12.12.2013 | Алексей Рощин

Страна утраченной эмпатии

Многие уже не раз обращали внимание, что у нас в России людикак-то на удивление толерантны к огласке различных случаев террора мирныхграждан, садизма, пыток в милицейских отделениях и в тюрьмах, «судебным ошибкам»,в результате которых невиновные люди получают невероятные сроки, и т.п. Не разотмечалось, что россияне удивительно спокойно переживают даже самые шокирующиевещи – скажем, случаи насилия и жестоких убийств детей. В той же Европе – как,например, не так давно в Дании – публика гораздо более возбудима: их небольшие(по сравнению с российскими мегаполисами) города то и дело сотрясаютмноготысячные, порой даже стотысячные демонстрации и митинги, устраиваемыевозмущенными гражданами, прознавшими, к примеру, об орудующей в стране бандепедофилов-убийц или чем-то в этом роде. А что творится, если вскрываются фактыпыток со стороны «правоохранителей»!  

У нас же – тишина. Хотя в массовые медиа периодическипроникают дикие, по европейским меркам, скандалы: то смерть арестованного положному обвинению Магнитского в тюрьме от пыток и отсутствия медпомощи; то нетак давно вскрывшиеся факты пыток в Санкт-Петербургских и казанских отделенияхмилиции; то массовые убийства мирных женщин и детей по типу Кущевки… Можно вспомнитьи грандиозные катастрофы, связанные с человеческими жертвами – например, взрывына шахтах или та же авария на СШГЭС – в западных странах такие жуткие по своимпоследствиям события тоже, как правило, становятся поводом для различных акцийгражданского протеста. Не говорим уж о таких весьма неоднозначных порезультатам действий спецслужб терактах, как «Норд-Ост» и Беслан: во многихстранах спецслужбы не смогли бы столь вольно отнестись к сохранности жизнейзаложников (в особенности женщин и детей) ИМЕННО потому, что побоялись бысильного общественного резонанса. Как видим, в России это не создалоспецслужбам практически никаких проблем – никакого «низового» резонанса простоне было. 

Примеров можно привести еще массу, их общая особенность –практическое отсутствие какой бы то ни было реакции российской «улицы», то естьрядовых граждан. Все российские скандалы, связанные с пытками, убийствамидетей, вопиющим глумлением судебной системы над невиновными людьми и пр., носяту нас чисто медийный характер, то есть они начинаются в прессе и в ней же, какправило, и заканчиваются. 

Почему так? Почему мы, россияне, столь инертны в сравнении сдругими такими же, как мы, «белыми людьми»? Безусловно, на то есть причиныюридические (несовершенство законодательства о митингах), политические (встране неразвита политическая жизнь), исторические (после стольких летбольшевизма у людей нет привычки собираться на самостийные митинги)… Новсе-таки, как мне кажется, одна из важнейших причин –социально-психологическая. А именно – у наших людей действительно естьзначительные (в сравнении с тем же Западом) проблемы с эмпатией. 

Что такое эмпатия

Вообще эмпатия – это качество, изначально присущее виду homosapiens. Более того, есть она и у многих высших животных. Словари определяютэмпатию как «способность сопереживать эмоциональному состоянию другогочеловека». Говоря попросту, это способность чувствовать эмоцию другого. 

Вполне возможно, что отдельной особи способность ощущать,скажем, боль и страдания другого существа особой радости не доставляют, однакоясно, что в принципе это качество весьма полезно для выживания вида: онопобуждает людей и зверей помогать более слабым и может служить лучшейсохранности популяции. 

Более того, можно сказать, что в ряде случаев эмпатия действительно«прописана» в генах: например, все мы «запрограммированы» так, что плач ребенкавнушает нам беспокойство, «действует на нервы», побуждает сделать что-нибудьдля малыша. Детский плач действует на всех – независимо от того, любит или нелюбит детей тот или та, кто его слышит. Так уж задумала мать-природа, видимо,считая, что человекообразным обезьянам особенно важно всем миром заботиться одетях; слишком долог у них период взросления и, соответственно, относительнойбеспомощности… 

А теперь давайте прочтем этот фрагмент из знаменитых «ПисемШолохова Сталину» - тех самых, где то ли автор, то ли не автор «Тихого Дона»описывал вождю особенности коллективизации на Кубани. 

