08.09.2014 | Сергей Маркедонов

Минский пакт о ненападении

5 сентября в Минске по итогам контактной группы было подписано соглашение о прекращении огня между Украиной и двумя непризнанными республиками Донбасса. Вскоре после этого события ОБСЕ (Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе) опубликовала протокол, который был подписан в столице Белоруссии с участием известного швейцарского дипломата Хайди Тальявини (она руководила комиссией по расследованию причин «пятидневной войны» 2008 года).

Практически сразу же после того, как документ о прекращении огня был подписан, последовали заявления о его нарушениях. И действительно, не исключено, что минское перемирие не станет необратимым процессом и не перерастет хотя бы в «заморозку», не говоря уже об устойчивом мире. Просто потому, что уровень взаимного недоверия между сторонами конфликта зашкаливает, а сам украинский «паззл» является частью более широких вопросов европейской и даже международной безопасности, без взаимной увязки которых невозможно выйти с минимальными потерями из нового раунда борьбы за советское наследие. Как в этом непростом контексте оценивать минские договоренности? Ведь как бы ни сложилась их дальнейшая судьба, они уже по факту стали определенным этапом в развитии украинского конфликта.

Прежде, чем браться за оценку «минских 12 пунктов» следует рассмотреть предыдущие неудачные попытки «перековать мечи на орала». Напомню, что АТО (антитеррористическая операция) на юго-востоке Украины началась в апреле нынешнего года в ответ на провозглашение Донецкой народной республики. После этого было предпринято несколько попыток приостановить конфликт. Первым заходом в этом направлении стало четырехстороннее совещание в Женеве с участием США, РФ, Евросоюза и Украины 17 апреля 2014 года (на тот момент АТО еще не переросло в масштабное вооруженное противоборство). Стороны смогли принять т.н. Женевское заявление, которое предусматривало разоружение незаконных вооруженных групп (вне зависимости от их принадлежности к тем или иным силам), освобождение захваченных административных зданий и амнистию участникам протестов (так называемой «русской весны»). Однако документ так и не заработал эффективно. Стороны слишком спешили придать публичность своим компромиссам. В результате не было выработано адекватных механизмов по реализации того, что было написано на бумаге. Отсутствие же должного уровня доверия привело к тому, что практически в ту же секунду, как на тексте документа обсохли чернила, стороны начали обвинять друг друга и выискивать в договоренностях подвохи, не говоря уже о двойственных интерпретациях одного и того же пункта. Печальный итог не заставил себя долго ждать. Уже 2 мая 2014 года пресс-секретарь президента РФ Дмитрий Песков заявил о срыве женевских соглашений в связи с операцией сил АТО в Славянске.

После этого конфликт пошел по нарастающей линии. По итогам референдумов 11 мая произошла институционализация двух непризнанных республик Донбасса (Донецкой и Луганской) в качестве стороны конфликта. И следующая попытка организации переговорного процесса, состоявшаяся 23 июня, уже учитывала донбасских представителей. Они приняли участие в заседании трехсторонней комиссии в Донецке. В ходе ее работы стороны договорились о прекращении огня до 27 июня. Но, как и в случае с женевскими договоренностями конфликт не удалось остановить. В последний июньский день по окончании заседания Совета национальной обороны и безопасности президент Украины Петр Порошенко заявил о прекращении перемирия в Донбассе и переходу к «плану Б», предполагающему активизацию военной операции на юго-востоке страны. Однако буквально через день после возобновления противостояния министры иностранных дел Германии, Франции, РФ и Украины согласовали Декларацию по урегулированию конфликта. Этот план предполагал допуск представителей ОБСЕ на КПП на российско-украинской границе, а также создание контактной группы по выработке конкретных механизмов по преодолению кризиса. На бумаге все инициативы также выглядели логичными и стройными. Однако неучастие в переговорном процессе США, успевшими стать важным фактором украинского кризиса, девальвировало любые договоренности. Вашингтон, между тем, не проявил тогда должного интереса к переговорному процессу. Если понимать под таковым готовность к поиску компромисса. В итоге снова результат оказался неудовлетворительным.

Конфликт вышел на новый виток, в переговорном процессе возникла опасная пауза. Дипломатическое общение ограничилось по большей части «телефонным форматом». Некоторые возвратные движения начались в середине августа. 15-го числа состоялась встреча президентов РФ и Финляндии. Через три дня прошла новая четырехсторонняя встреча глав МИД Франции, Германии, Украины и России в Берлине. 26 августа пришел черед переговоров в формате ТС – ЕС – Украина в Минске. Крайне запоздавшая встреча, если учитывать утраченные возможности такой дискуссии до подписания Киевом Соглашения об Ассоциации с Евросоюзом. Как бы то ни было, а первый официальный контакт Владимира Путина с Петром Порошенко (до этого на юбилейных торжествах по случаю операции «Оверлорд» встреча носила неформальный характер) стал фактически признанием Москвы новой украинской власти и возможности вести с ней переговоры вне зависимости от набравшей обороты информационной войны. В итоге 3 сентября два президента провели телефонный разговор, а Владимир Путин озвучил свой мирный план по Украине, состоящий из 7 пунктов. В Протоколе, подписанном по итогам заседания контактной группы в Минске, даются ссылки на «имплементацию мирного плана» Петра Порошенко и мирных инициатив президента РФ.

