23.03.2012 | Сергей Маркедонов

Специальные представители

Во второй половине марта Кремль произвел кадровые назначения специальных представителей по двум частично признанным республикам (Абхазия и Южная Осетия) и одному непризнанному образованию (Приднестровью). 16 марта губернатор Краснодарского края Александр Ткачев получил дополнительную кадровую «нагрузку» в виде специального представителя по Абхазии. Через 5 дней 21 марта его коллегами на югоосетинском и приднестровском направлениях стали соответственно глава Северной Осетии Таймураз Мамсуров и вице-премьер федерального правительства Дмитрий Рогозин.

Интересная деталь. Российская власть не предусмотрела отдельного президентского представителя для Нагорного Карабаха. В самом деле, обострять взаимоотношения с Азербайджаном, имея неразрешенную проблему Габалинской РЛС (срок аренды этого объекта истекает как раз в 2012 году) Москве не с руки. Реакция же официального Баку на такое назначение легко просчитывается. В случае с Грузией риски невелики, так как дипломатических отношений с этой страной у России на сегодня нет. При этом Грузия и без введения всяких особых постов определила Абхазию и Южную Осетию, как «оккупированные территории». В ситуации с Молдовой, скорее всего, сработали другие резоны. 16 марта парламент этой страны наконец-то избрал президента. За кандидатуру Николае (Николая) Тимофти было подано 62 голоса из 101 при минимуме в 61 голос. Это значит, что новая «пост-воронинская» конструкция власти выстроена (надолго ли - отдельный вопрос), а значит после «застоя» предстоит оживление в процессе приднестровского урегулирования. И Москве к такому повороту событий необходимо быть готовой.

Хотелось бы также обратить внимание на то, что все спецпредставители названы президентскими назначенцами не по урегулированию конфликтов (ранее в таком качестве выступал Дмитрий Козак, а Евгений Примаков возглавлял комиссию по приднестровскому мирному процессу), а по республикам. Предполагается, что их функционал будет включать не только дипломатическую ситуацию вокруг них (это в особенности касается Абхазии и Южной Осетии), но внутриполитические проблемы.

Насколько можно объединять в рамках общего анализа все три мартовских кадровых назначения? На первый взгляд, все новые президентские назначенцы представляют собой разные фигуры. Дмитрий Рогозин - опытный публичный политик общероссийского значения, дипломат, проработавший несколько на таком крайне чувствительном направлении внешней политики страны, как НАТО. На свое «представительство» он пришел, обладая позицией заместителя председателя путинского правительства (не «технического кабинета» Михаила Фрадкова) и четкой идеологической картиной мира. Репутация «ястреба» принесла известность Рогозину далеко за пределами России. Александр Ткачев - представитель регионального управленческого корпуса. Но в отличие от своего коллеги из Северной Осетии кубанский губернатор имеет более высокий неформальный статус. Это положение обеспечивает ему роль хозяина сочинской зимней Олимпиады (проекта, имеющего крайне важное символическое значение для Владимира Путина), а также курортных объектов привилегированного значения. И, наконец, Таймураз Мамсуров - лидер северокавказской республики, имеющей репутацию «форпоста России» в турбулентном регионе, хотя внутри самой Северной Осетии далеко не все в восторге от такого имиджа, активно поддерживаемого Кремлем. Причины понятны, акцент на пророссийской Северной Осетии вольно или невольно противопоставляет ее другим субъектам РФ на Кавказе. Таким образом, перед нами три спецпредставителя с разным «бэкграундом», различным формальным и неформальным статусом. Объединяет их иное. Управленческая философия Кремля, ориентированная на решение тактических и технических задач, упускающая много крайне важных нюансов. Эти нюансы, по большей части, относятся к сфере политической (можно сказать этнополитической) психологии, то есть области, которой российская власть традиционно уделяет немного внимания. Ведь в основе ее действий лежит быстрая и технологичная мотивация. Все иные сюжеты считаются во многом надуманными и несущественными. Так предполагается, что более тесная интеграция абхазской инфраструктуры и ресурсов Краснодарского края поможет более качественно провести сочинский «праздник спорта». Назначение североосетинского главы спецпредставителем по Южной Осетии де-факто продвинет объединение «двух частей братского народа» без формального признания, а также поможет улучшить качество восстановления республики. Приход же Рогозина на приднестровский участок должен развеять сомнения тех, кто считает, что Москва готова здесь к уступкам взамен на свою жесткую позицию по Абхазии и Южной Осетии.

