всех уровней, боевиками ОКЧН было совершено нападение. Более 40 депутатов были жестоко избиты, а председатель городского совета Грозного (одновременно первый секретарь грозненского горкома КПСС) Виталий Куценко был убит. Лидеры ОКЧН объявили о переходе власти в республике в их руки. Очевидец тех событий Ахмар Завгаев считает, что «…Куценко был пробным шаром. Они (деятели «ичкерийской революции» — С.М.) хотели проверить, как отреагирует руководство России на смерть человека, одновременно бывшего мэром Грозного и первым секретарем горкома КПСС. Никакой реакции не последовало. После этого и начался геноцид русскоязычных. Ведь русские — нефтяники, химики, специалисты приборостроения — составляли примерно треть населения республики».

Наверное, термин «геноцид», который использовал Ахмар Завгаев (впрочем, и не только он), является характерным публицистическим преувеличением. Однако «русский вопрос» в Чечне постсоветского периода был зарифмован с десятками человеческих трагедий. Данная тема изучена не слишком хорошо. Конечно, время от времени по конъюнктурным соображениям ее доставали с полок и обсуждали. Так было накануне двух антисепаратистских военных кампаний. Обращение к данной теме делалось для того, чтобы, во-первых, придать действиям Кремля определенную легитимность, а во-вторых, продемонстрировать антигуманную сущность властей Чеченской Республики Ичкерия. Хотя следует признать, инструментальное использование «русского вопроса» не достигало своей цели. Не в последнюю очередь из-за практической реализации Кремлем своей антисепаратистской стратегии. В результате на сегодня столь острая проблема фактически осталась вне фокуса информационного внимания. Она не стала предметом оживленных дискуссий и споров, как в случае с вынужденными переселенцами чеченского происхождения или кавказофобией, имеющей место в регионах центральной России. Ни один из политических лагерей, ни одна «группа влияния» не сделала «русский вопрос» в Чечне своей «визитной карточкой».

В начале 90-х гг. российские правозащитники фактически «просмотрели» выдавливание русского населения из Чечни, Ингушетии, других северокавказских субъектов федерации. Несколько лет назад в одном из интервью Лидия Графова, председатель Форума переселенческих организаций (влиятельной российской правозащитной структуры, занимающейся проблемами беженцев и временно перемещенных лиц, начиная с 1990 г.), сделала честное и очень непростое признание: «Мы виноваты перед русскими беженцами из Чечни. Мы – это в целом правозащитное движение. Именно с нашей подачи общественное сострадание замкнулось только на чеченцах. Это, наверное, заскок демократии – поддерживать меньшинство даже ценой дискриминации большинства…»

Впрочем, «историческая вина» за депортацию 1944 года у правозащитников до сих пор перевешивает, затмевая собой другие трагические события не только 90-х гг., но и всего ХХ века. Оговорюсь сразу. Никакого пиетета к сталинскому режиму я не питаю, февральскую депортацию 1944 года считаю преступлением именно потому, что она базировалась на расистском принципе «коллективной вины». В 1944 году сталинский режим сделал всех чеченцев, как этнос, ответственным за «предательство». Этот принцип в начале 90-х гг. словно под копирку переписали лидеры «национально-освободительных движений» республик СССР, рвавшихся во власть вместо коммунистической номенклатуры (а часто и вместе с ее перекрасившимися представителями). Только в 90-е гг. в качестве «коллективно виноватого народа» были представлены русские, которым ставили в вину и депортацию (в случае с Чечней), и голод (в случае с Казахстаном и Украиной), и оккупацию (в случае с республиками Прибалтики). При этом никакой содержательной разницы между русским, советским, современной Россией, империей Романовых и СССР никто не делал (и даже не пытался взять на себя этот труд). К сожалению, российские правозащитники, долгие годы ведя борьбу против КПСС, не смогли отделить партийную диктатуру от объективных государственных интересов, а также антикоммунистический национализм от действительной демократии. А потому неудивительно, что вся историософия постсоветских правозащитников - и тех, которые называли (иногда без всякого на то основания) себя демократами, - строилась на виктимизации меньшинств (тех же чеченцев) и понимании некоей объективной неизбежности дискриминации русских. И в истории, и в настоящем.

