20.02.2012 | Игорь Бунин

Российский коммунитас

Происходящие сейчас в России политические события можно сравнить с коммунитас — состоянием общества, возникающим в переходный период в результате ломки стабильной структуры. Термин «коммунитас» введен британским антропологом Виктором Тернером, который исследовал пограничные состояния сообществ и пришел к заключению, что коммунитас (открытая структура) и жесткая (закрытая) структура являются вечными спутниками друг друга. Коммунитас свойственны такие черты, как спонтанность и карнавальность. Признаки карнавальности у нас налицо: появление на одной трибуне Кудрина, Собчак, Тора и Навального возможно только на политическом карнавале. Антропологи уверяют, что чем сильнее коммунитас, тем более жесткой становится новая структура — как это было в России в 1917 г. И напротив — слишком жесткая структура ускоряет возникновение коммунитас. В последний раз состояние «коммунитас» в российских условиях имело место два десятилетия назад и завершилось с распадом СССР.

Структура, ныне подвергнувшаяся если не ломке, то серьезной эрозии, родилась из авторитарного запроса второй половины 1990-х гг. Тогда и общество в целом, и различные политические силы мечтали о режиме сильной руки, которая наведет порядок и поднимет Россию с колен. Кандидаты назывались самые разные — от героического Александра Лебедя до хозяйственного Юрия Лужкова. Коммунисты мечтали, что вместе с Геннадием Зюгановым придет Альберт Макашов. Даже часть либералов грезила о «российском Пиночете», который железной рукой проведет рыночные реформы. Ценность демократических процедур для большинства российского общества была девальвирована. Владимир Путин, начавший с «мочения в сортире» террористов и продолживший антиолигархической кампанией, идеально отвечал этому запросу. Более того, он не использовал полностью тот карт-бланш, который было готово дать ему общество, не возражавшее против более активной посадки олигархов, а не только одного Михаила Ходорковского.

Сейчас авторитарный запрос исчерпан по целому ряду причин. Во-первых, существующая модель дошла до предела своей эффективности, что наглядно показал кризис. А особенность авторитарной власти, даже мягкой, при которой «власть есть власть, оппозиция есть оппозиция, и местами им не поменяться» (при жестком авторитаризме оппозиция находится или на кухне, или в тюрьме, или в эмиграции), заключается в том, что ей постоянно приходится доказывать свою эффективность. Правительство в демократической системе может провалиться и уйти в отставку, уступив место оппозиции, тут же готовой сформировать новое правительство без смены системы (в крайнем случае — с ее «тонкой настройкой»). Авторитарный режим отличается значительно меньшей эластичностью.

Во-вторых, россияне требовали сильной руки не на постоянной основе, а в качестве временного явления, своего рода антикризисного менеджмента, актуального после турбулентных 1990-х гг. Любая власть, даже самая популярная, претерпевает моральный износ. В современной России кризис 2008-2009 гг. только ускорил запрос на перемены, который неизбежно последовал бы в среднесрочной перспективе. Если до кризиса россияне были готовы мириться с коррупцией и недостаточной управленческой эффективностью, исходя из принципа «воруют, но и нам жить дают», то сейчас ситуация принципиально изменилась. Даже сохраняющие лояльность власти избиратели не склонны давать ее представителям карт-бланш на любые действия и высказывания. Характерно, что Путин после митинга на проспекте Сахарова отказался от инвектив в отношении участников протеста — они были негативно встречены не только его противниками, но и сторонниками. В то же время оппозиционеры в условиях, когда они не получают ответной реакции от власти, становятся все более жесткими — «смеховая» эмоция (свойственная коммунитас) быстро перешла с Чурова на Путина.

В-третьих, очевидным достижением системы стало формирование среднего класса, который, однако, готов мириться с ограничением своих политических возможностей лишь определенное время. Негласный контракт, при котором средний класс мог зарабатывать и потреблять в обмен на лояльность, не мог быть вечным, а предложить ему привлекательные альтернативы власть не смогла. Даже вполне умеренный прохоровский проект был свернут с большим скандалом. Более того, российский средний класс (как, впрочем, и любой другой) приписывает свои успехи только своим талантам, а неудачи связывает с некомпетентностью властей. Обижаться на это не стоит — это «медицинский факт».

В-четвертых, важное значение имеет антиавторитарный запрос самых разных общественных сил, которые оказались либо оттеснены на глубокую периферию политической системы (парламентская оппозиция), либо отброшены за ее пределы (большая часть внепарламентской оппозиции, которой не было позволено даже создавать собственные партии). Многие поклонники сильной руки не нашли применения своим силам в системе, которая признавала лишь 100%-ную лояльность. Отсюда и разочарование, свойственное и либералам, и левым, и даже крайне правым, которые дольше других пытались договориться с властью. Характерно, что не только большинство лидеров оппозиции, но и обычные люди с Болотной очень осторожно относятся к возможному возникновению новых культов — ситуация принципиально отличается от конца 1980-х гг., когда россияне ждали избавления от героя, будь то Ельцин или Гдлян.

Как долго будет продолжаться переходный период от коммунитас к новой структуре и каков будет характер этой структуры, во многом зависит от того, смогут ли власть и оппозиция понять друг друга. Люди с Болотной площади не хотят революции, лоялисты, в свою очередь, не настроены на контрреволюцию (исключая, разумеется, группу людей, ораторствовавших на Поклонной, к которым была равнодушна их собственная аудитория). И те и другие выступают за честные выборы. Средний класс не откажется от протеста, который может принимать различные формы: представляется, что все более актуальным может быть требование досрочных думских выборов. При этом на силовое подавление выступлений у власти нет мандата даже со стороны ее приверженцев.

Таким образом, возможности для диалога есть. Причем инициировать его должна более ресурсная сторона — т. е. власть. У нее в настоящее время есть возможность стать инициатором создания новой структуры, которая устроила бы большинство общества — как более динамичные, так и инерционные силы. Для этого ей надо возглавить процесс трансформации и плюрализации режима, а не реагировать на возникающие раздражители, причем с явным опозданием. Однако надо учесть, что времени для принятия решений остается все меньше.

Игорь Бунин — президент Центра политических технологий

Материал опубликован на сайте Vedomosti.ru 20.02.2012

Версия для печати