Однако рассмотрение упомянутых выше «нетехнологических» нюансов крайне важно, чтобы понять: все три новых кадровых назначения Кремля несут в себе немало потенциальных рисков, которые хорошо бы представлять, что называется, «на берегу». Какие же претензии можно предъявить к новым назначениям? Начнем в хронологическом порядке с кубанского губернатора, получившего свою новую «нагрузку» 16 марта 2012 года. На абхазском направлении Александр Ткачев имеет далеко не блестящий «послужной список». В 2004 году во время президентской избирательной кампании он принимал самое активное участие в попытках Кремля реализовать операцию «преемник». Речь тогда шла о массированном использовании административного ресурса для обеспечения победы тогдашнего главы абхазского правительства Рауля Хаджимбы. В условиях внутриполитического кризиса в республике губернатор Краснодарского края позиционировал себя не как посредник и миротворец, а как жесткий политик, недовольный исходом голосования. Так, во время переговоров штабов Багапша и Хаджимбы кубанский губернатор заявлял, что если стороны не смогут найти компромисс, он готов инициировать закрытие границы и прекращение выплаты пенсий жителям Абхазии. К счастью, стороны смогли прийти к согласию и экстремальные меры не потребовались. Более того, впоследствии Ткачев многократно встречался и успешно взаимодействовал с Багапшем, при котором Абхазия получила первое признание своей государственности. Однако неприятный осадок от той истории остается до сих пор. И нет никакой уверенности в том, что «силовой стиль» Ткачева не будет снова востребован. Между тем, и вне всякой «привязки» к событиям 2004 года особенности национальной политики в отдельно взятом крае (антитурецкие, антиармянские, антикурдские лозунги и практики) вызывают недоверие у любой малой этнической группы, коей являются абхазы. Неприятный осадок оставила и история несостоявшегося объединения Адыгеи и Краснодарского края в 2004-2006 гг. (абхазы - этнические родственники адыгов). По справедливому замечанию журналиста и политолога Константина Казенина, «дело в том, что некоторые известные представители черкесских добровольцев (тех, кто участвовал в грузино-абхазском конфликте на стороне Сухуми - С.М.) в последние годы ездят по приглашению в Грузию, антироссийский интерес которой к черкесской теме растет. Так вот, если бы федеральная власть хотя бы иногда - например, при кадровых назначениях - демонстрировала, что для нее значимо абхазо-адыгское братство начала 90-х, то, может быть, у Грузии оказалось бы чуть меньше аргументов для того, чтобы привлекать в свои проекты черкесских ветеранов?» Риторический вопрос, на который, похоже, Кремль не готов дать ответа.

