06.03.2014 | Сергей Маркедонов

Национальное самоопределение: о контекстах и стандартах

Ситуация на Украине по интенсивности дискуссий сегодня оставила далеко позади ближневосточные и кавказские сюжеты. Еще вчера положение дел на Крымском полуострове интересовало довольно узкий круг специалистов по постсоветскому регионоведению. Сегодня оно находится в фокусе внимания. До этого последним крупным всплеском интереса к Крыму может считаться спор осени 2008 года, когда одним из наиболее популярных вопросов, задаваемых западными политиками и политологами, был: «Кто следующий после Грузии?».

Украина рассматривалась тогда, как следующая геополитическая цель Москвы, а Крым, как территория - претендент на роль «второй Абхазии». Однако пять с лишним лет назад страхам и алармистским прогнозам не суждено было сбыться. Об угрозе «крымского сепаратизма» забыли, но нынешний украинский кризис эту проблему снова до предела актуализировал. И снова компаративистские упражнения на тему крымско-абхазских или крымско-югоосетинских параллелей заполнили ведущие печатные и электронные СМИ, не говоря уже о социальных сетях. «На Западе уверены, что Киев окончательно проиграл Москве Крым и уже не сумеет восстановить контроль над автономией. Думаю, Крым впору сравнивать с Абхазией и Южной Осетией»,- констатирует британский политолог Бобо Ло, представляющий авторитетный «мозговой центр» Chatham House.

Но насколько вообще уместны параллели между разными автономиями (бывшими и нынешними) бывшего Союзного государства, если помимо некоторых общих черт (все коллизии с их самоопределением являются последствием распада СССР), в них намного больше отличий. Взять хотя бы географию. Крым не имеет с РФ общей сухопутной границы в отличие от Абхазии и Южной Осетии (мост через Керченский пролив еще надо построить!). Несопоставимы и количественные показатели населения всех этих регионов. В Абхазии (если полагаться на данные переписи 2011 года, которые вызывают определенные сомнения) проживает чуть более 240 тысяч человек. Если говорить о населении Южной Осетии, то впору писать на эту тему отдельное исследование. Так по данным югоосетинской администрации количество проживающих в частично признанной республике будет порядка 70 тысяч человек, в то время, как официальный Тбилиси называет цифру 8-10 тысяч, а правозащитники- 25-30 тысяч человек. Как бы то ни было, а все обозначенные выше цифры выглядят весьма скромно по сравнению с Крымом, где численность населения превышает 2, 4 миллиона человек.

При этом на Крымском полуострове в отличие от Абхазии и Южной Осетии после распада СССР не было затяжных этнополитических конфликтов. Сегодня, когда мода на сравнение событий 2008 и 2014 годов набирает обороты, следовало бы иметь в виду, что постановка анализа конфликтной динамики с ног на голову не является методологически безупречным решением. Официальный Тбилиси утратил свой контроль над двумя бывшими автономиями не в 2008 году, а значительно раньше. Да, в течение 1992-2008 гг. Грузия сохраняла свою юрисдикцию над некоторыми территориями двух на тот момент непризнанных образований (Кодорское ущелье в Абхазии, Ахалгорский район и Лихавский коридор в Южной Осетии). Особая статья Гальский район Абхазии, где грузинский контроль был до предела ограничен поддержкой партизанских формирований, выплатой пенсий и раздачей паспортов Грузии местному населению. Но везде, где такого контроля не было, отсутствовали грузинские полицейские, военные, налоговые сборы и выплаты пенсий и других государственных платежей, система образования. Не говоря уже о выборах абхазского и югоосетинского парламента и президента, легитимности де-факто властей у жителей непризнанных республик. В августе 2008 года Грузия утратила юрисдикцию над своими бывшими автономиями полностью. При этом они получили (правда, ограниченное) международное признание. В случае же с Крымом ничего подобного до 2014 года не было.