«Было официально истрожайше воспрещено остальным колхозникам пускать в свои дома ночевать илигреться выселенных. Им надлежало жить в сараях, в погребах, на улицах, в садах.Население было предупреждено: кто пустит выселенную семью — будет сам выселен ссемьей. И выселяли только за то, что какой-нибудь колхозник, тронутый ревом замерзающихдетишек, пускал своего выселенного соседа погреться. 1090 семей при20-градусном морозе изо дня в день круглые сутки жили на улице. Днем, как тени,слонялись около своих замкнутых домов, а по ночам искали убежища от холода всараях, в мякинниках. Но по закону, установленному крайкомом, им и там нельзябыло ночевать! Председатели сельских советов и секретари ячеек посылали поулицам патрули, которые шарили по сараям и выгоняли семьи выкинутых из домовколхозников на улицы.

Я видел такое, чегонельзя забыть до смерти: в хутаре Волоховском Лебяженского колхоза ночью, налютом ветру, на морозе, когда даже собаки прячутся от холода, семьи выкинутыхиз домов жгли на проулках костры и сидели возле огня. Детей заворачивали влохмотья и клали на оттаявшую от огня землю. Сплошной детский крик стоял надпроулками. Да разве же можно так издеваться над людьми?!

Мне казалось, что этоодин из овчинниковских перегибов, но в конце января или в начале февраля вВешенскую приехал секретарь крайкома Зимин. По пути в Вешенскую он пробыл двачаса в Чукаринском колхозе и на бюро РК выступил по поводу хода хлебозаготовокв этом колхозе. Первый вопрос, который он задал присутствовавшему на бюросекретарю Чукаринской ячейки: «Сколько у тебя выселенных из домов?». «Сороквосемь хозяйств». «Где они ночуют?» Секретарь ячейки засмеялся, потом ответил,что ночуют, мол, где придется. Зимин ему на это сказал: «А должны ночевать не уродственников, не в помещениях, а на улице!». После этого по району взяли линиюеще круче. И выселенные стали замерзать…» 

Еще раз представим себе эту картину: богатое русское село.Мороз. На морозе слышны плач и стоны детей и матерей, которые в буквальномсмысле замерзают заживо. Эти крики и плач слушают целыми сутками станичники всвоих теплых домах – но пускать замерзающих в свои дома НЕЛЬЗЯ, таков строгийприказ Советской власти… 

На что это более всего похоже? Садизм, «перегибы на местах»,«головокружение от успехов»? Безусловно, так. Но есть и еще кое-что. Вспомнимописанный «эксперимент с шестью обезьянами» (см. статью "Психология совка": http://politcom.ru/16871.html). Разве не похоже всёпроисходившее в станице – и видимо, еще в сотнях и тысячах подобных станиц,деревень, сел и аулов по всему коллективизируемому СССР – на какой-то безумный обучающийэксперимент? Эксперимент, в котором с людьми обращались примерно как с теми жеобезьянами? 

Чему же «обучали» станичников коммунисты? И вообще, что этоза обучение – ведь выселенные женщины и дети, очевидно, заболевали и умирали. «Обучали»не их. Для коммунистов выселенные «кулаки» - расходный материал. Истинныйобъект обучения, точнее НАУЧЕНИЯ, – те станичники, которые оставались в домах ипотом должны были старательно работать на Советскую власть в колхозах и настройках коммунизма. Чему же их «научали»? А именно этому – подавлять эмпатию.Так же, как наших шестерых обезьян учили подавлять естественное чувство голода,вызываемое видом аппетитных фруктов. 

В обоих случаях налицо безусловный (!) рефлекс. Бананвызывает у здоровой обезьяны слюноотделение и желание его схватить; плачзамерзающего у тебя под окном ребенка, как мы уже говорили, вызывает столь жебезусловное желание что-то для этого ребенка сделать. Это Природа! 

Однако большевики спор с природой считали для себя деломпривычным. «Течет вода Кубань-реки, куда велят большевики». В данном случае – Шолоховне зря выяснил, что происходившее было не «инициативой с мест», а партийнымуказанием – партия четко указала, наличие какого чувства у своих колхозниковсчитает абсолютно нежелательным. Как видим, с теми, кто поддавался «животному»чувству и пускал несчастных в дом погреться, не церемонились ни минуты – тут жесамих вышвыривали на мороз, вместе со всей семьей. 

