23.09.2013 | Алексей Макаркин

Борьба вокруг реформы РАН

Реформа Российской Академии наук получила значительный общественный резонанс. Административные меры ее проведения способствовали тому, что количество ее сторонников в научной среде резко сократилось – среди немногих исключений можно назвать нобелевского лауреата Андрея Гейма и биолога Константина Северинова. Однако реформа прошла через Думу, причем в варианте, который не устраивает ее противников. Реальный контроль над академическими институтами переходит к создаваемому федеральному агентству, а РАН все более напоминает «клуб ученых». При этом остаются два существенных вопроса – кто же в действительности стоит за реформой и почему сопротивление академического сообщества не помешало проведению закона через Думу.

Чья реформа?

Происхождение реформы РАН во многом выглядит мифологизированным. Оппозиционные депутаты заявляют, что ее инициаторами являются Минобрнауки и правительство – тем более, что министр Дмитрий Ливанов, еще будучи замминистра при Андрее Фурсенко, а затем ректором МИСиС, выступал в качестве активного сторонника реформы. А правительство Дмитрия Медведева являтся идеальным «козлом отпущения», которого можно критиковать, не вызывая неприятия со стороны Кремля (а то и надеясь на однобрение президентских структур). Наиболее «рисковые» ученые упоминают о роли Михаила Ковальчука, который не смог стать академиком, был забаллотирован при очередном утверждении на должность директора Института кристаллографии и стал «мстить» академической корпорации.

При всей очевидности аргументов в пользу этих версий, они являются, по меньшей мере, недостаточными. Ни отдельный министр (к тому же входящий в состав медведевского правительства), ни даже приближенный к президенту научный администратор не может провести такую реформу, опираясь на собственный лоббистский ресурс. Единственным человеком в системе государственной власти, который может настоять на ее реализации в нынешних условиях, является Владимир Путин. Другое дело, что многим критикам реформы по разным причинам не хотелось бы концентрировать на этом внимание. Одни из них до самого последнего момента надеялись на то, что президент, позиционировавший себя в конфликте вокруг реформы в качестве неформального арбитра, пойдет им навстречу и согласится на принципиальные уступки (а не на косметические, которые не изменили основного смысла закона). Другие не хотели портить отношений с властью, с которой предстоит работать и в дальнейшем, после принятия закона.

Третьи же искренне исходят из многовековой российской дихотомии «хороший царь – плохие бояре», которая актуальна не только для реформы РАН. Так, вряд ли приходится сомневаться в том, что Анатолий Сердюков был лишь высокопоставленным исполнителем реформы вооруженных сил, основные положения которой продолжают действовать и в настоящее время, при Сергее Шойгу. Посторонний для армии человек, налоговик (а еще ранее «мебельщик»), Сердюков и был назначен министром обороны для того, чтобы провести реформу, против которой выступало абсолютное большинство военной корпорации. Показательно также, что Сердюков «пострадал» не как проводник непопулярной реформы, а как неудачливый аппаратный политик, сблокировавшийся с президентом Медведевым с целью пролоббировать увеличение военных расходов (что вызвало неприятие Путина).

Реформу РАН можно поставить в один ряд с реформой вооруженных сил, многие положения которой представляются вполне рациональными, несмотря на все разоблачения конкретных действий Сердюкова и его «амазонок». И армия, и академия достались нынешней российской власти в наследство от советской, которая ставила перед этими структурами совершенно иные задачи. Армия готовилась для возможного участия в третьей мировой войне, причем на два фронта – против США (и их союзников по НАТО) и Китая. Наука должна была обслуживать задачи развития советской плановой экономики, в которой ключевую роль играл ВПК (отсюда и оборонная направленность многих академических исследований в области физики, химии, математики и др.), а также обосновывать идеологию, скреплявшую общество – отсюда и вынужденная изоляция гуманитарных наук в СССР от современных западных направлений.

Разумеется, в академических институтах работало немало ученых, не вписывавшихся в эту логику – но они должны были самоограничивать себя, чтобы не вступить в конфликт с системой. Отсюда феномены двоемыслия и самоцензуры, свойственные, впрочем, не только ученым.