Исключать превращения Крыма в новое де-факто образование сегодня нельзя. И мы видим разворачивающуюся прямо на глазах корректировку формулировок крымского референдума (включая и перенос дат его проведения). Если на первом этапе это не выглядело, как полный разрыв с украинским государством и его политико-правовым пространством. Апелляция к прежним крымским конституционным документам (принятым уже в период после распада СССР и обретения Украиной независимости) говорила, скорее, о стремлении к повышению статуса. Но 6 марта 2014 года был внесен вопрос: «Вы за воссоединение Крыма с Россией на правах субъекта Российской Федерации?» Наряду с ним был предложен еще один вариант: «Вы за восстановление действия Конституции Республики Крым 1992 года, и за статус Крыма, как части Украины?». И дальнейшая радикализация требований инициаторов референдума зависит от многих факторов. Не только от того, как на это посмотрит Москва, но и от позиции Киева. Кампания по организации волеизъявления на полуострове пройдет на фоне разворачивания президентских выборов на Украине. Ясное дело, вопросы региональной политики, федерализации страны, ее издержках и выгодах станут ключевыми сюжетами в повестке дня всех претендентов на пост главы Украинского государства.

В любом случае выбор Крыма, равно как и самоопределение Абхазии и Южной Осетии вкупе с позициями Кремля и всех других заинтересованных игроков исторически контекстуален. Решение от 26 августа 2008 было принято во вполне определенных политических условиях, которые раньше отсутствовали или были ничтожно малыми величинами, которые можно было игнорировать. До августа 2008 года официальный Кремль (и присные депутаты) признавали территориальную целостность Грузинского государства. В 1994—1999 годах Москва в полном объеме осуществляла блокаду Абхазии. Более того, в 1996 году Россия вместе с Грузией подвигла Совет глав государств СНГ на принятие санкций по отношению к сепаратистским образованиям и вплоть до 1998 года жестко давила на Сухуми, «принуждая» Абхазию к миру, то есть к принятию плана общего государства (с Грузией, естественно). До сих пор в Сухуми персоны Бориса Ельцина и Евгения Примакова (главы МИД РФ начиная с января 1996 года по сентябрь 1998 года) вызывают, мягко говоря, неоднозначную реакцию.

Затем граница по реке Псоу стала более прозрачной для жителей Абхазии и российских туристов. В чем причина такой трансформации? Только в одном — политическом контексте. В 1994—1996 годах РФ проводила в Чечне первую антисепаратистскую операцию. Учитывая тот факт, что дудаевская Ичкерия была союзницей Абхазии (17 августа 1992 года через 3 дня после начала грузино-абхазской войны в Грозном прошла сессия парламента Конфедерации горских народов Кавказа, на которой выдвинут политический лозунг «Руки прочь от Абхазии!»), Москва страховалась от открытия возможного «второго фронта». Как только стало понятно, что интересы Ичкерии и Абхазии не совпадают (в 1990-е годы были даже жесткие столкновения чеченцев и абхазов), политика Москвы стала намного мягче. По мере того как у РФ и тогда еще непризнанной республики обнаруживались общие точки соприкосновения позиций, Москва и Сухуми сближались.

И все же в ту пору, когда конфликты на Южном Кавказе были «заморожены», Кремль не стремился предопределить статус двух бывших грузинских автономий. Даже, несмотря на многократные требования их лидеров, референдумы в пользу пророссийского геополитического проекта. Россия давала свое согласие на существование де-факто государственных образований как на главный итог конфликтов. «Замороженный статус» предполагал отложенное разрешение этнополитического противостояния до лучших времен (более выгодной политической конъюнктуры, достижения компромисса между сторонами). Таким образом, нерешенный статус де-факто государств отражал политические реальности 1990-х — начала 2000-х годов.

Заметим попутно, что не только и не столько Москва запустила процесс «разморозки» конфликтов. Россия «доломала» то, что начала Грузия, решившись на жесткий ответ в августе 2008 года (сопровождаемый многочисленными эксцессами в виде изгнания грузинского населения из Южной Осетии или взятия под временный контроль Гори, Поти и других грузинских территорий, не имеющих отношения к зонам конфликтов). В Южной Осетии «разморозка» началась в 2004 году (когда грузинские формирования в нарушение Дагомысских соглашений ввели на территорию бывшей автономии тяжелую технику). В Абхазии этот же процесс был запущен в 2006 году, когда в нарушение Московских соглашений 1994 года Грузия ввела в верхнюю часть Кодорского ущелья (объявленную демилитаризованной) воинские подразделения.