Именно это я и называю «созданием нового человека». НовыйЧеловек, по мысли архитекторов Светлого Коммунистического Завтра, долженспокойно сидеть дома и, скажем, пить чай, никак не реагируя на плач и крикизамерзающих прямо у него под окнами почти раздетых в мороз односельчан. Важнопонять, что большевики в данном случае стремились «вырезать», удалить у будущихколхозников не сочувствие как таковое, а именно эмпатию – способность кчувству, к восприятию чувства других людей.  

В дальнейшем, если мы посмотрим на историю СССР, вособенности – на историю так называемого «диссидентского движения», мы увидим,что «научение» не прошло даром. В точности как в нашем примере с обезьянами, всоциуме закрепилось убеждение, что всем тем, кто находится в конфликте сгосударством «рабочих и крестьян», то есть «политическим», просто НЕЛЬЗЯСОЧУВСТОВАТЬ. 

Способы подавления эмпатии

Безусловно, в СССР применялись и другие способы «подавленияэмпатии». Например – непременное «единогласие». Многими наблюдателиретроспективно с удивлением отмечали, что при Советах государству и егопартийным органам было недостаточно осудить какого-нибудь человека или«антипартийную группу» простым большинством голосов. Нет, решение непременнодолжно было бы быть единогласным, а в адрес «отщепенцев» со словами гнева ипрезрения должны были выступить чуть ли не все поголовно. Даже отказпроголосовать, сказавшись «больным», требовал особого гражданского мужества ирассматривался мемуаристами чуть ли не как подвиг, на который были способныединицы. 

Почему это делалось? Какой был в этом психологический смысл?Смысл все тот же – подавление эмпатии. Человек, на которого обрушилась вся мощьгосударственного или партийного аппарата, пусть даже он осужден за реальныегрехи, априори вызывает сочувствие… точнее, должен вызывать его у тех, в комеще жива способность к эмпатии. И именно пробуждения эмпатии Советская властьстремилась всячески избежать. Потому и должен был всякий потенциальный«сочувствующий» с максимально возможным пылом осудить «отщепенца», прооратьпублично, что ему еще «мало дали», потребовать «расстрелять как бешеную собаку»и т.п. За натуральностью выражения «гнева» бдительно следили «старшиетоварищи», и горе было тому, кто «осуждал» не слишком ретиво… 

Отсюда же – неформальный, но явственный для всех запрет налюбые контакты с «наказанным» властью. Многочисленные мемуаристы советской порырассказывали, как в моменты «опалы» вокруг них мгновенно образовывалось«безвоздушное пространство», все «друзья и коллеги» моментально испарялись из зонывидимости. Почему? Опять же – все были в курсе негласного правила, что с«наказанным» общаться нельзя, это табу. Откуда это «знание»? Да оттуда же,откуда у обезьян из эксперимента. 

В некоторых мемуарах авторы с каким-то удивлением вспоминаюто смельчаках, которые не покидали их даже в самые тяжелые моменты «опалы» -давали подработки, помогали с едой и одеждой – и их даже никто за это ненаказывал! Думается, тут тот же самый случай: экспериментаторы с брандспойтамидавно уже думать забыли о своем «эксперименте» - а обезьяны все еще ходятголодными под связкой бананов, опасаясь, что к ним притронутся. «Таков обычай!» 

В СССР также действовал еще один мощнейший механизмподавления эмпатии – это Советская Армия. Каждые полгода она поставляла в«народное хозяйство» миллионы молодых мужчин с надежно блокированнойспособностью к эмпатии.  

Каким образом? Это достигалось «само» через господствовавшийпрактически во всех воинских частях социально-психологический механизм«дедовщины». Более подробно о «дедовщине» см. мое специальное исследованиеданного феномена, здесь же лишь отмечу, что «дедовщина» в армии, построенная нанепрерывных издевательствах и унижениях, служит, в частности, прекрасным средствомподавления эмпатии. В военской части, пораженной «дедовщиной», склонный кэмпатии военнослужащий просто не мог долго протянуть в казарме: постоянноелицезрение сцен насилия и унижения собственных «однополчан» этому малоспособствует. В результате те призывники, кто изначально был мало склонен кэмпатии, «дубели» в армии окончательно. Те же, в ком эта способность оставаласьжива, или вступали в безнадежный конфликт со всем «воинским коллективом»,включая офицеров, и погибали (избиение «дедами», самоубийство), или же –подобно шолоховским станичникам – приучались успешно давить в себе непрошенныечувства. 