Современная же российская власть проводит целенаправленный курс на демонтаж институтов, которые представляются ей архаичными, высокозатратными, да еще и коррумпированными (хорошо известно, что коррупция в Минобороны началась не при Сердюкове, да и академических начальников обвиняли в махинациях с недвижимостью). Апеллируя в публичном пространстве к имперским традициям, она не только не держится за имперские институты, но и активно трансформирует их, несмотря на резкую критику, которая исходит от коммунистов или националистов (военная реформа) или от коммунистов и либералов (реформа РАН). Опираясь на поддержку патерналистских слоев населения, составляющих основу путинского электората, она одновременно демонтирует все больше элементов советского наследия. Парадокс разрешается путем активного использования страхов перед возвращением в 90-е годы и контроля над основными СМИ, подчеркивающими успехи властного курса и объясняющие массу существующих проблем объективными причинами или действиями отдельных чиновников.

Ключевая роль Кремля в проведении реформы объясняет мобилизацию депутатского корпуса на голосование за закон о ее проведении. Речь идет не только о крайне коротком времени для рассмотрения законопроекта как в конце весенней, так и в начале осенней сесссий Думы. Важно и то, что в поддержку этого документа практически консолидированно выступили коммунисты и «жириновцы» (против проголосовал только «единоросс» Антон Романов, выступивший с жестко консервативных позиций – по его словам, «такие законопроекты разрабатывают либеральные экстремисты или их американские кураторы» и «есть англоязычные менеджеры, которые из русской науки сделают англоязычную»). Более того, лояльность продемонстрировала фракция «Справедливая Россия», большинство членов которой (36 депутатов – 56% состава фракции) поддержали закон в третьем чтении. Против проголосовали лишь 17 «эсеров», еще один воздержался и 11 не голосовали. Трудно представить себе другой вариант, кроме президентского политического решения, чтобы «Справедливая Россия», представители которой выражали свою поддержку противникам реформы, проголосовала таким образом.

Точно так же показательна и согласованная политика государственных и околовластных СМИ, которые провели «артподготовку», направленную на дискредитацию видных деятелей РАН, обвиненных в экономических злоупотреблениях. Альтернативной «игры» на площадке этих СМИ, которая была бы возможна в случае отсутствия консолидации власти, не велось.

Что же до участия в реформе конкретных деятелей (например, Ковальчука), то оно, безусловно, влияет на конкретные аспекты ее продвижения, на аппаратную расстановку сил и на общественное восприятие властных мероприятий. Но все же и без Ковальчука реформа рано или поздно была бы реализована, причем примерно в том же формате.

Разрозненный протест

Кремль предпринял реформу РАН в условиях, когда сопротивление ей было заведомо слабым. Неоспорим высокий уровень негатива со стороны сотрудников РАН по отношению к реформе – но столь же очевиден внутренний раскол внутри протестующих. Прежде всего возникает идеологическая проблема – одна часть недовольных выступает против реформы, видя в ней ущемление традиционных академических вольностей и очередной шаг власти, направленный против гражданского общества. Другая часть – подобная депутату Романову – считает, что реформа носит «вредительский» характер, так как подрывает традиционный институт, существовавший и в Российской империи, и в СССР. Они обвиняют в реформаторстве либеральных западников, встраивая реорганизацию РАН в логику других реформ – не только военной, но и электроэнергетики (чубайсовской), и атомной энергетики (кириенковской). Между либеральными и консервативными критиками реформы возможна лишь ситуативная коалиция на основе общего неприятия действий власти – но любая попытка конкретизировать требования сразу же обнажает фундаментальные противоречия между ними. Неудивительно, что для либерально настроенных участников акций протеста против реформы было весьма некомфортно слушать коммунистов, бывших активными ораторами на импровизированном митинге у Государственной думы.

