20.04.2015

Алексей Макаркин: «Чем дальше Церковь заходит на площадку идеологии, тем сильнее может быть ответная реакция: период всеобщего благочестия может смениться периодом всеобщего разгула, как это произошло в начале 20 века»

Наблюдаемый в последние годы «консервативный поворот» в официальном дискурсе и политике российской власти сопровождается апелляцией к религиозным ценностям, необходимости защиты чувств верующих. Подобные тенденции в целом нашли поддержку у большинства общества (за исключением либерального протестного движения с подчеркнуто светской идеологией). В результате, это открыло «окно возможностей» для религиозных организаций, крупнейшей из которых выступает РПЦ, как по повышению своей политической автономии, так и по расширению зоны своей экспансии на другие сферы жизни общества. О политических возможностях, которые открываются перед РПЦ в контексте нынешних консервативных тенденций, Политком.RU рассказывает первый вице-президент «Центра политических технологий» Алексей Макаркин.

- После распада СССР в воздухе повис вопрос: какой содержательно будет модель отношения Церкви со светским, демократическим государством. Как бы Вы описали текущее состояние государственно-церковных политических отношений?

- Я бы описал его как двойственное. С одной стороны - модель, которая закладывалась в Конституции 1993 г., модель равенства конфессий, в которой не упомянута ни одна конфессия как приоритетная и не предполагается никакой особости ни одной из Церквей. Эта модель, конечно, не работает. Она подверглась ревизии еще задолго до консервативной волны и прихода В.Путина на пост президента. Это был 1997-й г. – принятие новой редакции закона о свободе совести, в преамбуле которого была упомянута роль православия в истории России и роль христианства, ислама, иудаизма и буддизма. Формулировка была очень двойственной, поскольку под понятие «христианства» можно подвести очень многое: русскую православную церковь, старообрядцев, католиков, протестантов, отколовшиеся неканонические православные группировки. По такой негласной договоренности было принято решение, что христианство у нас - это православие. В итоге, среди наших чиновников укоренилось представление о том, что в законе фигурируют четыре традиционные конфессии. Положение, которое было заложено в Конституцию, достаточно быстро подверглось фактической ревизии. И, конечно же, РПЦ имеет привилегированный статус. Это не столько формализовано, сколько происходит неформально. Например, приходят католики к руководителю местной администрации и говорят: «Мы хотим, чтобы вернули наш храм, который у нас был до 17-го года, или давайте построим новый». Как нужно делать по Конституции и Закону о свободе совести? Необходимо решать вопрос с конкретной конфессией. Неформально же, глава администрации говорит: «Вот Вы посоветуйтесь с православным архиереем – если он будет за, то и я буду за, если против – ну что ж поделаешь…».

Россия – страна неформальных правил. Неформальные правила активно работают в религиозной сфере, как и в любой другой: политической, экономической. Возьмем, к примеру, тему Церкви и образования. Со времени президентства Медведева существуют варианты школьных дисциплин, которые предлагается изучать: «Основы православной культуры», «Основы исламской культуры», «…буддистской культуры». Представьте себе ситуацию, когда кто-то говорит, что хочет изучать «Основы буддистской культуры». Скажут: «У нас нет учителя. Приезжайте в Бурятию, может там будет. У нас большинство родителей проголосовало за что-то другое». Поэтому, формально возможность выбора существует, реально – родители голосуют, причем находясь под влиянием администрации школы. Бывает, родители хотят выбрать один предмет, а администрация говорит: «Все соседние школы выбрали другой предмет… а мы что, выделяться будем?». Никто не приказывает, не издает нормативных актов, но действуют неформальные правила.

Если брать уже консервативную волну – роль религиозных организаций выросла. Конечно, под религиозными организациями, в основном, подразумевается православная церковь. Еще 3-4 года назад история с «Тангейзером» была бы невозможной, сейчас – она возможно.

- Получается, в последнее время влияние РПЦ увеличивается. Можем ли мы говорить о том, что РПЦ на пути к независимости от государства? Каковы тенденции?