При этом до 2008 года Москва продолжала стремиться к сохранению статус-кво. Весьма показательно, что на встречах с Михаилом Саакашвили Владимир Путин не раз говорил о том, что от его дачи до грузинской (не абхазской!) границы рукой подать. Даже в заявлении нижней палаты Федерального собрания РФ от 21 марта 2008 года черным по белому было зафиксировано: «Государственная Дума уважает суверенитет и территориальную целостность Грузии и Молдавии в рамках их международно-признанных границ. Вместе с тем депутаты Государственной Думы считают, что начавшийся процесс признания Косово идет вразрез с нормами международного права. Абхазия, Южная Осетия и Приднестровье, построившие за годы своей фактической независимости демократические государства со всеми атрибутами власти, имеют гораздо больше оснований претендовать на международное признание, чем Косово». И даже давая в апреле 2008 года свои последние перед уходом президентские поручения федеральному правительству «предметно помочь» населению двух тогда еще не признанных никем республик, Владимир Путин подчеркивал исключительно гуманитарный характер данных мер, никак не связывая их с угрозой территориальной целостности Грузии.

Рубежом в эволюции политики Кремля стали события «горячего августа» 2008 года. После того как все существовавшие форматы мирного урегулирования были разрушены, говорить о продолжении прежнего курса не представлялось возможным. Решившись на «цхинвальский блицкриг», Саакашвили окончательно ликвидировал возможности для мирной интеграции двух мятежных республик.

Если же говорить о Крыме, то пик «крымского сепаратизма» пришелся на 1994 год, когда движение с характерным названием «Россия» победило на президентских выборах, имело солидное влияние и в парламенте автономии. Однако авторитарно-популистский стиль его лидера Юрия Мешкова привели его к конфликту со вчерашними соратниками, крымскими депутатами. Этим тогдашняя украинская центральная власть умело воспользовалась, вообще отменив пост президента в Крыму. И опять же Москва не пыталась оседлать «крымский фактор», ибо на тот момент не видела угрозы своим интересам со стороны Киева. Вторым фактором, усыпившим «крымский сепаратизм» стало подписание российско-украинского «Большого Договора», в котором Москва признала границы независимой Украины. Заметим, что пролонгация этого документа произошла практически сразу же после завершения «пятидневной войны» 2008 года на Кавказе, когда украинским президентом был не просто жесткий оппонент Москвы, но и друг тогдашнего грузинского лидера Михаила Саакашвили Виктор Ющенко. Еще раз повторюсь, в то время тема «следующей цели Москвы» была крайне популярной.

И не будь революционной смены власти в Киеве, сопровождающейся целым рядом символических шагов новой власти (взять хотя бы отмену региональных языков, чрезмерную политизацию истории), «крымский сепаратизм» находился бы в спящем состоянии и далеко не факт, что проснулся когда-нибудь. За двадцать лет постсоветского развития крымские политические и деловые элиты были в значительной степени инкорпорированы в общеукраинские процессы. И от радикальных действий их удерживало балансирование между прорусскими и крымско-татарскими движениями Крыма.

Из 2014 года будет справедливым сказать, что признание Абхазии и Южной Осетии было рискованным шагом для российской политики. Однако после «горячего августа» у Москвы был узкий коридор возможностей. Либо проявить слабость (и тем самым спровоцировать внутриполитическую нестабильность на Северном Кавказе), либо юридически закрепить новые реалии и российский легитимный интерес. Тогда был выбран второй вариант, хотя рисков в виде возможной мультипликации национального самоопределения никто не отменял и сегодня. Возможное признание Крыма или его присоединение к России будет еще более рискованным шагом. При любом из этих сценариев Москве придется иметь дело с широчайшим кругом вызовов, начиная от снабжения полуострова пресной водой и электричеством, а также его социального обеспечения, до проблем интеграции крымских татар и решения вопросов земельных отношений, межэтнических отношений и религиозной политики. Каждая из перечисленных проблем таит в себе массу опасностей и непредсказуемости. Не говоря уже о том, что международный резонанс от такого выбора окажется куда более широким, чем в кавказских случаях. Однако и здесь это или прямо противоположное решение будет определяться конкретным контекстом (набор вызовов и ответов), а не неким общим генеральным планом Кремля по отнятию территорий у соседних стран. Просто потому, что политика Москвы в Евразии - это не движение в одну сторону. Это - встречное движение, как минимум, двух «потоков». Как поведет себя Киев в случае оглашения итогов крымского волеизъявления? Начнет переговоры, предложит свою альтернативу или просто отменит автономию? По аналогичному пути уже прошли Грузия в Южной Осетии, Сербия в Косово и Азербайджан в Нагорном Карабахе. Стоило бы подумать над данной опцией. Весьма проблематично, что это - оптимальный выбор.

