18.09.2013 | Сергей Маркедонов

Сносить или не сносить?

«Мы не должны терять бдительность. В назидание людям, сочувствующим и помогающим преступникам, дома семей, приютивших бандитов, будут сноситься». Процитированный выше отрывок принадлежит главе Республики Ингушетия Юнус-беку Евкурову. Выступая на экстренном заседании антитеррористической комиссии, он обосновал необходимость использования принципа коллективной ответственности для предотвращения эскалации политического насилия. По мнению, руководителя республики, человек, давший кров боевику, должен также нести наказание.

Инициатива Евкурова вызвала бурное обсуждение в социальных сетях и блогосфере. Оценки его предложения разнились порой диаметрально. Были и обвинения в фашистской риторике и полном скатывании к репрессиям, но звучали и оправдательные заключения, а также признания необходимости экстраординарных мер в борьбе с террористической угрозой. Как это часто бывает, и сторонники, и противники жестких мер ссылались на международный опыт (в особенности на израильские подходы), а также на исторические сюжеты (эпизоды Кавказской войны и сталинских депортаций). Между тем, столь щепетильная тема требует максимальной дистанции от эмоций и морализаторских оценок. Гораздо важнее понять, в какой мере практика коллективной ответственности в условиях сегодняшнего Северного Кавказа, а не времен генералов Ермолова, Паскевича, Барятинского и имама Шамиля, может оказаться политически результативной или, напротив, неэффективной. Сможет ли она помочь решению главной задачи, которая стоит перед постсоветской Россией, а именно формированию общероссийской политической идентичности и сохранению территориальной целостности, или же помешает ей? Приступая к ответам на эти вопросы, следовало бы держать в уме и все различия, которые существуют между российской политикой на Кавказе и израильскими подходами к обеспечению безопасности Еврейского государства. Не для того, чтобы делать выводы о «двойных стандартах» или морализировать на тему, почему им можно, а нам нельзя, а для адекватной оценки коридоров возможностей в первом и во втором случаях.

Почему инициатива Евкурова вызвала столь оживленный интерес у блоггеров и журналистов? Не только потому, что из уст высшего должностного лица республики прозвучали жесткие оценки. Применительно к ситуации на Кавказе подобная риторика не является чем-то принципиально новым. Вспомним хотя бы пресловутую формулу «мочить в сортире», ставшую одним из главных слоганов первого президентского срока Владимира Путина. Так, глава соседней с Ингушетией Чечни Рамзан Кадыров не раз говорил о необходимости применения принципа коллективной ответственности к семьям боевиков. Естественно, подобные оценки становились указующим перстом для республиканских чиновников более низкого ранга, которые раз от разу воспроизводили их.

Но у Юнус-бека Евкурова до сентября 2013 года была иная репутация. В 2011 году он вслед за появлением дагестанской комиссии по адаптации участников вооруженного подполья к мирной жизни, создал аналогичную структуру в самом маленьком северокавказском субъекте РФ. Тогда основной задачи комиссии было обозначено юридическое и психологическое содействие тем, кто решил прекратить экстремистскую и террористическую деятельность. С первого дня создания комиссии секретарь ингушского Совбеза ее работу курировал Ахмед Котиев, погибший в результате покушения в конце августа нынешнего года. Более того, работа комиссии считалась одним из приоритетов для администрации Евкурова. В СМИ и в экспертных публикациях ингушская «мягкая сила» не единожды противопоставлялась жестким подходам главы Чечни Рамзана Кадырова. В мае 2011 года в интервью известному изданию «Кавказский узел» ни кто иной, как сам Евкуров заявлял, что «любое действие по закону физики имеет противодействие». Отсюда им же делался вывод: «взрывать дома, сжигать дома целенаправленно, умышленно - это неправильно». Через два с половиной года глава Ингушетии делает прямо противоположные заключения. Нельзя исключать, что гибель Секретаря Совбеза, близкого соратника Евкурова Ахмеда Котиева произвела на руководителя республики сильное эмоциональное впечатление. Риторический вопрос, должен ли следовать носитель высшей республиканской власти эмоциям. Как бы то ни было, а переоценка предыдущей политики сделана. Вопрос, в каких масштабах она будет реализована на практике.

Говоря о «смене вех» в подходах ингушского руководства, стоило бы отметить и такой сюжет, как недавнее избрание Евкурова. В единый день голосования 8 сентября 2013 года депутаты Народного собрания Ингушетии тайным голосованием (25 голосов «за» из 27 принявших участие в голосовании) поддержали именно его кандидатуру. Таким образом, Евкуров получил, хотя и ограниченную отсутствием прямого волеизъявления, дополнительную легитимность в качестве республиканского руководителя. И чуть больше, чем через неделю он решил использовать ее для перехода к более жесткому политическому курсу. Обращает на себя внимание и тот ресурс поддержки, который получил Евкуров от Кремля. Получается, что глава Ингушетии отправляет сигнал и в Москву: в борьбе с терроризмом излишних сентиментальностей не будет.