В самой академии планы противников реформы также серьезно различаются, что влияет на активность протестующих. Так, на августовский митинг молодых ученых в Москве против реформы РАН пришли около тысячи человек, а на сентябрьский митинг, организованный профсоюзом работников РАН – несколько сотен. Пожалуй, более значимыми были митинги во Владивостоке и Новосибирске, в которых участвовали по тысяче человек, что немало с учетом регионального фактора и свидетельствует о более высоких мобилизационных возможностях, чем в столице. Неудивительно, что власть пошла на уступку, оставив – по крайней мере, на ближайшее время – региональным отделения РАН контроль над имуществом их институтов. Два бурных дня, когда в Думе обсуждали проект реформы, а за ее пределами митинговали ученые, привлекли широкое общественное внимание – но в акциях протеста в эти дни участвовали от 500 до 1 тысячи человек, включая лишь нескольких академиков. Такой масштаб протеста не вызывает у власти особых опасений – она уже привыкла к куда более массовым митингам оппозиции, требования которых можно не исполнять.

Причина столь низкой активности, как представляется, заключается в том, что большинство ученых, хотя и не одобряют реформу, но настроены индифферентно. Часть из них сочувствовали оппозиции в конце 80-х годов, когда подавляющая часть москвичей (включая, разумеется, и научную интеллигенцию) голосовала за Бориса Ельцина. Последствием этого выбора явилось сильнейшее разочарование, связанное как с результатами политики первого российского президента, так и с падением собственного статуса, резким уменьшением престижа научной деятельности, сильно сократившимся финансированием, дефицитом притока молодых кадров. «Растормошить» разуверившихся в возможности собственного влияния на общественно-политические процессы людей крайне сложно. Отметим также, что немалая часть академических ученых советского времени ушла в 90-е годы из научной сферы, предпочтя другие виды деятельности – бизнес, политику, государственную службу. Среди них немало динамичных людей, которые могли бы мобилизовать ресурсы на защиту интересов РАН – но к настоящему времени академическая деятельность осталась для них лишь элементом биографии.

На этом фоне более активно мобилизуемы молодые ученые, не имеющие негативного опыта своих предшественников и обладающие достаточным драйвом для участия в массовых акциях. Некоторые из них участвовали в массовых акциях оппозиции, в том числе в рамках научно-образовательной колонны (как и некоторые сотрудники РАН более старших возрастов). Но приоритеты научной молодежи также различны – одна ее часть «сидит на чемоданах», готовясь присоединиться к своим коллегам, уже работающим за пределами России. У этой части научных работников остается корпоративная солидарность с академическим сообществом, но для них реорганизация Академии не носит фатального характера – более того, она может стать поводом, но не причиной их отъезда на Запад, связанного прежде всего с недостаточными материальными условиями и желанием со временем влиться в международную интеллектуальную элиту. Другая часть научной молодежи в силу ряда причин (например, недостаточного знания языков и неактуальности темы исследований для зарубежных научных центров) ориентирована на то, чтобы продолжать работать в России – но она в большей степени зависит от академического начальства.

В связи с этим необходимо отдельно сказать о руководящем звене академической корпорации – руководстве институтов РАН, которые могли бы мобилизовать своих сотрудников для противостояния реформе. Однако большинству из них свойственен конформизм, присущий в целом современной российской элиты, извлекшей из опыта «нулевых» годов основной урок – ссориться с властью запредельно рискованно. Не случайно, что большинство руководителей академических институтов не поощряли приход своих подчиненных на несанкционированные акции у Госдумы. А неформальным лидером протестующих академиков стал 74-летний действительный член РАН Владимир Захаров, который в 2003 году покинул пост директора Института теоретической физики имени Л.Д.Ландау и с этого времени является лишь заведующим сектором в ФИАН. Он является одним из наиболее цитируемых членов Академии, но при этом не обладает достаточным аппаратным влиянием внутри РАН.

