09.08.2012 | Сергей Маркедонов

Россия на Южном Кавказе: безопасность, внешняя политика и внутриполитические контексты

4 года назад 8 августа началась «пятидневная война». Завершение этого короткого предложения далось автору нелегко. И дело здесь не в жаркой августовской погоде в Вашингтоне, до некоторой степени парализующей мыслительные способности. Написать «российско-грузинская война», значит предельно упростить оценку ситуации, свести ее лишь к одному формату. Между тем, помимо противостояния России и Грузии следует говорить о многолетних этнополитических конфликтах в Южной Осетии и в Абхазии. Без понимания их динамики, роль и участие Москвы в событиях четырехлетней давности не может быть адекватно проанализирована. Да и термин «пятидневная война» также выбирается, скорее по принципу «меньшего зла», посольку 5 августовских дней 2008 года были лишь надводной частью айсберга, которая скрыла четыре года «разморозки» конфликта, стартовавшей весной 2004 года. К сожалению, эти 4 года потонули в многочисленных комментариях высказываний последующих четырех лет.

Однако, как бы мы ни пытались назвать события «горячего августа» 2008 года, очевидно, что они до сих пор притягивает к себе внимание и политиков и экспертов. И есть от чего. 4 года назад на Южном Кавказе начал формироваться новый статус-кво. Признание же независимости двух бывших автономий Грузинской ССР (важнейшее последствие «пятидневной войны») стало первым после заключения Беловежских соглашений прецедентом поддержки государственности образований, не обладавших на момент распада СССР статусом союзной республики. Отсюда и актуализация «августовской темы» во время очередной годовщины. В России каждая годовщина имеет свои особенности, о которых следует сказать особо. Так в 2009 году основным предметом дискусси было обсуждение возможностей для повторения подобного сценария. Многим журналистам, почему-то стало казаться, что российско-грузинские отношения имеют какие-то сезонные закономерности. Между первой и второй годовщинами произошло крайне важное событие в плане осмысления и интерпретации «горячего августа». В сентябре 2009 года увидел свет доклад Комиссии Европейского Союза (известный, как «Доклад Тальявини», названный так в честь выдающегося швейцарского дипломата, возвглавившего экспертную комиссию по оценке и самого противоборства и его причин). Конец 2009 и большая часть 2010 года прошла в спорах по поводу правомочности тех или иных оценок, прозвучавших в Докладе. Заметим, что большинство оценок и с российской, и с грузинской стороны были крайне политизированными. И есть серьезные основания утверждать, что многие «интерпретаторы» в действительности не видели в глаза «The Report of the Independent International Fact-Finding Mission on the Conflict in Georgia» (кстати, еще одно название событий «горячих» дней в августе 2008 года!). В августе 2011 года много внимания было уделено двум событиям. Во-первых, это- резолюция американского Сената по Грузии (была подготовлена председателем сенатского подкомитета по делам Европы Джин Шахин и сенатором Линдси Грэмом и принята 30 июля 2011 года). Во-вторых, заявление Владимира Путина во время его встречи с участниками летнего лагеря на Селигере (1 сентября 2011 года) по поводу того, что при определении статуса Южной Осетии главным критерием будем «народное мнение».

Нынешний год имеет свои принципиальные особенности. Внутренняя ситуация в России характеризуется общественно-политическим пробуждением. Оно сопровождается волнообразным ростом критических выступлений против внутренней и внешней политики действующей власти. Можно сетовать на то, что количество критики, увы, не перешло в качество конструктивных предложений и адекватных альтернатив, но факт остается фактом. Сегодня буквально на глазах «национальный лидер» превращается в обычного публичного политика, хотя и обладающего значительным уровнем общественной поддержки (здесь многим критикам Путина не следует заблуждаться), но уже переставшего восприниматься в качестве непогрешимого авторитета. И в рамках этого критического дискурса затрагиваются не только темы внутренней политики (хотя им отдан и явный приоритет), но и внешнеполитические сюжеты. Российкая внешняя политика расценивается критиками действующей власти, как нерациональная и неэффективная, следствием чего, по их мнению является превращение страны в друга и союзника «изгоев», «тиранов», к коим причисляются (зачастую без всякого эмпирического знания о предмете дискуссии) и де-факто государства постсоветского пространства. Происходит, таким образом отождествление, путинских фобий, страхов и комплексов (которых у «национального лидера», действительно, в избытке) и национальных интересов, которые при таком подходе отождествляются с имманентной «имперскостью», агрессией и прочими негативными являениями. Данная «историософия» переносится не только на внешнюю политику в целом, но и на отдельные ее направления, включая и Южный Кавказ. При этом Грузия представляется страной, в которой успешно проводится демократизация, преобразования, являющиеся предметом зависти и ненависти нынешних обитателей Кремля.