Тем паче, что «лихие 1990-е» дали примеры и иных моделей «сборки» расколотой страны. Так Татарстан не просто заявил в декабре 1991 года о вхождении в СНГ напрямую, минуя Россию, но и провел 21 марта 1992 года референдум о независимости (!), бойкотировал подписание федеративного договора (31 марта 1992 года), а также общероссийский конституционный референдум и выборы парламента в декабре 1993 года. Однако в итоге сложнейших переговоров и торга между Москвой и Казанью была найдена модель разграничения полномочий и предметов ведения. Эта модель считается одним из наиболее успешных сценариев выхода из этнополитического кризиса на просторах бывшего Советского Союза. Неслучайно к ней апеллирует и официальный Баку, предлагая взять ее за основу при разрешении нагорно-карабахского конфликта. Впрочем, и здесь игнорируется контекст. Москва и Казань не противостояли друг другу в военном отношении, а данный конфликт решался исключительно за столом переговоров. Не будь этого условия, нечего сегодня было бы рассматривать, как паттерн для других.

В августе 2008 года постсоветское пространство стало другим. В 2014 году оно также имеет все шансы на серьезную трансформацию. По какому пути эта трансформация пройдет - ключевой вопрос. И в этой связи хотелось бы развеять один из укоренившихся в нашем экспертном сообществе мифов. Речь идет о так называемой «стандартизации» внешнеполитических процессов. Мол де Москва или Вашингтон ведут себя по-разному, реагируя на тот или иной этнополитический конфликт. Между тем любое (!) решение относительно признания (или непризнания), поддержке сепаратизма или территориальной целостности принимается, и не только Россией, на основе национального эгоизма, а не абстрактных стандартов. Во внешней политике нет «идеальных мер и весов», а дипломатия это не конвейер по производству стандартных деталей. США выбирали право наций на самоопределение, признавая независимость Хорватии, Словении, Черногории, Косово, Южного Судана, Эритреи и Восточного Тимора и до последнего защищают территориальную целостность Боснии и Герцеговины, Грузии, Молдовы, Украины и Азербайджана. Но даже членство в ЕС или в НАТО не гарантия от избирательности в выборе стандартов.

Так члены Евросоюза и Североатлантического Альянса Румыния, Испания, Словакия, Греция не признают Косово, но одновременно с этим Абхазию и Южную Осетию. Но Бухаресту это никак не мешает проводить раздачу паспортов в Молдавии и на Украине (при этом, не забывая негодовать по поводу таких практик с российской стороны!), заявлять о соседней Молдове (стране- члене ООН), как о «втором румынском государстве» и время от времени озвучивать территориальные претензии к украинской стороне.

Россия боролась с сепаратизмом в Чечне и региональным партикуляризмом на Северном Кавказе и в Поволжье, но признала независимость двух сепаратистских республик Грузии, а сегодня устами президента Путина актуализирует принцип «национального самоопределения, который никто не отменял» применительно к Крыму. Турция подчеркивает, что целью ее кавказской политики является принцип территориальной целостности государств региона, а также активно борется с курдским сепаратизмом и при этом одной из первых признала Косово и до сих пор в одиночку признает де-факто государство турок-киприотов.

И в этом нет противоречий, поскольку внешне нелогичная политика строится вокруг одной идеи — обеспечения национальных интересов и безопасности страны. Что соответствует этому, то и попадает в «стандарт», а если надо, то объявляется особым случаем. Принимая внешнеполитическое решение, глава государства или дипломат не ищет стандарты. Он не пытается решить все задачи вообще и открыть универсальные законы. Он собирает вполне определенный паззл в конкретно-исторической обстановке. Все остальное — риторика, за которой эксперту следовать не надо. Это дело пропагандистов, объявляющих этническую чистку геноцидом и замалчивающих об эксцессах по отношению к «чужакам».

Сергей Маркедонов - доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Версия для печати