- Да, влияние РПЦ определенно увеличивается, но мы не можем говорить о ее независимости. Я Вам описал ситуацию с одной стороны. С другой стороны все тоже очень непросто. Государство рассматривает Церковь инструментально. Для государства Церковь – инструмент для собственной государственной легитимации. Это инструмент для продвижения каких-то идей, но не равноправный партнер. Поэтому, если сейчас интересы совпали, это не означает, что они совпадали вчера и что они обязательно совпадут завтра. Ни одно государство не хочет, чтобы Церковь могла накладывать вето на принятие государственных решений. Если мы возьмем средневековую Россию, мы увидим единственную такую попытку – патриарха Никона (да и то уже на исходе средневековья). По сути, в это время уже просматривались новые тенденции: Московская Русь превращалась в Россию. Это была экспансия на юг, планы относительно Константинополя. Соответственно, патриарх Никон пытался играть куда более серьезную роль, чем многие его предшественники. Причем, он старался институционализировать эту роль. Он именовался уже не великим господином, а великим государем (как царь). Соответственно, это закончилось очень в короткие сроки. Тишайший, благочестивейший, истинно верующий царь Алексей Михайлович Никона выгнал. Это был не Петр 1, не Иван Грозный. Это был тишайший царь. Но даже тишайший царь не мог потерпеть такого. Поэтому такая модель такого двоевластия для государства неприемлема. Государство там, где оно хочет – готово давать Церкви новые возможности. Там, где оно не хочет – оно эти возможности ограничивает.

Очень интересный момент, который иногда не учитывают: наибольшее количество возможностей Церковь получила в период медведевской модернизации. Именно он, по менталитету либеральный интеллигент, принял решение о том, что Церковь возвращается в среднюю школу. Хотя и опосредованно, но это такой плацдарм, который в дальнейшем можно расширить. Сейчас Патриархия заговорила о том, что «Основы православия» нужно изучать не в 4-м классе, а со 2 по 9 классы. В течение практически всего времени обучения. Долго решавшийся и успешно саботировавшийся Министерством Обороны вопрос о введении военного духовенства, тоже был решен при Д.А. Медведеве. Церковь должна была стать одной из его пор. Он искал поддержки на самых разных площадках: от правозащитников до Церкви. На тот момент у нас было улучшение отношений с Западом, с Европой после войны с Грузией. И Церковь в этот процесс включилась.

Государство не хочет давать Церкви слишком много влияния, постоянно контролируя этот процесс, не хочет, чтобы Церковь была равноправным участником церковно-государственных отношений. Церковь, понимая все это, адаптируется к запросам государства.

Когда Кирилла избрали патриархом, он в одной из своих проповедей назвал Великую отечественную войну наказанием за грехи атеизма, уничтожения церквей, верующих и т.п. Это не было принято ни государством, ни обществом. Как можно говорить о наказании за грехи, когда речь идет о величайшем событии в истории страны? Сейчас патриарх говорит ортодоксально-патриотические вещи, вписываясь в тренд. Процесс очень интересный. С одной стороны, активная часть Церкви: для нее это шанс - все то, что сейчас происходит. С другой стороны, я бы не преуменьшал конформистского аспекта. Церковь имеет большой опыт адаптации еще с 1920-х гг., когда адаптация была вынужденной и происходила в крайне драматической ситуации. Сейчас ситуация, конечно, другая, но все равно Церковь адаптируется.

Когда мы говорим Церковь, мы часто подразумеваем очень разные вещи: с одной стороны, есть официальная позиция Церкви и позиция ее представителей.

- А что мы можем считать официальной позицией Церкви: документы, соборные постановления?

- Да, это Соборные постановления, «Основы социальной концепции РПЦ», принятые в 2000 г. на юбилейном Архиерейском соборе, это официальная позиция.

- Фактически позиция патриарха не является официальной позицией Церкви?

- Понимаете, здесь нет четкой грани. У католиков, к примеру, существует понятие безошибочности понтифика (иногда оно не очень правильно переводится как непогрешимость). Безошибочность в тех ситуациях, когда он говорит официально. Если понтифик выглядывает на улицу и говорит: «Завтра будет хорошая погода» и тут же начинается град с ливнем, то ни о какой безошибочности речи не идет. Если он говорит официально и заявляет об этом, то, с точки зрения католиков – безошибочно. А в православии нет такой жесткой грани. Есть принцип, что позиция Церкви – все то, что усвоено Церковью. Все то, что принято Церковью и является консенсусом, если говорить современным языком. Откуда это все появилось? Многие патриархи на разных этапах истории Церкви говорили самые разные вещи. Если мы возьмем Константинопольских патриархов, то среди них были и монофизиты, и Нестори, который положил начало несторианской ереси. Таким образом, если патриарх что-то говорит, но этого не одобряет коллективное мнение Церкви, это не будет являться позицией Церкви. Таким образом, когда один высокопоставленный представитель Церкви говорит, что Сталин сделал много хорошего, а другой – что Сталин сделал много плохого, и тот, и другой не являются позицией Церкви. В первую очередь, она фиксируется соборными актами. Это очень сложный вопрос, что такое мнение Церкви, но на практике принято ориентироваться на официальные Соборные документы.

