19.06.2012 | Игорь Бунин, Алексей Макаркин

Турбулентная Россия: общество, власть, оппозиция

Россия в очередной раз в своей истории находится в состоянии турбулентности. Политический протест, начавшийся в декабре, носит хотя и локальный, но весьма активный характер, он не растет быстро, но и не «рассасывается», принимая новые формы. Власть после победы на президентских выборах Владимира Путина почувствовала себя более уверенно, но прежнее ощущение стабильности исчезло. Общество испытывает все больше сомнений в правильности действий власти, но не решается с ней порвать, опасаясь катаклизмов, которых было немало в российской истории.

Общество

Есть два полярных представления о российском обществе. Одно основано на точке зрения о нарастании протестной активности, которая должна привести к возникновению революционной ситуации. Второе, напротив, исходит из инерционности большинства российского населения, которое отвергает «активизм» столичных протестантов.

Обе эти крайние точки зрения представляются неверными: российское общество куда сложнее и противоречивее. В нем можно выделить несколько слоев – от «стопроцентных» лоялистов до оппозиционных радикалов.

«Твердые» путинцы (ориентировочно, процентов 20) – это сторонники действующей власти, ориентированные на нее, вне зависимости от экономической конъюнктуры, и безусловно одобряющие жесткие действия по ее защите. Они видят в Путине национального лидера, который поднял страну с колен, укрепил ее международный авторитет и добился больших успехов во внутренней политике. Мартовский опрос Левада-центра показал, что 17% россиян уже сейчас приняли решение голосовать за Путина на следующих президентских выборах, сколько же выступили против того, чтобы президент обсуждал свои действия с лидерами оппозиции и протестного движения. Путин для этих избирателей – «царь», оппозиция – «враги» (21% в марте, по данным Левада-центра, одобряли разгон полицией несанкционированных митингов).

С другой стороны, «твердых» оппозиционеров в современной России – примерно 20-25%. Они неоднородны по своему составу – от сформировавшегося, но очень «тонкого» среднего класса по западным стандартам до молодых радикально настроенных студентов, от ветеранов демократического движения конца 80-х годов до их убежденных идеологических оппонентов из левого лагеря, голосующие за КПРФ. Для них власть неприемлема также по ментальным соображениям, а проблемы страны связываются ими в значительной степени с личностью Путина, они полагают, что нынешний президент ведет страну в тупик. Именно ощущение, что путинский режим пролонгирован на ближайшие 12 лет, заставило многих из этих людей выйти на московские улицы в декабре прошлого года.

«Твердых» оппозиционеров от «твердых» путинцев отличает важная особенность – способность выдвинуть из своих рядов активное меньшинство, способное к политической организации и участию в протестных акциях. «Твердые» путинцы возлагают свои надежды на власть, которая должна защитить их интересы, обеспечить стабильность и противостоять оппозиции. Характерно, что на митинг, организованный без применения административного ресурса Сергеем Кургиняном в декабре 2011 года в противовес акции на проспекте Сахарова, пришли, по самым оптимистическим данным, несколько тысяч человек. Мобилизация участников больших провластных митингов в ходе избирательной кампании Путина осуществлялась преимущественно административными мерами, с широким привлечением «организованных бюджетников».

Существенную роль в этом активном меньшинстве играет так называемый «креативный класс» - высокоресурсная часть общества, способная к быстрой мобилизации, успешно использующая Интернет как средство коммуникации и ориентированная на западные стандарты – от потребления до информационной открытости. Этот «класс» отличает высокая степень амбиций – он не удовлетворен не только аномальным, по его мнению, путем развития России, но и своей ролью в российском обществе, отсутствием реального влияния на политические процессы. Именно «креативный класс» окружение Медведева считало основным «актором» модернизации; в свою очередь, представители этого слоя с определенным интересов присматривались к преемнику Путина, не вызывавшему у них ментального отторжения. Однако сентябрьская властная «рокировка» привела к полному разочарованию этих людей в Медведеве, потерявшего, тем самым, свою возможную политическую опору.

В свою очередь, для Путина «креативный класс» - это слой, настроения которого ему непонятны и полностью чужды. Нынешний президент – человек индустриального общества, он прекрасно понимает значение для страны рабочего, инженера или офицера, но необходимость веб-дизайнера или интернет-журналиста для него совсем не очевидна. «Креативный класс» платит ему взаимностью – для него Путин является «человеком из прошлого».