Казалось бы, Таймураз Мамсуров в отличие от своего кубанского коллеги лишен всех перечисленных недостатков. Он - этнический осетин, к тому же зарекомендовавший себя, как защитник «братского народа» с Юга перед лицом грузинской опасности. Эти свои качества он доказал и в начале 1990-х годов, когда во время военного противоборства между Тбилиси и Цхинвали требовал от Москвы большего внимания к югоосетинской проблеме, и во время «пятидневной войны» 2008 года. В Южной Осетии «кураторство» со стороны Владикавказа не будет воспринято с подозрением и недоверием, как начальственный тон Краснодарского края по отношению к Абхазии. С этой точки зрения назначение главы Северной Осетии президентским назначенцем по югоосетинским делам и впрямь выглядит безупречно. Таковым бы оно и в самом деле было, если бы комплекс грузино-осетинских проблем и противоречий не был бы самым тесным образом связан с осетино-ингушским конфликтом. И если в споре между Цхинвали и Тбилиси Москва может взять одну сторону (сейчас не будем спорить о том, насколько это правильно, сама такая возможность присутствовала всегда), то в споре между Владикавказом и Магасом «решающего выбора» не может быть по определению. И в том, и в другом случае речь идет о гражданах России. Не стоит забывать, что в 1992 году многие выходцы из Южной Осетии и внутренних регионов Грузии были вовлечены в конфликт из-за Пригородного района, принимали участие в вытеснении оттуда ингушского населения. Неслучайно поэтому в 2008 году Ингушетия была единственной республикой Северного Кавказа, которая отказалась принимать беженцев из Южной Осетии. Чтобы не быть голословным приведу мнение одного из жителей Ингушетии, высказанное им корреспонденту «Кавказского узла» по горячим следам «пятидневной войны»: «Из нескольких тысяч беженцев из Южной Осетии сделали катастрофу, а когда из Пригородного района выдавили 60-70 тыс. ингушей, то это не посчитали катастрофой, и об этом никто не трубил как сейчас. Жители же Южной Осетии проживали здесь и так с 1992 года. Северная Осетия вселила их в дома изгнанных ингушей. Я точно знаю, что несколько семей со времен конфликта 1992 года проживает в пос[елке] Южный». И таких настроений в Ингушетии немало и сегодня, даже, несмотря на то, что власти этой республики и Северной Осетии (тот же Таймураз Мамсуров) сделали в 2009-2010 гг. немало для нормализации отношений. С другой стороны в Северной Осетии многие убеждены, что грузино-осетинский конфликт, отвлекший республику от проблем Пригородного района, был использован ингушскими националистами в своих целях, которые в 1992 году просто не удалость реализовать. Во многом именно по описанным выше причинам граждане РФ ингушской национальности рассматривают заботу о Южной Осетии, не как общегосударственный интерес большой России, а как «осетинское дело». Такой трактовке помогали укрепиться и многочисленные высказывания североосетинских чиновников (часто эмоциональные и не до конца просчитанные), и школьные, университетские программы соответствующего содержания, и материалы СМИ. И в этой связи стоило бы, наверное, многое взвесить перед тем, как продвигать на пост спецпредставителя российского президента Таймураза Мамсурова. Ведь новое символическое подчеркивание ведущей роли североосетинского лидера вряд ли позитивно будет воспринято в соседней республике. Между тем, в ингушском обществе (не говоря уже о диаспоре) есть сильные прогрузинские настроения, и стремление укреплять их в противовес осетинским интересам. На сегодняшний день парламент Грузии отложил рассмотрение дела о признании т.н. «геноцида ингушского народа». Но ведь сама инициатива не отброшена полностью. В этой связи куда более продуктивным было бы назначение на пост спецпредставителя по Южной Осетии (если уж таковое должно было неизбежно случиться) представителя из Москвы, который не имел бы четкой этнической маркировки и воспринимался бы, как нейтральная фигура, не возбуждая той специфической северокавказской ревности, которая имеет место быть.

Что же касается Дмитрия Рогозина, то сам факт его назначения породил слухи о том, что Москва собирается признать независимость Приднестровья. Причиной для этого стало фактически одновременное введение поста трех спецпредставителей, притом, что ПМР в отличие от Абхазии и Южной Осетии не имеет пока ни одного признания со стороны стран-членов ООН. Сыграла свою роль здесь и репутация «ястреба», хотя Рогозин за период работы в НАТО не раз доказал, что может становиться прагматиком, и что его риторика далеко не во всем совпадает с его же хлесткими высказываниями. Непраздный вопрос: «Стоило ли раздувать слухи и предположения о новом проявлении российского ревизионизма, если для такового нет реальных предпосылок?» Зачем нужна информационная истерия, если самоцелью Москвы не является признание приднестровской государственности. Российская позиция ориентируется на равноправие в переговорах и недопущение «недружественного поглощения» Приднестровья без учета интересов РФ. В конце концов, обозначить «красные линии» Москва могла бы и более аккуратным способом, не прибегая к внешне эффектным пиар-приемам.

Естественно, все три назначения поднимают вопрос, о том, насколько эффективной будет российская политика на трех указанных направлениях. Ведь спецпредставители не приходят на непаханое поле. В случае с Абхазией и Южной Осетией есть посольства России в этих республиках со своим аппаратом и своим видением ситуации. Российское посольство в Молдавии также занимается приднестровской проблематикой. Соответствующие структуры, курирующие эти направления, есть и в МИД РФ, и в администрации президента. Как все это многообразие будет управляться? Не создаст ли это ненужной бюрократической конкуренции не только между российскими подразделениями, но и в самих де-факто образованиях, разные группы влияния в которых будут делать ставки то ли на спецпредставителя, то ли на других чиновников. В очередной раз важные для страны кадровые назначения были сделаны без широкого обсуждения с экспертами или в парламентских кругах. О возможных издержках от решений Кремля власть не услышала. И не захотела услышать. Критерии отбора кандидатов можно по каким-то признакам уяснить, но они никому не были объяснены. Таким образом, кулуарная кадровая политика снова победила. Посмотрим, насколько победными будут ее результаты.

Сергей Маркедонов - приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

Версия для печати