- Если говорить об отношении общества к Церкви. Я имею в виду Церковь в двух испостасях: Церковь как институт и Церковь как религию, православие, в частности. По сути, в России православие является элементом культурной идентичности: большинство людей идентифицируют себя с православием, но при этом не осуществляют религиозные практики.

- Отношение к Церкви как к институту скептическое, если брать интеллигенцию. Интеллигенцию, понимаемую не как люди с высшим образованием, а как люди, которые занимаются рефлексией. Это около 2-3% населения. Конечно, большая часть находится в Москве и Санкт-Петербурге. Между прочим, такая тенденция есть и среди ультраконсервативной части интеллигенции, только с другим знаком. Например, часть считает патриарха тайным католиком. Претензии носят прямо противоположный характер у демократической интеллигенции, но та и другая интеллигенция рефлексируют. Большая часть общества, напротив, такой рефлексией не занимается.

Да, действительно у нас в обществе есть разделение: человек может ходить в Церковь при этом может не любить патриарха и отвлекать какие-то законы.

- Как сложилось такое разделение? Почему люди тянутся к Церкви?

- Я думаю, здесь есть несколько причин. Во-первых, в современном мире людям нужна какая-то константа, что-то постоянное. Мир меняется, а люди не успевают реагировать на эти изменения. Сегодня ты работаешь, а завтра тебя уволили. Нужно что-то традиционное, стабильное, за что можно ухватиться, желательно связанное с предками, историей. И это неизменное – Церковь. К тому же, если учесть, что у нас совершенно непредсказуемая история: трактовки в учебниках часто бывают противоположными и имеющими достаточно короткий исторический промежуток, Церковь выступает некой константой, якорем, за который можно ухватиться в этом меняющемся мире.

Второй момент. Человеку свойственно думать о материях, выходящих за рамки его повседневной жизни. Одни думают чаще, другие думают реже, но представление о том, что смерть неизбежна, присутствует у всех. Каждый делает свой вывод из этого. В связи с этим, инстинктивно не хочется верить в материалистические концепции, говорящие, что после смерти продолжения не будет, вообще ничего не будет. Очень не хочется верить. Поэтому люди тянутся к самым разным объяснениям. Некоторые основаны на религиозном опыте, другие - на каких-то научных исследованиях. Людей тянет думать об этом, а за эту сферу отвечает Церковь. Поэтому, когда поднимается вопрос о том, что кто-то обижает Церковь: девушки пляшут в храме, ставят какой-то спектакль, то у огромной части общества возникает инстинктивное чувство: «Не надо это трогать». Это слишком высокие вещи. Тронешь – а потом это как-то скажется. Причем человек не обязательно верит во все догматы, он просто верит в то, что «там что-то есть». А если там что-то есть, то с этим не нужно конфликтовать. Мало ли что будет.

Третий момент – внутреннее чувство вины. Это свойственно современной России. Люди видят, в каком состоянии многие храмы, сохранилась социальная память о репрессиях, преследованиях, которым подвергалась Церковь. Поэтому в обществе стараются много об этом не говорить (тема репрессий вообще не самая приятная), но большинство испытывает некое чувство вины: Церковь в свое время настрадалась, позволили разрушать храмы, расстреливать священников. Раз так, не надо сейчас особо Церковь трогать, она и так намучилась, настрадалась. Церковь воспринимается не как могущественная, богатая, влиятельная организация с большими амбициями, а как одна из жертв 20 века. Конечно, у нас есть группы населения, которые говорят: «И правильно делали, что расстреливали. Все равно все эти священники были приспешниками царского режима». Но это явно маргинальное явление. Даже коммунисты не оправдывают репрессии против веры.

В то же время, наше общество – светское. Первое время социологи удивлялись, сейчас – уже не удивляются тому, что большинство общества – православное, но при этом мнение о допустимости абортов является доминирующим.

- Хотя в «Основах социальной концепции» четко сказано, что Церковь выступает против абортов…

- Да. И православная, и католическая Церковь против абортов. Это некие аксиомы. Но большинство православных в абортах ничего плохого не видит. В данный момент актуализировалась дискуссия: что делать с причащением супружеских пар, живущих во грехе? Это значит, что люди где-то в 60-е годы зарегистрировали брак в ЗАГСе, у них скоро золотая свадьба, но они не были обвенчаны. И что делать: причащать или не причащать? Тут же возникает коллизия. Многие верующие люди, ортодоксальные, говорят, что это - грех и «гореть им в геенне огненной», как прелюбодеям. Но большинство церковных людей считают, что нужно быть снисходительней: не всегда человек может решиться совместить золотую свадьбу с венчанием. Может, хотя бы того супруга, который хотел бы венчаться – причащать. Возникает дикая ситуация: ты хочешь, но жена уперлась и говорит «Нет, не буду венчаться». И что теперь, разводиться? Ломать реально существующую успешную семью?