Наконец, третья группа – 55-60% - самая большая по численности – сейчас ее можно назвать «колеблющейся». Она включает в себя людей аполитичных, мотивации голосования которых связаны преимущественно с социально-экономическими соображениями. В докризисный период участники этой группы, в основном, проявляли лояльность существующей власти – именно за счет ее голосов «Единая Россия» во главе с Путиным получила на плебисцитарных парламентских выборах 2007 года конституционное большинство, а Медведев – как преемник Путина – в 2008 году даже более 70% голосов. Фактически за счет именно этой группы (тогда еще не столько «колеблющихся», сколько «мягких путинцев» - колебаний и сомнений у них до кризиса было существенно меньше, чем сейчас) было сформировано «путинское большинство», «ядро» которого составляют «твердые путинцы».

Однако думские выборы 2011 года продемонстрировали эрозию этого большинства – в этот момент ярко проявились ее «колебания». Значительная его часть уже не готова голосовать за «Единую Россию», воспринимая ее как партию бюрократии и, хотя бы частично, соглашаясь с лозунгом Навального о «партии жуликов и воров». С их точки зрения, власть не соблюдает социальный контракт, который состоит в обеспечении экономической стабильности в обмен на политическую лояльность. Кризис 2008 года привел к тому, что количество «благодеяний», получаемых обществом от власти, существенно сократилось, что усилило претензии по тем вопросам, которые имелись и раньше, но выглядели менее значимыми на фоне уверенного роста – коррупция, неэффективное управление, оторванность власти от общества. В то же время другая – не менее значительная - часть «колеблющихся» осталась на стороне «Единой России», частью по инерции, частью из-за безальтернативности в условиях крайне ограниченного числа участников выборов.

Таким образом, произошло сближение существенной части «колеблющихся» с оппозицией, однако на сегодняшний момент этот процесс носит ситуативный характер. На президентских выборах эта часть общества поддержала власть. Во-первых, Путин воспринимается ими как опора, отказаться от которой они не готовы – для этого им надо еще более существенно пересмотреть «картину мира». Во-вторых, сыграл свою роль хотя и уменьшающийся, но частично сохраняющий свое действие «эффект 90-х» - страх перед смутой, непредсказуемым развитием событий. В-третьих, эта часть общества все меньше связывает с Путиным свои надежды (поэтому их сейчас уже не совсем корректно называть «мягкими путинцами»), но не видит ему альтернативы среди других участников избирательного процесса. Голосование за президента традиционно важнее выборов депутатов, это своего рода «выбор судьбы». Если многие «колеблющиеся» хотели бы видеть в парламенте Зюганова или Миронова, то им очень трудно представить этих политиков на посту главы государства. О безальтернативности как наиболее распространенном мотиве поддержки власти говорится в недавнем докладе экспертов ЦСР Комитету гражданских инициатив. Также в этом докладе обращается внимание на состояние когнитивного диссонанса, в которой попадают «колеблющиеся» россияне, поддерживающие Путина без особого энтузиазма. По мнению Игоря Задорина, проблема власти не в том, что на улицы готовы выйти 6-7% россиян, а в том, что большинство перестало относиться к ним враждебно.

В то же время если «колеблющиеся» видят на очередных муниципальных (не столь «судьбоносных») выборах привлекательную альтернативу власти, то они голосуют за нее (победа Урлашова в Ярославле; явка во втором туре – 45%), если нет, то они проявляют абсентеизм (как 10 июня в Красноярске, когда кандидат от власти получил около 70% при явке чуть больше 20%).

Лояльность «колеблющихся» остается относительной и условной. Принятие непопулярных мер в социальной сфере (а закон об оплате собственниками жилья капитального ремонта свидетельствует о том, что неофициальный мораторий на них, действовавший в период федеральных избирательных кампаний, снят) может вызвать рост протестных настроений в этой среде, ее новое сближение с оппозицией. И это является большим риском для власти, ресурсы которой в экономической сфере носят не столь мощный характер, как в эпоху «нефтяного процветания». Причем не факт, что эффект безальтернативности будет действовать к следующим президентским выборам – по данным Левада-центра, в марте 43% опрошенных не хотели видеть Путина во главе государства после 2018 года, а еще 34% не определились с этим вопросом.

Власть и оппозиция

В декабре прошлого года власть за несколько недель сделала три политических выбора. Вначале ставка была сделана на жесткое противодействие оппозиции (массовые задержания 5 декабря). Затем, когда количество участников первого митинга на Болотной площади превысило все ожидания (как власти, так и оппозиции), была сделана попытка перехватить инициативу путем реализации пакета либеральных реформ, ранее отложенного на неопределенный срок (восстановление выборности глав регионов либерализация партийной системы, создание Общественного телевидения). Однако заполучить на свою сторону «креативный класс» этими мерами, которые продвигались Медведевым, но вызывали весьма сдержанное отношение Путина, не удалось (для большинства оппозиции обещания уходящего президента были недостаточными и ненадежными). Кроме того, митинговая активность хотя и сохраняла свой масштаб, но не сильно увеличивалась. А выбор власти в пользу реформ носил сугубо ситуативный характер, продиктованный страхом перед неожиданно вспыхнувшими протестами и недееспособностью «антиреволюционных» структур (типа «Наших»).