Попробуем разобраться с тем, насколько подобное восприятие ситуации соответствует реальности. Начнем с того, что весьма популярный тезис о «первом участии российских войск» в военных действиях за пределами страны после распада СССР не выдерживает никакой критике. Так в годы гражданской войны в Таджикистане в 1992-1997 гг. военнослужащие из РФ (201-я мотострелковая дивизия) были вовлечены в это пятилетнее противостояние. В 1993 году российские морские пехотинцы Черноморского флота принимали участие в гражданской войне в Грузии, поддерживая Эдуарда Шеварднадзе против звиадистов. Отдельные российские военные подразделения в той или иной степени оказывались вовлеченными и в другие конфликты (Нагорный Карабах, Абхазия, Приднестровье). В этой связи отсутствие «прецедентов» до 2008 года кажется нам весьма сомнительным. Заметим, что в 1992 или в 1993 гг. Владимир Путин был не слишком заметным чиновником питерской мэрии, не имевшем никаких рычагов влияния на принятие решений в области внешней политики или безопасности. И возвышение Путина, равно, как и его возможное падение никак не отменяют того факта, что рост радикального исламизма в Таджикистане представляет для России серьезный вызов, а грузино-абхазский и грузино-осетинский конфликты имеют тесную взаимосвязь с ситуацией в адыгоязычных субъектах РФ и Северной Осетии. Грузия, кстати, прекрасно такую связь понимает, разыгрывая карту «единого Кавказа» и солидарности с северокавказскими республиками.

Еще одним проявлением упрощенчества является тезис о российской военной агрессии в 2008 году. Намного более корректно было бы говорить о «военном вмешательстве» или «прямом вовлечении в конфликт», который к августу 2008 года развивался уже в течение почти двух десятилетий. С разным типом российского участия. Хотелось бы напомнить, что размещение российских миротворцев в Южной Осетии (которых потом задним числом «юрист» Саакашвили будет называть оккупантами) было произведено с согласия официального Тбилиси, поставившего свою подпись под Дагомысскими (Сочинскими) соглашениями от 24 июня 1992 года. До августа 2008 года этот правовой документ никто не дезавуировал и не признал юридически ничтожным. Более того, именно на его основании строился мандат миссии ОБСЕ в Грузии. Так вот весь фокус состоял в том, что поставив свою подпись под Дагомысским соглашениями, Тбилиси фактически признал отчуждение части своего суверенитета над территорией с оспоренным статусом. Соглашения делали верховным сувереном остуженной «горячей точки» четырехстороннюю Смешанную контрольную комиссию (СКК) в то время, как миротворческая операция должна была быть проведена Смешанные силы по поддержанию мира (ССПМ), куда входили и российский, и грузинский батальоны. Соглашения определили т.н. «демаркационный коридор» и сформировали для демилитаризации зоны конфликта и вывода оттуда всех вооруженных формирований. Прерогативы по контролю над «демаркационным коридором» были сосредоточены в руках СКК (где у Грузии также был свой голос, но далеко не решающий). Соглашения прямо запрещали всем сторонам (включая, и Тбилиси) вводить экономические санкции или блокады, чинить гуманитарные препятствия и мешать возвращению беженцев. При этом миротворцам даже давалось право «принимать все меры для локализации вооруженных столкновений и уничтожения бандформирований в районах и селах на территории бывшей Юго-Осетинской автономной области, не вошедших в зону конфликта и коридор безопасности». Что стало «спусковым крючком» для конфликта? Не атака грузинских сил на Цхинвали в августе 2008 года, а попытки официального Тбилиси в одностороннем порядке разрушить правовой фундамент урегулирования конфликта. Начались они 31 мая 2004 года, когда без согласования действий со Смешанной контрольной комиссией (СКК) под предлогом борьбы с контрабандой на территорию Южной Осетии были введены силы спецназа МВД Грузии (300 человек). Эти действия все члены СКК кроме представителя Тбилиси расценили, как нарушение Дагомысских соглашений. Дальше просто пошел «снежный ком» из заявлений, взаимных обвинений и первой крови, пролившейся в зоне конфликта после 1992 года. Эта капля сыграла в общем процессе намного более весомую роль, чем Бухарестский саммит НАТО (который так и не дал Грузии долгожданного ПДЧ) или визит Кондолизы Райс в Тбилиси (как-будто ни до, ни после нее в адрес Саакашвили не произносили разной степени панегириков?). Да, в отличие от Абхазии в Южной Осетии в течение 12 лет было относительно устойчивое перемирие, давашее шанс на мир. Но та поспешность, с которой грузинские политики начали «размораживать» конфликт, не давал реализоваться этому варианту. Кстати, сказать, до 2004 года в Южной Осетии (в отличие от все той же Абхазии) российская паспортизация не была столь уж активной. А сама эта политика стала востребованной просто потому, что давала людям некий набор прав человека (право на пересечение границы, лечение и обучение за пределами де-факто образований). Представим себе, что во главе России в 2004-2008 гг. находился бы не Путин, а Борис Ельцин, лично подписавший Дагомысские соглашения. Не уверен, что его реакция была бы диаметрально отличной от позиции, занятой его преемником. Продолжая тему, приведу две цитаты из «Доклада Тальявини» (заметим, финансируемого ЕС, а не Кремлем). Первая касается грузинской атаки югоосеинской столицы: «Невозможно признать, что артобстрел Цхинвали в течение большей части ночи реактивной артиллерией залпового огня (РЛЗО) БМ-21 «Град» и тяжелой артиллерией мог удовлетворять требованиям необходимости и соразмерности в целях защиты грузинских деревень». Вторая имеет отношение к российским миротворцам, об «имперской» роли которых только ленивый публицист не написал: «Нет и свидетельств, подтверждающих заявления о том, что российские миротворческие подразделения в Южной Осетии грубо нарушали свои обязательства в рамках международных соглашений, в том числе Сочинского соглашения, лишая себя международно-правового статуса. Следовательно, использование силы со стороны Грузии против российских миротворцев в Цхинвали ночью 7-8 августа противоречило международному праву».