Отступление о чувствах

Кстати, о непрошенных чувствах. Многие люди, мало знакомые спсихологией, склонны считать эмоции вредными. Они, дескать, лишь мешаютэффективно принимать решения и достигать поставленных целей, «путают» человека,«превращают его в размазню» и т.п. Вот, дескать, как было бы здорово, если бможно было у человека эмоции вообще отключить! Какой бы эффективный получилсядеятель, настоящий мачо или, на худой конец, женщина-вамп! Не правда ли?

Увы, не правда. Точнее сказать, дело обстоит прямопротивоположным образом. В психиатрии психические расстройства, связанные с«отключением» эмоциональной сферы у больных, достаточно хорошо известны.Вызывается это, как правило, органическими поражениями головного мозга. Такиебольные, в самом деле, не в состоянии испытывать практически никакие эмоции… ноэто вовсе не делает «эффективными биороботами». 

Наоборот: главная проблема «безэмоциональных» больныхзаключается в том, что они вообще, оказывается, неспособны к действиям! Нетэмоций – нет мотивации, нет мотивации – нет действий. Главная проблемапсихиатров с больными без эмоций – научить их принимать хоть какие-то, самыепростейшие решения, типа – есть кашу или овощи, лежать или стоять и т.п.Интеллектуально они, как правило, вполне сохранны, могут многое объяснить, обовсем поговорить, все обосновать… Единственное – сделать ничего не могут. 

Не правда ли, есть что-то похожее на наш народ, «дорогихроссиян»? Та же, удивляющая многих, вялость и апатия, неспособность отстаиватьдаже свои простейшие права. У нашего народа, как у социального организма, тоже,как видим, отключены эмоции… Точнее, то, что я бы назвал «Главной СоциальнойЭмоцией» - эмпатию. Нет эмпатии – нет и социальных действий. А ее в самом деленет – она надежно блокирована. 

Возможно, именно поэтому у нас в стране до сих пор находитсяв столь странном, полумертвом состоянии профсоюзное движение. Ведь в основелюбых профсоюзных действий лежит СОЛИДАРНОСТЬ, а солидарность невозможна безэмпатии. Эмпатия – основа солидарности. Иначе зачем люди будут начинатьзабастовку, требуя, к примеру, вернуть работу своим уволенным товарищам? 

Если нет эмпатии – то есть активного сопереживания тем, комув настоящий момент еще хуже, чем тебе – тогда «эмпатоэктомированному»приходится прибегать к рациональным доводам, типа «если я не выступлю сейчас вподдержку уволенных, то завтра, возможно, уже уволят меня…» Проблема всехрациональных доводов в том, что они – как мы уже знаем от психиатров – не могутсоставлять надежной мотивационной основы. И понятно, почему: ведь на любойдовод «за» всегда можно найти десяток «против» и еще сотню «не совсем за». 

В итоге профсоюзники вяло обмениваются между собойразличными доводами за и против, а профсоюз влачит в основном виртуальноесуществование…

Попытка самоанализа

Рассуждая об не совсем приятных особенностях собственногонарода, всегда надо иметь в виду, что ты тем самым, в определенном смысле,выносишь приговор и самому себе. Ведь о чем мы сейчас говорим? По сути, о чем-товроде «народного БИОСа». О неких «предпрограммах», заложенных в наше сознание иподсознание, по сути, еще до нашего рождения. 

Значит, строго логически говоря, все это должно бытьхарактерно и для меня самого. Я ведь тоже – часть народа. Значит, мой БИОС,если хотите, точно так же поврежден. Тот есть описанное «нарушение эмпатии»должно быть характерно и для меня самого… 

Я думал над этим. И все время возвращался к своей большойработе над проблемой «дедовщины в армии». Я ведь действительно много копался вовсем этом – разговаривал с дембелями, читал отчеты, делал классификации… Впроцессе ко мне периодически приходила шальная мысль, что «в этом есть что-тоне то».