Все это позволило власти к концу декабря принять третье по счету принципиальное решение - преодолеть растерянность и избрать своей стратегической линией консервативную мобилизацию. Она означает отказ от серьезного диалога с оппозицией (попытка посредничества со стороны Алексея Кудрина была отклонена) и ставку на относительно лояльную часть общества с использованием личного путинского ресурса. Задачей Путина стало вернуть на сторону власти «колеблющихся», которые не голосовали в 2011 году за «Единую Россию». «Человек труда» (в первую очередь, работник ВПК) был противопоставлен в публичном пространстве «столичному бездельнику», митингующему то ли из-за избытка свободного времени, то ли за деньги. Символом такого человека стал уральский инженер Холманских, сделавший стремительную карьеру на зависть опытным аппаратчикам.

Укрепился давно сформировавшийся союз между государством и Русской православной церковью, руководство которой фактически претендует на выработку новой официальной идеологии, восходящей к уваровской триаде «Православие, самодержавие, народность» (разумеется, в модернизированном виде).

Уступки, на которые в декабре пошел Медведев, формально отняты не были, но подверглись серьезной коррекции. Меньше всего пострадало законодательство о партиях – с точки зрения российской власти, второстепенное. Противостоять новым оппозиционным партиям решено старым проверенным (до массированного сокращения количества партий) способом – с помощью спойлеров, которые быстро создаются и получают регистрацию. На губернаторских выборах введен высокий «муниципальный фильтр», который даже в максимально либеральном формате (5%) может стать препятствием к регистрации оппозиционных кандидатов. Притом, что большинство регионов склонны ориентироваться на предельно жесткие 10%. Кроме того, предусмотрена возможность запрета участия в выборах самовыдвиженцев, чем многие регионы уже воспользовались. Возможности Общественного телевидения крайне ограничены – оно будет создано на периферийном телеканале и под контролем государства (через назначение и увольнение гендиректора президентом России, формирование совета с помощью лояльной власти Общественной палаты, отсутствие реальной финансовой самостоятельности). Власть готова позволить оппозиции создавать партии (от них она не видит большой опасности) и участвовать в выборах муниципальных структур и региональной законодательной власти, но уже возможность оппозиционера победить на губернаторских выборах для нее неприемлема.

Консервативная мобилизация привела к существенным результатам. Во-первых, выиграны президентские выборы, причем даже часть оппозиционеров уверена, что Путин действительно победил уже в первом туре (спорным является лишь конкретный результат).

Во-вторых, отношение в обществе к массовым акциям оппозиции стало меняться не в лучшую сторону. По данным ВЦИОМ, в мае поддерживали выступления протеста 22% опрошенных (в декабре 2011 года было 35%), осуждают - 40% (было 24%). Впрочем, из этих 40% большинство - 26% - полагают, что люди имеют право на участие в них, и лишь 14% советуют их запретить.

Однако проблема власти не столько в оппозиционерах, сколько в лоялистах, которые готовы поддерживать ее в обмен на реализацию патерналистского запроса. Если их ожидания будут обмануты, то поддержка власти будет сокращаться как «шагреневая кожа». А возможности для проведения популярной политики крайне ограничены из-за нестабильности мировой экономической конъюнктуры.

Еще одна существенная проблема – пределы консервативной мобилизации, которая, при ближайшем рассмотрении, носит ограниченный характер. Общественные слои, на которые ориентирована власть, как отмечалось выше, в основном инертны, их трудно «раскачать», убедить в необходимости самостоятельных действий. Но и сама власть, похоже, опасается слишком большого размаха деятельности своих сторонников, которую она не сможет полностью контролировать. Нового «попа Гапона» (по аналогии с драматическими событиями столетней давности, когда лояльная рабочая организация стремительно радикализировалась) никто выращивать не собирается. Поэтому властные политические проекты не выходят за привычные рамки симулякров.

Оппозиция и власть

Что касается оппозиции, то ее главное завоевание – выход из маргинального состояния, когда на ее акции собирались сотни, в лучшем случае – пара тысяч человек. Снят барьер между «системными» (допущенными к участию в выборах) и «несистемными» (электорально дискриминируемыми) политическими силами. Однако нынешняя ситуация связана для оппозиции и с новыми проблемами. Произошло ее размежевание, причем не по идеологическому признаку, как предполагалось ранее, а по отношению к власти. Здесь можно провести определенную аналогию с ситуацией столетней давности, когда в России также складывалась многопартийность.