Кто из отечественных демократов и правозащитников (которые клялись в ненависти к советскому тоталитаризму) вспомнил в 90-е гг. про другие депортации на территории Чечни, которые проводились за 24 года до трагедии февраля 1944 года? И проводились большевиками по отношению к русским казакам, в том числе и руками горцев. Повторюсь еще раз, это никоим образом не оправдывает сталинскую депортацию, но в то же время не дает нам оснований для приватизации синдрома жертвы одним лишь чеченским этносом. Очевидно, что признай российские демократы и правозащитники тот факт, что депортации - это не практика борьбы Москвы с национальными меньшинствами, а обычная политическая дубина коммунистов, которую они использовали и по отношению к русским тоже, не было бы той завесы молчания по поводу дискриминации русского населения в Чечне. И не только в ней, но и в других частях бывшего СССР.

Вместе с тем было бы неверно ограничиться критикой только по отношению к демократической части российского общественного спектра. Если говорить о представителях российского «патриотического движения», то их подход к «русскому вопросу» в Чечне можно определить следующей формулой: «Много слов и бравады - мало конкретных дел». Увы, но за весь постсоветский период те политики и общественные деятели, которые позиционировали себя как защитники «русского дела», так ничего фактически и не сделали для помощи тем, кто не по собственной воле вынужден был оставить места своего проживания. Ни программ социальной реабилитации и социальной адаптации, ни эффективного правового консультирования для «кавказских русских» на уровне гражданского общества беженцы не дождались. Вся помощь им была ограничена ура-патриотической пропагандой в печати (с очень сильным расистским душком) и выдвижением нереалистичных проектов (типа создания Терской казачьей области на территории северокавказских национально-государственных образований). Что же касается государства, то российские власти предпочитают хранить молчание по данному вопросу, поскольку в противном случае придется признавать собственные провалы и ошибки, а также расписываться в своем бессилии или же некомпетентности. Иногда в том и в другом одновременно.

Особая тема - отношение властей и различных сегментов общества Чечни к «русскому вопросу». В этом плане северокавказская республика демонстрирует те же подходы, которые используются в Грузии, Абхазии, Южной Осетии, Азербайджане, Нагорном Карабахе, Молдове, то есть в обществах, переживших конфликт. Суть этих подходов такова: завышение данных о потерях среди «своих», виктимизация представителей своего этноса и минимизация жертв «другой стороны». При таком подходе серьезная рефлексия по поводу собственной ответственности или вины не ведется. Сегодня многие публицисты и историки в Чечне охотно пишут о чеченофобии в российских СМИ, о недоверии россиян к чеченцам. Спору нет, есть и фобии (нередко необоснованные), и недоверие (также далеко не всегда реалистическое). Но необходимо также задаться вопросом о причинах этих фобий. Было бы наивно считать их результатом почти поголовной необразованности граждан России. На наш взгляд, именно отсутствие жесткой самооценки, критического анализа опыта непризнанной Ичкерии ставит под сомнение истинность фраз о том, что Чечня не отделяет себя от России, готова стать одним из ее субъектов. А руководство республики заинтересовано в возвращении русских (об этом руководство Чеченской республики во главе с ее президентом не раз говорили, как о насущной задаче).