Добавим к этому и внутриполитическое измерение. В начале 1990-х годов из-за первой фазы грузино-осетинского конфликта в Северную Осетию (то есть на российскую территорию) прибыли тысячи беженцев-осетин не только из Южной Осетии, но и внутренних регионов Грузии. Тогда они составляли 16% от общей численности населения Северной Осетии. И именно этот фактор в значительной степени «разогрел» в 1992 году осетино-ингушский конфликт внутри России. Надо ли объяснять, что доведение до логического конца грузинской «антисепаратистской операции» (анонсированной генералом Курашвили в ТВ-эфире) только осложнило бы обстановку вокруг Пригородного района.

Таким образом, рациональных резонов для жесткой реакции у России с Путиным или без оного было предостаточно. Конечно, российская политика в августе 2008 года во многом вредила сама себе. Во-первых, примитивной пропагандой, которая просто копировала американские приемы, использованные в Косово или в ходе «кампании против терроризма». Вместо четкой и последовательной политико-правовой аргументации (а атака военнослужащих Твоей страны считается casus belli, и это придумал отнюдь не «юрист» Путин) зазвучали пафосные, но бьющие мимо цели слова о «геноциде», «нашем 11 сентября» и прочее. Во-вторых, чудовищным смещением акцентов. При этом российские пропагандисты явно переусердствовали в поиске «западных следов» грузинских действий. Между тем, отношения Запада и Грузии зачастую напоминают «хвост, виляющий собакой». Вполне нормальный формат, который и у России присутствует в отношениях с союзниками. Опять таки, убери от власти Михаила Саакашвили, нет никаких гарантий, что Тбилиси, имея перед глазами тысячи беженцев и национальные травмы от потери территорий, будет благосклонен к Москве. Таким образом, конфликт был руками самой же России подан во многом, как личностный. Про другие ошибки, такие как продвижение вглубь Грузии или слишком поспешное признание Абхазии и Южной Осетии также можно писать, как и про неумение работать с западной аудиторией, как с политической, так и с журналистской. Ясно также, что все перечисленные выше ошибки - прямой результат сворачивания публичной политики, культивирования начальственного чинопочитания и отсутствия запроса на качественную экспертизу вне формата «чего изволите!». Однако все это не говорит о том, что события 2008 года- это некое инфернальное действо Путина, не имевшего на то никаких оснований. «Горячий август» - это сложнейшее многопластовое явление, прямо связанное и с процессом распада Советского Союза, и образования новых наций-государств. И личностный фактор (Путин, Саакашвили) здесь, хотя и присутствовал, но не был основополагающим. Выиграла ли Россия стратегически или проиграла, сегодня еще рано судить. Сделано много рискованных шагов и решений, которые не имеют однозначного объяснения. Ведь то же взятие под военно-политическое покровительство Абхазии и Южной Осетии решило один набор проблем, но создало другой, о котором надо говорить отдельно.

Но в любом случае такой разговор должен быть предметным, а не сводиться к пересказу клише и стереотипов про «вмешательство в дела соседей, как предпосылку для внутреннего тоталитаризма». Очень жаль, но, ведя с советских времен борьбу с коммунистической властью, многие российские интеллигенты до сих пор так и не смогли отделить «зерна от плевел»: коммунистическую идеологию от собственно государства. Россия, под каким бы флагом она ни выступала и с каким бы президентом ни сосуществовала, имеет национальные интересы, которые нельзя игнорировать.

Сергей Маркедонов - приглашенный научный сотрудник (Visiting Fellow) Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

Версия для печати