Наше общество - светское и очень советское. Поэтому легитимно многое из того, что было принято в советское время. Аборты были разрешены – были, поэтому можно и сейчас. Разводы были? Да, пожалуйста, хотя в данный момент существуют некоторые ограничения. Но, к примеру, однополых браков не было. Стоп. Здесь уже нельзя. Табу. А вот если бы в советское время однополые браки разрешили - не исключено, что они были бы легитимны и сейчас для тех же самых номинальных православных. Легитимно советское. Легитимно то, что укоренилось с точки зрения общества. И понятно, что роль православия как важного фактора культурной идентичности, велика. В результате получаются социологические казусы, когда человек называет себя православным, но в Бога не верит. Это реальность.

- Какие люди обычно посещают Церковь?

- В Церковь изначально ходило много молодежи, потом молодые люди столкнулись с реальностью и многие стали уходить, некоторые остались и стали постулировать свое понимание религии (в некоторых случаях православные догматы уютно соседствуют с верой в переселении душ). Кто остался? Многие из оставшихся – люди, которые в 90-е гг. очень сильно проиграли. Люди, по которым реформы и рыночная экономика ударили сильнейшим образом. Они потеряли опору в жизни и частично нашли ее в Церкви.

Если говорить о людях, которые посещали Церковь в советское время, они тоже были очень разными. Одни люди действительно читали книги, занимались катехизацией, для других Церковь была возможностью для самоутверждения в этом мире («Если я не смог сделать карьеру, я могу пойти сюда и буду спасен, а вот они все будут в аду гореть»). В Церковь уходили старые комсомолки, которые стали задумываться: а что же там дальше? За гробом? Приходя в Церковь, они привносили свои чувства, свои нравы.

На самом деле, верующие очень разные. Но общество, в общем и целом, светское. Поэтому, когда те или иные месседжи, исходящие от Церкви, соответствуют настроениям общества – они принимаются. Но, когда батюшка говорит, что люди, которые не венчались, попадут в ад – нет, такой месседж общество не принимает.

- Какие возможности открываются перед РПЦ в рамках нынешних тенденций? Несколько лет назад, насколько я помню, было принято постановление о том, что церковники могут участвовать в выборах. Фактически, государство не запрещает создание религиозных партий. Точнее, запреты есть, но они касаются лишь названия.

- Я думаю, возможности не очень велики. К примеру, создаешь ты православную партию, у кого она будет отбирает голоса? У «Единой России» в первую очередь, которая представляет собой лоялистский электорат. Захочет ли Церковь идти на конфликт с государством, отбирая голоса у «Единой России»? Нет, не захочет. Если говорить об участии в выборах, там своя история. Я с трудом представляю себе подобные вещи на территории Российской Федерации. Государству это не нужно. Государству не нужны депутаты, которые имели бы двойную лояльность: перед государством и перед своим архиереем. Это было сделано для Украины: там не было такого запрета, представители Церкви участвовали в выборах в качестве кандидатов. Причем, в стане левых сил, которые были за сближение с Россией.

- Чем это можно объяснить?

- Объяснялось это проблемами, связанными с расколом: там есть Филарет, автокефалисты, уния. Поэтому политическая активность Церкви и ее представителей носила вынужденный характер. Но так, как в России все эти факторы отсутствуют, – для нее это не актуально. Другое дело, что Церковь может поддерживать какие-то организации, благословлять их, поощрять. Опять же, маловероятно, что Церковь будет это делать соборно. Отдельные представители Церкви могут поддерживать конкретные общественные инициативы. К примеру, отец Всеволод Чаплин. Но это не означает, что он высказывает позицию Церкви. Это его личная позиция.

Я полагаю, Церковь будет достаточно осторожна. Во-первых, среди верующих есть люди разных взглядов. Во-вторых, если ты политизируешься, то ты лишаешься преимущества стабильности, неизменности, укорененности. Ты включаешься в политику, которая по определению меняется, адаптируется и является конъюнктурной. Это опасно. Кроме того, Церковь не может перейти грань, нарушающую ее интересы. Эти интересы не всегда аналогичны интересам государства. К примеру, Церковь признает Абхазию и Южную Осетию канонической территорией Грузинского Патриархата. Церковь не может даже увести под Россию крымские епархии. Если следовать строго церковной логике, Крым – это Украина. Понятно, что всегда существуют свои интересы. Если Московский Патриархат настоит на том, чтобы передать эти епархии непосредственно себе, то УПЦ (Украинская Православная Церковь) будет эволюционировать в сторону соглашения с Филаретом, чего РПЦ не хочет. Если признает Абхазию и Южную Осетию своими и официально установит контроль над этими территориями, тогда Грузинский Патриархат признает Филарета в качестве канонического. Никто не хочет открывать ящик Пандоры. В то же время, государство хотело бы, чтобы Церковь была более активной.