В самом деле, события последних дней в Ингушетии дают немало поводов для беспокойства. Про убийство секретаря Совбеза уже говорилось выше. Между тем, 17 сентября 2013 года трое полицейских получили ранения и один погиб в результате взрыва автомобиля у станицы Нестеровская. В этот же день была предотвращена попытка еще одной террористической атаки в Сунженском районе республики. Судя по этим внешним признакам, ужесточение борьбы с радикальным подпольем видится оправданным. Однако борьба борьбе рознь. И говоря про эффективный ответ террористам, следует иметь в виду многочисленные нюансы. Во-первых, такая борьба не может вестись в отрыве от других проблем. Взять хотя бы принцип коллективной ответственности. Ни для кого не является секретом такая имеющаяся сегодня проблема, как адекватный сбор доказательной базы относительно виновности того или иного человека. Есть ли гарантии, что под предполагаемую «коллективную ответственность» не попадут люди, которые в действительности не оказывали помощь или содействие боевикам? Непраздный вопрос, а что означает такая помощь? Кров или еду люди могут предоставлять, руководствуясь не идейно-политическими соображениями, а страхом за собственную безопасность или жизнь своих близких (прямые угрозы и шантаж еще никто не отменял). Без должной квалификации всех этих сюжетов жесткая политика может свестись к банальной практике «лес рубят, щепки летят». Но в этом случае велика опасность расширения числа противников не только республиканской, но и российской власти, а также подрыв и без того невысокого доверия к властным институтам. Потеря дома для многих – достаточный повод, чтобы если не открыто поддержать подполье, но прийти к принципу «чума на оба ваших дома». Между тем, для власти важно как раз обратное – добровольное и активное сотрудничество граждан в деле раскрытия боевиков и их связей. Но в этом случае требуется точечная работа, а не атака по «широким площадям». Мы уже оставляем за скобками такие тонкости, как необходимость агентурной работы и информирования властей и правоохранительных структур о возможных планах подполья. Да, сносы домов или выселение людей могут стать внешне эффектными шагами, но в плане стратегической эффективности они сомнительны. Не из-за каких-то абстрактных ценностей и не из-за стремления следовать неким высоким правозащитным стандартам, в силу прагматических резонов.

Стоит также внести ясность в исторические сюжеты и международные практики. В этой связи ссылки на российский имперский опыт (как бы кто к нему ни относился, а в нем были и свои провалы, и свои достижения) в сегодняшних условиях не могут считаться релевантными. Сегодняшний Кавказ пережил не одну модернизацию. Кровнородственные связи в нем не так сильны, как это было во времена имамата Шамиля и Кавказской войны. Чеченские кампании воочию показали: представители одного и того же тейпа могут быть по разные стороны баррикад в политическом смысле, а также выбирать разные направления ислама. Иногда межа проходила и проходит и внутри «малой» семьи. В этом плане полагаться на семейные и родовые связи, как на универсальную отмычку в решении всех вопросов неразумно. Следовать принципам «политизированной этнографии», значит делать то же самое, что применять нормы и правила русской общины 19-го столетия к решению долговых вопросов в селах русской глубинки или практики казачьих войск для Дона и Кубани. Самое главное, у Евкурова имелся и собственный опыт опоры на т.н. «традиционные институты» в решении политических проблем. Однако они не сработали по причине либо отсутствия, либо существенной социальной эрозии этих институтов. Вряд ли образы Амалат-бека, Жилина и Костылина, Мцыри и других прекрасных литературных героев помогут сегодняшнему Кавказу. «Рубка леса» хороша для имперской практики, когда во главу угла поставлен контроль над территорией и лояльность, а не интеграция в единую политическую нацию. Для решения последней задачи нужны другие методы, сочетающие точечную жесткость в отношении к террористам (не только их ликвидацию, но что гораздо важнее их психологическое разоблачение и дискредитацию) с привлечением на свою сторону широких народных масс с помощью понятных профитов.

То же самое относится и к практике государства Израиль. Не следует забывать, что у Еврейского государства на оккупированных территориях (Газа, Западный берег реки Иордан) не было задачи их инкорпорирования и установления там «конституционного порядка». Решалась проблема безопасности Израиля и, если угодно, элементарного выживания во враждебном окружении. Но у России в Ингушетии, Дагестане и Чечне иные задачи. Они не лучше и не хуже, чем у Израиля, они просто другие. Ведь пока что нам никто не показал документа, в котором Северный Кавказ провозглашался бы «временно оккупированной территорией», жители которой не имели бы паспорта гражданина РФ. В этой связи, если Россия и хочет учитывать международный опыт, то ей было бы полезнее обратиться к практикам антитеррористической борьбы, наработанным во Франции, Испании, Великобритании.

Таким образом, вопрос не в жесткости или в жестокости власти, как таковой. Борьба с терроризмом требует ее «по умолчанию». Вопрос в качестве этой жесткости, адекватности предлагаемых мер, стратегических расчетах на будущее. И в этом плане снос домов и «зачистка земли», во-первых, приведут к публичной героизации террористов, во-вторых, создадут для подполья дополнительные ресурсы поддержки (как минимум, пассивной), в-третьих, будут способствовать минимизации контактов между властями и населением (это опасно, ибо формирует «комплекс оккупанта» со всеми вытекающими последствиями). Все это затруднит инкорпорирование Северного Кавказа и создание некоего общероссийского стандарта. Власти РФ много говорят о регионе, как о своеобразном традиционалистском «заповеднике». Но отказ от практики индивидуальной ответственности за содеянное преступление и переход к принципам коллективизма лишь укрепляет этот т.н. «традиционализм», то есть фактически усиливает обособленность Кавказа от большой России. Но разве этого стоит добиваться государству в его борьбе с терроризмом?

Сергей Маркедонов - приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

Версия для печати