Таким образом, подписание минского документа имело определенную дипломатическую предысторию. Поиски попыток «развязки» украинского узла предпринимались практически синхронно с началом АТО на юго-востоке страны. И хотя они не имели успеха и в будущем разговоры о любом прогрессе кажутся наивными и сомнительными, важно отметить наличие интереса к прекращению вооруженного противостояния у всех. Что же толкает стороны к поискам мирного разрешения, несмотря на жесткую информационно-пропагандистскую войну?

Начнем с Украины, как страны, на территории которой не просто разворачивается конфликт, но и идет геополитическая конкуренция за влияние на всем постсоветском пространстве и возможности изменять его конфигурацию. Еще 11 мая 2014 года тогдашний исполняющий обязанности главы украинской президентской администрации Сергей Пашинский (оставил свой пост 10 июня) заявлял о вступлении АТО в «финальную стадию» на основании того, что «уничтожено много сепаратистов». Однако вплоть до полписания протокола в столице Белоруссии операция так и не была завершена. Действительно, в начале июля - конце августа силам АТО сопутствовал успех: были взяты под контроль Славянск и Краматорск, ставшие символами сопротивления Киеву. Еще до 20-х чисел августа казалось, что падение Донецка и Луганска - это вопрос времени. Оба центра непризнанных республик Донбасса были взяты в клещи украинскими силовиками, а гуманитарная ситуация в них была близка к катастрофической. Однако взятия Донбасса к 23-летию Украины (24 августа отмечается годовщина принятия Декларации о независимости) не произошло. Более того, очередная дата украинской «незалежности» фактически совпала с контрнаступлением сторонников двух донбасских республик. Оно стало развиваться в сторону Азовского моря, и фронт в несколько дней докатился до Мариуполя, имеющего важное стратегическое значение, как порт и промышленный центр. Добавим к этому приближение парламентских выборов и опасность жесткой привязки фронтовой динамики к динамике предвыборной борьбы. Как минимум, здесь серьезнейшая мультипликация рисков.

Но самое главное - это опасение прямого конфликта с Россией при неготовности Запада к возможному усилению военного давления со стороны Москвы. О реальном российском вовлечении в противостояние на юго-востоке Украины можно спорить, и любые выводы будут однобокими в силу дефицита релевантных источников. Однако сам факт вовлечения и заинтересованности в сохранении Украины, как буферного, а не натовского государства более, чем очевиден.

Переходя, таким образом, к российским мотивам, важно отметить, что Москва, с одной стороны опасается повторения сценария 1995 года (Хорватия против непризнанной Республики Сербская Краина, когда США и Европа фактически закрыли глаза на уничтожение инфраструктуры этого де-факто образования вкупе с этническими чистками), но с другой рискует углублением противостояния с Западом. Последнее же чревато, несмотря на все оптимистические оценки, раздающиеся как из рога изобилия с экранов ТВ. Суть этих опасений лучше всего выразил политический тяжеловес и патриарх российского политологического цеха Евгений Примаков. В конце июня 2014 года, комментируя положение дел вокруг Украины, он особо подчеркнул, что новый виток эскалации с Западом (а значит либо полный разрыв, либо драматическая минимизация отношений) чреват для России технологическим отставанием. «В глобализирующемся мире если мы являемся слабым звеном в этом отношении, то с нами могут говорить свысока и действовать против нас. Здесь нам нужно выправлять положение? Но как, в одиночку?» - резюмировал мэтр. Добавим к этому отсутствие серьезного раскола по линии США-ЕС и внутри Евросоюза, несмотря на серьезную фронду внутри интеграционной организации.

Более того, в отличие от Крыма, где российский выбор имеет массовую поддержку «русская весна» на юго-востоке Украины не привела к мощному восстанию (или массовому выступлению) против Киева. Неудачными оказались антимайданные выступления в Одессе, не говоря уже о Николаеве и Херсоне. В последний момент отказались от проведения референдума активисты Харьковской области, несмотря на изначальную активность в критике новой украинской власти. Конечно, здесь нельзя сбрасывать со счетов и фактор политического запугивания (активность СБУ и общественных структур, поддерживающих Майдан-2), и информационную пропаганду, и многое другое (в том числе и разочарование в России, отказывающейся вводить свои войска на юго-восток). Но факт остается фактом. Лишь две области юго-востока Украины смогли организовать военное сопротивление центральной украинской власти. При этом не стоит забывать, что по вопросу о референдуме по статусу ДНР и ЛНР некоторые донбасские районы высказались за присоединение к Днепропетровской области, а доминирующим настроением людей остается пассивность и готовность к поддержке победителя, который гарантирует минимальный порядок и стабильность. В этом плане крайне показательными были оценки Игоря Стрелкова относительно дефицита «штыков и сабель» в подведомственных ему войсках. Не исключено, что в случае новых поражений Киева настроения на юго-востоке изменятся в пользу Москвы и против украинской идентичности. Но пока ситуация такова, какова она есть. И ее учитывают наряду с Москвой представители ДНР и ЛНР. Какие бы слова они не обращали во внешний мир.