Вместе с Захаровым выйти к зданию Госдумы призвали ученых еще два академика - профессор физического факультета МГУ Валерий Рубаков и единственный директор академического учреждения среди подписантов, директор Института проблем передачи информации им. А.А.Харкевича Александр Кулешов. Его заместитель, профессор Михаил Гельфанд, был одним из сторонников реформы РАН, но сейчас принадлежит к числу активных критиков административных методов ее проведения. По мнению Гельфанда, «объявленная квази-реформа способствовала консолидации научного сообщества и высвобождению его социальной энергии» и «было бы крайне важно сохранить этот заряд, направив его на реальную, необходимую реформу системы науки в России – как академической, так и университетской».

Однако у большинства научных руководителей есть большой опыт конформизма, который нарабатывался в предыдущие годы, причем это относится к представителям различных наук. Так, в 2002 году тогдашний директор Института отечественной истории РАН Андрей Сахаров принял активное участие в проведении при поддержке Администрации президента конференции в Калининграде, ставшей площадкой для продвижения тезиса об исконно славянском характере Восточной Пруссии. Правда, вскоре эта тема перестала политическую актуальность из-за дружественных отношений Владимира Путина и Герхарда Шрёдера, но оппоненты Сахарова, причисленные к «норманнистам», были вынуждены покинуть институт. А когда в 2008 году академики не переизбрали Сахарова директором института на следующий срок, президиум РАН не утвердил это решение, оставив его исполнять обязанности директора еще на полтора года.

А видные специалисты РАН в области естественных наук оказались вовлечены в 2009 году в «петрикгейт» - скандальную историю, связанную с высокими оценками деятельности Виктора Петрика, изобретателя и бизнесмена, связанного с тогдашним спикером Госдумы Борисом Грызловым. Так, вице-президент РАН и директор Института проблем химической физики РАН Сергей Алдошин присутствовал на экспериментах Петрика и заявил, что «за теми явлениями, которые сегодня были продемонстрированы (и с нашим участием), стоит, конечно, очень серьезная наука». Позднее он утверждал, что высказывался с иронией, но этот аргумент выглядел неубедительно. Кстати, Алдошин сохранил свой пост и при Владимире Фортове, но в нынешнем месяце был исключен из комиссии по управлению имуществом РАН «в целях устранения нарушений, которые были выявлены в ходе проверки, проведенной Генпрокуратурой РФ».

Кроме Алдошина высоко оценили работы Петрика и некоторые другие деятели РАН. Так, академик Игорь Еременко утверждал, что «такие разработки в нашей стране должны не просто приветствоваться, но они должны моментально реализовываться». А директор Института общей и неорганической химии им. Н. С. Курнакова, академик Владимир Новоторцев заявил, что «Петрик Виктор Иванович сделал гениальное открытие, и если бы оно было вовремя и быстро поддержано, то мы вступаем, действительно, в новую эру, где будут работать такие вот тепловые батареи. Я считаю, что это очень здорово!». Только после протестов научной общественности, включая и нескольких академиков (ныне покойного председателя Комиссии по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований Эдуарда Круглякова и его преемника в этом качестве Евгения Александрова, а также упомянутого выше Владимира Захарова), РАН была вынуждена создать официальную комиссию, заявившую, что «деятельность г-на В. И. Петрика лежит не в сфере науки, а в сфере бизнеса и изобретательства» и разоблачившую явную некомпетентность этого деятеля.

Конформизм руководства РАН позволял ему в течение долгого времени поддерживать нормальные отношения с руководством страны, у которого «не доходили руки» до Академии, и при этом сохранять статус кво, не занимаясь даже минимальным реформированием. Теперь же, когда речь идет о конфликте, руководители многих академических структур, скорее всего, будут стремиться «выживать» в индивидуальном порядке, раз уж не удалось договориться с Кремлем о масштабном компромиссе. А словесная критика некоторыми из них законопроекта не вызывает особого беспокойства у власти, которая всерьез опасается лишь жестких массовых действий. Тем более, что президент РАН Владимир Фортов уже заявил, что «если закон будет одобрен Советом Федерации и одобрен президентом, академии ничего не останется, как его выполнить».

Алексей Макаркин – первый вице-президент Центра политических технологий

Версия для печати