Я все-таки думаю, что человеку с нормальной эмпатией было бычрезвычайно трудно перебирать все эти случаи стационарных издевательств,составляющих суть нашей армии; издевательств, поставленных «на поток», ставшихсистемой. Описывать эту систему, выяснять ее целесообразность – зачем? Думаю,что для человека с развитым даром сопереживания все это было бы слишком тяжело«изучать». Возможно, в том, что я выбрал само это направление, проявляется этотвнутренний порок – сниженная эмпатия. 

Коммунистический парадокс

Из всего вышеизложенного есть одно следствие, которое можнодаже счесть забавным. Очень похоже, что коммунистическая пропаганда имеетчрезвычайно мало шансов на успех именно у нас, в постсовке.

Почему? Ответ прост. Исторически и содержательно «красная»пропаганда чрезвычайно эмоциональна и даже слезлива. В сущности, она вся ипостроена на эксплуатации чувства «братства» и той же самой эмпатии. Вспомнимхотя бы текст самой популярной революционной песни времен ВОСР – «Варшавянки»: «Мретв наши дни с голодухи рабочий, станем ли, братцы, мы дальше молчать?» 

В России 10-х годов прошлого века песня имела несомненныйуспех, звала людей на баррикады. Однако теперь, в 10-х годах века нынешнего, мыимеем народ, прошедший через долгое и целенаправленное «психическоемоделирование» теми же коммунистами. И как теперь подействует на народ«Варшавянка»? Да никак, и это совершенно очевидно. Наши люди даже не поймут, очем тут, собственно, речь. Мрет с голодухи какой-то рабочий… НУ И ЧТО? А какие,собственно, действия ожидаются от нас? Мы-то при чем тут? 

Современные коммунисты, трогательно привыкшие действовать«по старинке», от подобных вопросов, совершенно ЕСТЕСТВЕННЫХ для Новых Людей,ими же и выведенных, буквально теряются. Однако современным россиянамдействительно непонятно, чего от них добиваются россказнями о голодухе каких-тоневедомых рабочих. 

Увы, из этого видна и изначальная обреченность «голодовок»типа той, что затеял Шеин в своей Астрахани. «Голодовка протеста» - это вообщепо самой своей сути акция, целиком нацеленная на людей с развитой эмпатией.«Человек голодает», «ему плохо», «у него, наверно, жуткая слабость», «он награни смерти», «как это остановить??!» - вот какие мысли должны, по идее,давить на современников голодающего. 

Однако у нас у всех в анамнезе – крики и плач полураздетыхдетей, замерзающих под окнами наших дедов. Почему они на них не реагировали, мыуже давно забыли, но точно помним, что реагировать НЕЛЬЗЯ. Конечно, в этойситуации никакие голодающие шеины не имеют ни малейшего шанса привлечь нашевнимание. Лишенный эмпатии постсоветский человек просто тупо, в полном недоумениисмотрит на Шеина, откровенно НЕ ВРУБАЯСЬ, что этот человек хочет и зачем он этовсе делает. Смотрит недолго, а отворотив взгляд, забывает о нелепом голодающемнавсегда. 

Вспомним единственные по-настоящему массовые митингипоследнего времени – Болотную и Сахарова. Чем они были вызваны? Что заставилоМАССЫ выйти все-таки на улицы? Кому эти массы сочувствовали? Да никому, и вэтом заключается второй величайший парадокс нашего времени. Ни пыткибеззащитных, ни убийства детей в «нулевых» и начале «десятых» не заставиливыйти и сотую часть «новых сердитых».  

А что же их спровоцировало? Абсолютно РАЦИОНАЛЬНАЯ причина –то, что бюллетени не так посчитали. С ошибками. В сумме должно быть 100%, а потелевизору показали 146%. Это НЕПОРЯДОК. 

У нас нет эмпатии, вот в чем дело. Мы не можем спорить свластью из-за ерунды наподобие человеческих страданий или, ха-ха, слезинкиребенка. А вот арифметические ошибки – это другое дело. Это МОЖНО. За указаниена ошибки в расчетах даже тов. Сталин не расстреливал, а даже, бывало, инаграждал… Как ни странно, но на откровенно лоялистский («ребята, вынеправильно считаете!») характер «протестов» зимой позапрошлого года обратиливнимание очень немногие. 

Версия для печати