16.04.2014 | Сергей Маркедонов

Постсоветская Грузия: «осевое время»

Сегодня мы переживаем масштабное переформатирование постсоветского пространства. С присоединением Крыма к РФ Беловежские соглашения (инициированные Россией и Украиной) стали достоянием истории. События на Юго-Востоке Украины тестируют состоятельность самого украинского национально-государственного проекта. Принимая во внимание масштабы территории и населения этой страны, а также ее стратегическое значение, результаты этого теста будут иметь значение, выходящее за рамки одного лишь постсоветского пространства. Остроты ситуации добавляет и тот международно-правовой релятивизм, который пришел на смену последовательно разрушаемой ялтинско-потсдамской системе международных отношений.

Взрывное продолжение распада СССР и передел некогда общего наследия, происходящие сегодня, снова актуализируют сюжеты, связанные с закатом советского проекта. В 1990 году в своем эссе с говорящим заголовком «Национализм: чудовище пробуждается» известный польский диссидент, журналист, политический мыслитель Адам Михник сформулировал принципиально важный тезис: «Национализм – это последняя фаза коммунизма». Оговоримся сразу. Под «национализмом» Адам Михник понимал не его гражданскую, а этническую разновидность, апеллирующую к социально-биологическим принципам. По мнению Михника, «коммунизм всегда претендовал на роль универсальной доктрины, поэтому после его падения возникает пустота. В этой пустоте постепенно появляются демоны минувших эпох: вновь возвещают о себе ксенофобия и шовинизм, популизм и нетерпимость». Четверть века назад в тогда еще единой стране эти демоны во всю мощь заявили о себе. И «последняя стадия» коммунизма вследствие этого оказалась до сих пор не пройденным этапом.

9 апреля 2014 года в Грузии отметили 25-летие события, которое во многом предопределило будущее этой страны, особенности ее национального и государственного строительства. Речь идет массовой акции в столице Грузии, которая была разогнана с использованием военнослужащих Закавказского военного округа. Тогда не обошлось, увы, без человеческих жертв. Перефразируя Карла Ясперса, этот день можно назвать «осевым» для постсоветской истории Грузии. День 9 апреля 1989 года стал водоразделом между ее советским и постсоветским периодом. По справедливому замечанию Георгия Калатозишвили, «до 9 апреля проект независимости вовсе не был доминантным в грузинском обществе. Отчетливо помню, что в среде интеллигенции активно и заинтересованно обсуждались проекты реформирования Союза, его трансформации по новой либерально-рыночной экономической модели. Не говоря уже о "широких массах", которые вовсе не горели жаждой великих потрясений, не испытывали никакой ненависти к Москве. Но получилось по-другому: конкретное событие и его стрессово-эмоциональное восприятие вызвали цепочку важнейших процессов».

25 лет назад Грузия перестала быть «братской социалистической республикой». После 9 апреля 1989 года и грузинские коммунисты, и диссиденты, прошедшие советские лагеря, идентифицировали себя, прежде всего, как грузины, боровшиеся за свою независимость и территориальную целостность. И хотя на тот момент Советский Союз еще был единым государством, а Грузия – его неотъемлемой частью, в грузинском словаре 25 лет назад появилось понятие «абхазский сепаратизм» (или «агрессивный сепаратизм»). Сами же апрельские события 1989 года стали реакцией на абхазский сход 18 марта того же года в селе Лыхны Гудаутского района, потребовавший пересмотра политико-правового статуса Абхазской АССР в составе Грузинской ССР. И в маленьком селе Лыхны, как и в большой республиканской столице Тбилиси, партийные и советские чиновники выражали свои национальные чаяния вместе с фрондирующими публицистами и историками, что еще недавно трудно было представить.

Через некоторое время, 23 ноября 1989 года, первый секретарь ЦК Компартии Грузии, член Политбюро ЦК КПСС и в недавнем прошлом шеф КГБ Грузинской ССР Гиви Гумбаридзе вместе с грузинским диссидентом Звиадом Гамсахурдиа организовали «марш протеста» на Цхинвали (тогдашнюю столицу Юго-Осетинской автономной области). Итогом этой акции стала первая трехмесячная блокада города, появились первые жертвы. Националистический дискурс окончательно вытеснил идеологию «пролетарского интернационализма».

Таким образом, в апреле 1989 года сформировался фундамент нынешней идеологии независимой Грузии. Борьба за территориальную целостность оказалась зарифмованной с самим возникновением новой грузинской государственности, подтачиваемой другими националистическими движениями и, как следствие, внешним вмешательством. В заключении, подготовленном специальной Комиссией Съезда народных депутатов СССР по расследованию событий, имевших место в г. Тбилиси 9 апреля 1989 года (известной как Комиссия Анатолия Собчака), был сделан справедливый вывод: «Перестройка вызвала пробуждение национального самосознания, стремление к достижению подлинной экономической самостоятельности и государственного суверенитета, которые характеризуют сегодня общественно-политическую обстановку не только в Грузии, но и в других союзных республиках». Однако то, что учла депутатская комиссия, не приняли в расчет лидеры грузинского националистического движения. Они проигнорировали тот факт, что не столько сама по себе «Перестройка», сколько вызванная ей политическая либерализация пробудила «национальные чувства» не только у грузин, но и у осетин с абхазами.