Даже если мы возьмем темы, которые не столь политичны, но, тем не менее, важны. К примеру, Церковь и образование. Церковь выступает за то, чтобы увеличить свое присутствие в школе, государство пока хочет все оставить так, как есть. Государство не очень хочет расширения влияния РПЦ в этой сфере.

Кроме того, в Церкви существуют группы, настроенные более консервативно, чем священноначалие. Сегодня я открыл статью, в которой написано, что госпожа Мизулина занимает слишком либеральную позицию по отношению к абортам с точки зрения части церковных деятелей. Несмотря на то, что она в нашем понимании символ чего-то ретроградного для либеральной части общества. Получается, государству не очень интересно усиление этой части Церкви. Когда Церковь выступает против либералов – отлично, но когда эти люди начинают разборки между своими и занимают ультра-позицию – государству это не очень нравится. Церковь идти на конфликт не будет – отучили. Желающих повторить судьбу патриарха Никона немного. И, кроме того, зачем? Скорее, Церковь будет адаптироваться.

Вы спрашивали, может ли Церковь стать независимой от государства… А хочет ли она этого?

- Насколько я знаю, для Церкви идеальная схема взаимоотношений – симфония. Текущее положение вещей мы никак не можем назвать симфонией.

- Идеальной ситуации симфонии государство не допустит, поскольку ему это не нужно. А что касается альтернативной модели: свободная Церковь в свободном государстве – она не нравится Церкви потому, что тогда государство будет действовать согласно Конституции 1993 г., реально. А быть уравненной с другими конфессиями и подчинять общим правилам уже не хочется. Поэтому, если симфония не реальна, а такой подход отвергается, необходимо адаптироваться в рамках модели, которая уже существует: неформальной модели. При этом, адаптироваться, стремясь получить какие-то выгоды.

- Подводя итоги, та ситуация, которую мы имеем сейчас, выглядит следующим образом. Церковь играет роль инструмента в руках государства, максимум, что она может получить – некоторое расширение привилегий.

- Некоторое расширение привилегий, да. В том числе, в идеологической сфере. Это новое. Раньше шла речь о реституции, имущественных вопросах. Сейчас важнее то, что Церковь выходит на площадки, где ее раньше не было и берет на себя роль морального цензора - роль, которая у нее была - с теми или иными поправками - при государе-императоре. Она вышла на эту площадку. Тут же возник конфликт с либеральной интеллигенцией, которая противится этому процессу.

- Чем это все закончится?

- Закончиться может довольно плохо, поскольку Россия – страна крайностей: либо икона, либо топор. Чем активней, чем дальше Церковь заходит на эту площадку, тем сильнее может быть ответная реакция. Амплитуда маятника увеличится. Период всеобщего благочестия может смениться периодом всеобщего разгула, как это произошло в начале 20 века.

- Был поставлен изощренный антропологический эксперимент, который сработал. Государству было не выгодно оставлять религию и Церковь, влияющую на умы людей. Коммунистическое государство хотело само стать религией, а конкуренты в таком деле совсем не нужны.

- Да, все верно. Но России это было свойственно и до советского государства. Оно только воспользовалось многими вещами. Не известно ни одного случая, чтобы во время восстания в армии, на флоте священник мог остановить бесчинства. Отбрасывали батюшку. Не работало. Во время страшных крестьянских восстаний тоже не могли остановить. И анафеме подвергали. Православные люди не обращали внимания на священников. Поэтому, если говорить о внутреннем авторитете Церкви, он явно отличался от внешнего благочестия. И сейчас отличается. В случае, когда Церковь высказывает позицию по какому-либо вопросу, даже люди верующие далеко не всегда склонные ей следовать. Вспомним примеров абортов. Понятно, что практикующие верующие чаще слушают, что им говорит РПЦ. Но, в большинстве случаев, они сочетают это с собственным мнением. Поэтому, я думаю, что здесь ситуация очень противоречива. Чем дальше маятник идет в одну сторону, тем дальше маятник потом может пойти в другую сторону. С радикализацией консерватизма реакцией на нее может быть обратный процесс.

Версия для печати