Однако проблема не только (и даже не столько) в позиции республиканских властей. Не менее важна оценка чеченских историков, журналистов. В общем, тех, кто пытается претендовать на роль интеллектуальных лидеров республики. В этом плане весьма показательна статья Тимура Алиева (в прошлом редактора газеты «Чеченское общество, а ныне советника президента Чечни) «Исход русских из Чечни», опубликованной в сборнике «Чечня. Жизнь на войне». Согласно логике автора, все разговоры о дискриминации русских из Чечни начались только после публикаций «некоего Кондратьева», который для доказательства своих тезисов даже не позаботился о необходимом документальном обеспечении. Мол, доверие к его словам о притеснениях русских в Чечне «было полным».По словам Тимура Алиева, сегодня многие «чеченологи», говоря о дискриминации русского населения, ссылаются на разные версии текстов Кондратьева или их клоны. Странно, что автор, взявший на себя задачу осветить «русский вопрос» в Чечне, не ознакомился с другими источниками или их публикациями кроме «кондратьевских клонов» (хотя бы со сборником «Чечня в пламени сепаратизма» - единственным, пожалуй, изданием новейшего времени, куда были включены материалы из архивов администрации президента РФ). А ведь были еще материалы Миннаца, к которым получить доступ было не так уж и сложно. Или их тоже организовал «некий Кондратьев»?

Кстати, авторам, пытающимся заниматься историей, не грех бы знать азы источниковедения. Если пытаешься писать о каком-то малоизвестном персонаже, попытайся установить его личность или дать версии на тему, кто скрывается под маской хотя бы того же Кондратьева. Было бы полезно и проведение полевой работы. В 2004-2005 гг. автор настоящей статьи в рамках проекта по гранту Фонда Макартуров провел исследования по миграциям на Юге России. Тогда мне удалось встретиться и побеседовать со многими выходцами из Чечни, кого судьба раскидала от Ростова-на-Дону и до Орла, от Ставрополя и до Сибири. И не только побеседовать, но и почитать их переписку, познакомиться с «Бюллетенем переселенца», который издавался в Ростове-на-Дону Движением пострадавших в чеченском конфликте (ДПЧК), созданным летом 1996 года представителями русского населения Чечни. Зачем я все это перечисляю? А затем, что фактов, подтверждающих дискриминацию русских в Чечне после начала сепаратистского эксперимента, великое множество. И для их простого перечисления одной статьи не хватило бы. Разве можно объяснить одним лишь «разгулом криминала» (как это делает Тимур Алиев) то, что только в 1992-1994 гг. Чечню покинуло 147 тыс. человек? При этом более 80 % беженцев из Чечни были русские, 5,4 % - армяне, около 3 % - украинцы, 1,6 % - татары, 1,2 % - осетины, порядка 1 % - ногайцы. В 1991-1994 гг. в Чечне было убито или пропало без вести более 10 тыс. чел. (в большинстве своем русских). Второй вопрос: насколько вообще можно вести речь о государственном проекте Чечни, если ее власти не смогли предотвратить подобные «криминальные эксцессы»? Или тоже прикажете считать это «сценарием Кондратьева»? Разве «некий Кондратьев» выдвигал на площадях Грозного лозунги «Русские - в Рязань, ингуши - в Назрань, татары - в Казань»? Разве не было силовых захватов квартир, населенных русскими и других казусов «ичкерийской приватизации», похищений людей?Между тем «русский вопрос» в Чечне требует не разговора для «проформы», а содержательного обсуждения, которое могло бы иметь как академическое измерение (проблема недостаточно изучена современными политологами), так и прикладное значение (сегодня многие интеллектуалы и политики в регионе считают русских необходимым «интернационализирующим» и «модернизирующим» элементом). Этот разговор позволил бы избавиться от многих мифов, которые существуют вокруг Чечни. От мифа о справедливой борьбе горцев против империи (хороша справедливость, в результате которой республика превращается в этническую собственность «титульной нации»). От мифа о том, что любое национально-освободительное движение хорошо уже по факту своего существования и по выдвигаемым антиимперским лозунгам. От мифа о том, что русские как дискриминирующая нация должны в той или иной мере испытать на себе дискриминацию. И, самое главное, от мифа о демократических и тоталитарных нациях (очень популярного в интеллектуальной чеченской среде), как и вообще от мифа о коллективной ответственности всего этноса.

Сергей Маркедонов - приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

Версия для печати