Европейский союз, несмотря на свою громкую риторику о том, что демократия выше экономических резонов, опасается масштабного разрыва отношений с Россией. И 300 миллиардов долларов товарооборота - слишком внушительная цифра, чтобы ее игнорировать при всей любви к риторическим приемам, не говоря уже об энергетике. В ЕС есть понимание, что военный конфликт в центре Европы - опасная затея, а партнерство с властями, вовлеченными в него, опрокидывает представления о европейской интеграции, как воплощенной «политике ценностей». У США нет мощной экономической привязки к России, и Вашингтон крайне опасается (до иррациональной фобии) так называемой ресоветизации и укрепления доминирования Москвы на постсоветском пространстве (в этом Штаты видят возрождение СССР и возвращение «холодной войны»). Но даже за океаном есть понимание, что попадание в заложники украинского кризиса чревато потерями. В особенности если упустить такие важные общие направления для сотрудничества с РФ, как Афганистан и Ближний Восток. В отличие от Европы США не станут спешить с поисками компромиссов по Украине. Фактор географии тут тоже играет не последнюю роль. Но и выходить на новые витки противостояния опасно не только для России, но и для Запада. Если представить себе критическое ослабление РФ, то нестабильность на одной восьмой части суши создаст немало острых вызовов для Европы в первую очередь, но также и для США.

В этой связи возникает парадоксальная ситуация. В мирной развязке заинтересован каждый, и не заинтересован одновременно никто, ибо мир каждому видится по-разному с учетом его предпочтений. Отсюда крайне сложно надеяться на то, что минский протокол сможет удовлетворить интересы всех. Если говорить о самом тексте, то в нем нет ничего такого, что Москва не озвучивала бы ранее (на том же совещании в Женеве). Критиковать позицию России по тексту можно лишь в том случае, если предполагать, что целью Кремля было присоединение Донбасса или поход на Киев. В действительности же такой цели не ставилось (оставим конспирологам идеи подобного рода), Москва последовательно выступала за внеблоковый статус Украины и ее федерализацию, как инструмент для обеспечения такого положения. В тексте протокола об этом более, чем прямо говорит седьмой пункт об «инклюзивном национальном диалоге» на Украине. Что касается пункта 10 про отвод боевиков, наемников и незаконных вооруженных формирований, вызвавший множество нареканий у борцов в социальных сетях, то в нем нет ни единого слова по поводу того, к какой из сторон эти люди «приписаны». Следовательно, он может быть интерпретирован не только как имеющий отношения к ополченцам Донбасса (эти республики, кстати, Москва, в отличие от ситуации с Абхазией и Южной Осетией, официально не признавала, а потому ни в какие протоколы не может вписать нечто большее, чем НВФ), но к украинским добровольческим батальонам.

Текст соглашения, в самом деле, имеет много уязвимых мест. Прежде всего, потому, что допускает двойные интерпретации. Что, например, означает словосочетание «отдельные районы Донецкой и Луганской областей», в которых требуется «особый статус», досрочные выборы и особое местное самоуправление (пункты 3 и 9)? Какие это будут районы и муниципалитеты? По каким критериям их будут выбирать? Почему речь идет не про всю территорию указанных областей? Или в основу положен текущей контроль украинских и донбасских сил над разными частями этих регионов? Про НВФ мы уже говорили выше. По каким критериям и кого будут к ним относить?

Естественно, помимо текстовых замечаний есть и общие политические соображения. Как будут истолкованы соглашения? Как слабость России, провал ее политики или как поражение курса Порошенко и попыток инструментализации «российской угрозы» для консолидации украинского общества (сценарий, апробированный в Грузии Михаилом Саакашвили)? Насколько Киев смирится с де-факто утратой контроля над юго-восточными территориями? Ведь отказ от АТО могут воспринять, как возможность для атаки Порошенко внутри страны, и чтобы избежать такого он может предпринять отнюдь не мирные действия. Так делали в недавнем прошлом многие постсоветские лидеры, вовлеченные в политические конфликты. И тогда минский протокол может стать лишь очередной попыткой, но не этапом замирения. В любом случае украинский кризис выпукло обозначил необходимость серьезного пересмотра подходов не только к отдельной постсоветской стране, но и к европейской безопасности в целом. Будет ли она обеспечиваться с участием России или посредством ее маргинализации? Каким образом организовать кооперацию Москвы и Запада и как избежать конфронтации с превращением территорий бывшего СССР в большую конкурентную площадку? Эти вопросы должны рассматриваться уже сегодня, точнее еще вчера. Возможно, в этом случае есть робкие шансы на выход из украинского противостояния.

Сергей Маркедонов - доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Версия для печати