Впрочем, тогда эту ошибку допустили не только любимцы тбилисской улицы. Свой вклад в нагнетание страстей внесли и представители национальной интеллигенции. Вот что говорил по поводу Абхазии выдающийся философ с европейским именем Мераб Мамардашвили (1930-1990): «…Слово «Абхазия» является синонимом слова «Грузия», ибо в древности абхазы были грузиноязычными участниками создания грузинской государственности и культуры. Сказать грузину, что Абхазия может выйти из Грузии, — значит сказать то же самое, что Грузия может выйти из самой себя. Или скажу еще резче: то же самое, что быку показывать красную тряпку, а потом удивляться, что бык такой недемократичный». О самих же абхазах философ говорил еще более жестко, подчеркивая, что не следует «поддерживать ту степень гражданского невежества, в которой они находятся относительно себя» и объяснять, что «их дергает за ниточку советская власть». Подчеркнем особо. Процитированные выше отрывки принадлежат мыслителю европейского уровня, человеку, который в одном из последних своих интервью газете «Молодежь Грузии» заявил: «Если мой народ отдаст преимущество Гамсахурдиа, я не буду с моим народом». Конечно, «абхазоведческие» высказывания Мамардашвили не имеют никакого отношения к философии, это – выражение его эмоций.

Но если даже столь масштабные фигуры позволяли в своих рассуждениях прибегать к обывательскому национализму, то, что говорить о персонах, не отягощенных знаниями «категорического императива»? Именно к ним и были обращены призывы Звиада Гамсахурдиа в апреле 1989 года: «Мы встанем на их (абхазов – С.М.) сторону, но только с тем условием, чтобы они восстановили историческую справедливость и отдали нам нашу землю и воду, и отправились туда, откуда они пришли. Я прошу вас, если кто-то решит выступить против этой истины, вы их не слушайте». Впоследствии Гамсахурдиа, избранный первым президентом независимой Грузии, не единожды будет прибегать к националистической риторике в ее самых крайних проявлениях.

Ставка на этнополитическое доминирование, сделанная 9 апреля 1989 года и преумноженная впоследствии, на долгие годы способствовала кризису легитимности независимого грузинского государства. Будущие лидеры Грузии в 1989 году отказались от концепции гражданской нации, предполагающей реализацию принципа «Грузия для граждан Грузии». И результат был таковым, что вновь возникшее государство оказалось чужим и нелегитимным для осетин, абхазов, армян, представителей других этнических меньшинств. Выбор в пользу этнонационализма не только спровоцировал два вооруженных этнополитических конфликта, переросших в российско-грузинское противостояние и признание Москвой независимости двух бывших автономий Грузии. Это на долгие годы создало очаги напряженности в регионах с доминирующим армянским (Джавахети) и азербайджанским (Квемо Картли) населением. Грузинский этнонационалистический вызов в свою очередь спровоцировал столь же жесткий и столь же радикальный ответ в Абхазии и в Южной Осетии. В результате более 200 тысяч грузин из Абхазии и порядка 20 тысяч из Южной Осетии были изгнаны из мест своего проживания без всякой надежды на возвращение. В сегодняшней же Абхазии конституционно закреплены этнические преимущества «титульной нации» (президентом может стать только этнический абхаз).

Казалось бы, в 2003 году у Грузии появился шанс на изменение «вектора Звиада». Приход во власть новых молодых лидеров, имеющих качественное западное образование и ориентированных на европейские ценности, должен был стать залогом такого поворота. У Грузии этого времени был как никогда высокий рейтинг доверия в США и странах ЕС (чего невозможно было представить во времена Гамсахурдиа и даже во времена Шеварднадзе, памятуя о номенклатурном прошлом второго грузинского президента). В конце 2003 – 2004 гг. у команды «младогрузин» были прекрасные шансы найти общий язык и с Москвой. Российские власти долгие годы жестко оппонировали Эдуарду Шеварднадзе, который считался для Кремля самым неудобным партнером в СНГ.

Таким образом, у Тбилиси был прекрасный шанс начать отношения с северным соседом, что называется, «с чистого листа». Однако вместо этого была взята на вооружение концепция «слабого звена». Расчет на то, что в цепи непризнанных республик Южная Осетия окажется именно таким звеном, привел к «разморозке» конфликта (имевшего к 2004 году все предпосылки для позитивного разрешения), возобновлению военных столкновений. Через 4 года этой «разморозки» конфликт перерос на уровень противостояния Москвы и Тбилиси с активным вовлечением в эту борьбу США и Европейского Союза. Грузинский национализм в его крайних биополитических формах не проявлялся. Саакашвили не позволял себе открытых манифестаций этнического превосходства, которые в начале 1990-х гг. делал Гамсахурдиа. Однако в латентной форме (скрытой под фразами о стремлении в НАТО, в «единую Европу» и к созданию демократического государства) эта идеология продолжала играть определяющую роль. Отсюда и популистские обещания встретить новый год в Цхинвали, и вернуть Абхазию «в один президентский срок», и инициативы, обращенные не к абхазам и осетинам, а к международным структурам (что могло рассматриваться только как пиар).

В итоге – самое тяжелое поражение Грузии после распада СССР, новая утрата территорий и новые беженцы. Формально-правовое признание абхазской и югоосетинской независимости положило начало процессу их международной легитимации и трансформации России из государства статус-кво в ревизиониста. Продолжение этого процесса мы видим сегодня.

В 2012-2013 году в Грузии появилась новая власть, а Михаил Саакашвили оставил высший пост в государстве. Однако существенной корректировки национального строительства, акцент в котором был бы сделан на гражданскую идентичность, не происходит. Идея «восстановления территориальной целостности» с критическим пафосом, обращенным к России, по-прежнему определяет базовые подходы государственной власти. Грузии. Но возможны ли принципиальные изменения в грузинской политике без качественного переосмысления «осевого времени» двадцатипятилетней давности? Риторический вопрос.

Сергей Маркедонов - доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Версия для печати