Сразу отметим, что полноценных «большевиков» в современной России нет. В большевизм играет лишь Эдуард Лимонов, для которого все организаторы массовых митингов являются слишком умеренными.

«Меньшевики» существенно многочисленнее (отметим, что в отличие от персонажей советского телевидения – «интеллигентов с бороденками» - настоящие меньшевики были весьма жесткими участниками рабочего движения, не исключавшими, в отличие от большевиков, компромиссов с буржуазией). Это и Алексей Навальный, и Сергей Удальцов, и Борис Немцов, и Илья Яшин, и Илья Пономарев, и Евгения Чирикова. Они сосредоточены на главной задаче – добиться смещения Путина с поста президента, чему подчинена вся их деятельность. Эта задача нашла свое отражение в манифесте, принятом на «Марше миллионов» 12 июня. В тактических вопросах, в отличие от большевиков, они готовы проявлять известную гибкость (Удальцов даже входил в состав рабочей группы по политической реформе, организованной по инициативе президента Медведева), подчеркивая желательность мирных методов борьбы и неприятие революций (что соответствует настроениям абсолютного большинства оппозиционеров). Но в то же время идут на жесткие конфликты с властями - как это было на «Марше миллионов» 6 мая. Они отдают приоритет уличным акциям, и надеются, что уличный политический протест уже в ближайшее время будет дополнен массовыми социальными выступлениями, которые приведут к коллапсу режима. «Меньшевики» имеют существенную поддержку среди оппозиционных активистов, но «колеблющиеся» избиратели относятся к ним настороженно или отрицательно.

«Кадеты» существенно умереннее «меньшевиков». К ним относятся как оппозиционные политики (например, Владимир Рыжков), так и деятели культуры, «лидеры мнений», присоединившиеся к оппозиции (Борис Акунин, Леонид Парфенов, Сергей Пархоменко). Они также негативно относятся к власти, но считают задачу смещения Путина неактуальной из-за сохраняющей (даже при изменении ее качества) общественной поддержки президента – демонтаж режима они представляют себе в качестве длительного процесса. «Кадеты», как и их исторические предшественники, ориентированы не столько на уличные акции – хотя и не отвергают саму возможность их проведения – сколько на электоральную политику, рассчитывая использовать расширившиеся после декабря 2011 года возможности. В «марше» 6 мая «кадеты» не приняли участия, понимая, что он неизбежно приведет к конфликту с властью, в котором будут виноваты обе стороны. Однако после многочисленных задержаний в Москве (не только 6-го, но и 7-8 мая, когда «белоленточный» протест носил сугубо мирный характер), «кадеты» приняли ключевое участие в организации массовых акций, прошедших без эксцессов – «прогулки писателей» и «марша» 12 июня. Характерно, что Пархоменко, вложивший немало сил в проведение «марша» 12 июня, не выступал с трибуны, не поддержал радикальную декларацию, зато продвигал идею референдума по досрочным выборам Московской городской думы (как более умеренного проекта, по сравнению с идеей «валить» федеральную власть, но способного создать «плацдарм» для оппозиции).

Наконец, «октябристы» еще умереннее «кадетов». К ним можно отнести Михаила Прохорова и Алексея Кудрина. Первый участвовал в президентских выборах, допуск на которые осуществлялся с неформальной санкции Кремля. Второй еще в прошлом году входил в правительство Путина и сохранил с ним дружеские отношения. В отличие от кадетов, они выступают не за демонтаж режима (пусть и в будущем), а за его «капитальный ремонт», существенную – а не имитационную – политическую либерализацию. Оба сходили на митинги, но им там было крайне некомфортно – в непривычной аудитории, в кампании с радикальными политиками. Оба проявляют осторожность при принятии политических решений - если Прохоров уже решился на создание партии (правда, пока в виде «кадрированной дивизии» из 500 «офицеров»), то Кудрин, похоже, взвешивает свои шансы, ограничиваясь формированием вокруг себя экспертного сообщества. Разница в их нынешнем положении связана с тем, что Прохоров как бывший кандидат в президенты уже оказался вовлечен в электоральные процессы – и не мог слишком долго медлить с созданием партии (его сторонники проявляли явное нетерпение, грозившее перерасти в разочарование). Кудрин же может подождать – в электоральную политику он вовлечен не в такой степени, как Прохоров. Кроме того, судя по всему, он не расстался с мыслью вернуться в правительство – а это удобнее сделать с позиции статусного эксперта, чем лидера миноритарной партии (особенно, если ей в условиях усиливающейся конкуренции не удастся получить высокий рейтинг).

Разделение между различными течениями существует внутри существующих политических сил. Так, в «Справедливой России», созданной как конгломерат различных политиков, стремившихся «выжить» после ликвидации одномандатных округов, есть и «октябристы» (Сергей Миронов), и «кадеты» (Валерий Зубов), а Илья Пономарев явно близок к «меньшевикам». Точно так же «кадет» Рыжков и «меньшевик» Немцов являются лидерами ПАРНАСа. В то же время процесс носит не только разделительный характер - участие в совместных мероприятиях и организационных структурах сближает представителей «соседних» течений, хотя взаимодействие «октябристов» и большинства «меньшевиков» и представляется крайне проблематичным.

Тактика власти в отношении различных групп оппозиции напоминает столыпинскую (Путин, как известно, является поклонником этого государственного деятеля). С «октябристами» налаживать отношения, не мешать их развитию, но во власть приглашать лишь в исключительном случае, при отсутствии другого приемлемого решения. «Кадетов» неохотно терпеть, но ограничивать их амбиции «местным уровнем», стараясь не допускать расширения их влияния. «Меньшевиков» стремиться вытеснить на глубокую периферию, но по возможности мерами административной юстиции, хотя и не исключая уголовного преследования части активистов.

Что дальше?

Представляется, что в ближайшее время власть будет проводить политический курс, исходя из логики «шаг влево – шаг вправо». Сознательный выбор реформаторского или реакционного курса маловероятен – скорее всего, власть будет реагировать на конкретные вызовы, предпочитая тактику стратегии. Последовательные либеральные реформы (в варианте Прохорова-Кудрина), несмотря на субъективные пожелания их инициаторов, все равно ведут к демонтажу системы – пусть менее болезненному, более длительному. Но власть не ощущает себя «загнанной в угол», чтобы идти на подобные меры – тем более, что консервативная мобилизация пока продолжает действовать. Реакционная политика в чистом виде также вряд ли возможна – ограничение прав и свобод, «закручивание гаек», не затрагивающее высшую бюрократию, не одобрит большая часть «колеблющихся» россиян. А для того, чтобы открыть огонь по штабам, у власти нет достаточного ресурса – Путин все же не Мао Цзэдун, пришедший к власти после многолетней гражданской войны; бюрократия является опорой его режима, «выдергивание» которой может обрушить всю конструкцию. А кандидаты в российские «хунвейбины» из движения «Наши» полностью провалились еще в декабре.

Судьба оппозиции в ближайшее время будет зависеть от политики власти. «Зажим» наиболее радикальной ее части, скорее всего, приведет к сближению различных оппозиционных групп, вне зависимости от желаний власти. Обыски в квартирах радикалов осудили все участники оппозиции, вне зависимости от их взглядов – иная позиция немедленно и полностью изолировала бы ее авторов от «площади», для которой Удальцов и Навальный были и остаются «своими». В то же время если власть оставит своих оппонентов в покое, то их разногласия все чаще будут «вырываться» на поверхность – как это было перед «маршем» 6 мая. Механизмом взаимодействия оппозиции в ближайшие месяцы станут выборы в координационный совет, который должен стать легитимным представителем протестующих – и здесь можно ожидать конкурентную борьбу между «меньшевиками» и «кадетами» («октябристы» в этом процессе участвовать не будут, за исключением, быть может, отдельных фигур «второго ряда»).

Дальнейшее развитие событий зависит от степени роста социального протеста. Он может «зашкаливать» как из-за непопулярных решений власти, так и в связи с мировой экономической конъюнктурой – а, возможно, эти два фактора будут сопутствовать друг другу. В этом случае инерция может уступить место «судорожным» решениям, продиктованным чрезвычайностью ситуации; «крайние сценарии» - «закручивания гаек» (с затрагиванием интересов значительной части элит) и попытки либерализации - становятся более реальными. Но режим «сильной руки» без поддержки наиболее активных слоев общества вряд ли просуществует долго в современном глобальном мире. А диалог с оппозицией власти предстоит проводить в менее выгодных условиях, если он будет носить характер уступок со стороны слабеющей власти (как это было в конце 80-х годов), а не являться сознательным выбором сильнейшей стороны в политическом процессе.

Игорь Бунин - президент Центра политических технологий

Алексей Макаркин - первый вице-президент Центра политических технологий

Материал опубликован в газете «Ведомости» 18-19 июня 2012 г.

Версия для печати