29.02.2016 | Сергей Маркедонов

Пик Кадырова

«Что ежели правитель, в самом деле, державными заботами наскучил и на престол безвластный не взойдет?». «…но, тем не менее, он правил так, словно был уверен, что не умрет никогда…» Яркие образы мировой литературной классики, как нельзя лучше передают ощущения от недавних заявлений Рамзана Кадырова.

Глава Чеченской республики регулярно сам создает информационные поводы или активно использует те или иные события для собственной политической «раскрутки». Его экстравагантные заявления уже стали привычным делом. Большинство их них провоцируют острые дискуссии, выходящие за рамки исключительно кавказской тематики. Тут, что называется от Сирии и Украины до российской «несистемной оппозиции».

Однако в конце февраля 2016 года с интервалом в несколько дней Рамзан Кадыров заявил, что не исключает своего ухода с поста главы Чечни. Сначала 23 февраля он констатировал, что считает свой долг по улучшению положения дел в республике выполненным, а потому не имеет желания возглавлять ее дальше. Тогда же Кадыров публично продемонстрировал готовность сменить род деятельности, если на то будет воля высшего руководства страны. Затем, 27 февраля в эфире НТВ Кадыров сказал, что его время на посту главы Чечни прошло. «Есть у человека предел. И сейчас для Кадырова пик, я считаю», - резюмировал он.

Регион-символ

Публичное заявление об уходе руководителя любого другого субъекта РФ, скорее всего, не привлекло бы к себе столь пристального внимания и осталось бы предметом дискуссии в узком экспертном кругу. Но Кадыров и Чечня - это особая история. Здесь речь идет не просто об отдельно взятом субъекте РФ, а регионе-символе. При этом «наполнение» этого символа за последние четверть века существенно трансформировалось. На уровне высшего политического руководства страны оно менялось с минуса на плюс. Неизменным оставалось одно - значимость Чечни для постсоветского российского национально-государственного проекта.

Чеченская республика - единственный регион РФ, который в течение шести лет (1991-1994 и 1996-1999) находился вне российской юрисдикции и был де-факто государством со своей особой внутренней, внешней и оборонной политикой. На его территории проводились не только КТО (контртеррористические операции), но и военные действия с участием сухопутных войск и авиации. Чечня - единственное из автономных образований на территории бывшего СССР, которое имело отложенный статус на пять лет по согласованию с центральными властями (в соответствии условиям Хасавюртовских соглашений 1996 года), чего не знали другие непризнанные республики, образовавшиеся в результате распада некогда единой страны.

Но Чечня стала также единственным де-факто образованием, которое вернулось (хотя бы формально) под власть «материнского государства». И не только возвратилось, но и превратилось в своеобразную витрину успеха в деле «замирения» Кавказа. Этносепаратисткие настроения в Чечне сегодня сведены к нулю, а многие вчерашние сепаратисты инкорпорированы во власть. Теракты в Чечне хотя и происходят, но уже не первый год по их количеству республика уступает первенство соседнему Дагестану.

Напомню, что еще в канун своих первых президентских выборов Владимир Путин говорил: «Моя миссия, моя историческая миссия, - это звучит пафосно, но это правда, - разрешить ситуацию на Северном Кавказе». Непраздный вопрос, какими критериями пользоваться, для оценки эффективности урегулирования северокавказских конфликтов и противоречий. Думается, что и сегодня, многие проблемы регионального развития и безопасности кажутся далекими от разрешения. В конце концов, количественные показатели по имеющимся вооруженным инцидентам (а они неуклонно снижаются с 2012 года) не являются единственным показателем успешности «замирения» Северного Кавказа, как в медицине сбитая температура еще не означает полного излечения пациента. Но информационное пространство большой политики - это не экспертная площадка. И в мире образов российского Олимпа Чечня – это удача, доказательство того, как сепаратистский регион, зарифмованный в массовом сознании с терроризмом и с неприятием России, превратился в «опорный край державы». В настоящее время эта республика может поспорить за право считаться «форпостом» страны даже с традиционным носителем этого неофициального титула - Северной Осетией. Ведь никто иной, как Рамзан Кадыров называет себя «пехотинцем» Владимира Путина. Вот и 27 февраля 2016 года глава Чечни особо подчеркнул, что примет «как должное любое решение Президента РФ, любой приказ».

Пехотинец с амбициями

Впрочем, у чеченской медали есть не только одна сторона. За внешним фасадом стабилизации и лояльности скрывается установление особого порядка управления республикой, где российское законодательство действует далеко не в полном объеме (фактически игнорируется конституционный принцип отделения религии от государства и от образования, гендерное равенство). Более того, федеральные власти (суды, прокуратура и воинские части на территории Чечни) могут выполнять свои прямые функции лишь в определенной степени. Сама же республиканская власть фактически проводит кампании по борьбе с радикальным подпольем и имеет свои представления о том, как это следует делать. Отголоски споров о допустимости применения принципов коллективной ответственности по отношению к родственникам лиц, заподозренных в причастности к радикальному подполью и терактам, докатывались даже до ежегодной пресс-конференции президента Владимира Путина.

Чечню очень часто называют «закрытой» для внешнего мира республики. Однако данный тезис справедлив лишь отчасти. Действительно, Рамзан Кадыров - последовательный критик западной политики. Он и его чиновники выступают против действий США и их союзников даже более жестко и радикально, чем это позволяют себе Владимир Путин, его администрация и МИД РФ. Не менее последователен глава Чечни и в эксплуатации образа «внутреннего врага» (он даже использовал печально известный термин «враг народа»), чью деятельность он связывает с происками Вашингтона. Но все это не означает закрытости Чечни от внешних воздействий в принципе. У самого Кадырова есть свои выходы в ближневосточный мир, а поощрение процессов религиозного возрождения на уровне высшего руководства республики, даже если оно и позиционируется в контексте противостояния «ваххабизму», неизбежно связано и с иностранным влиянием. Которое ведь совсем не обязательно должно сводиться к влиянию с Запада.

Рамзан Кадыров позиционирует себя, как «государев слуга». Но этот «пехотинец» президента РФ в отличие от других «солдат» Кремля является публичным политиком, чувствующим вкус к этому делу. В отличие от руководителей соседних Ингушетии и Дагестана, Кадыров не раз открыто высказывался за проведение процедуры прямых выборов главы республики. По его словам, «легко и просто бывает работать с людьми, зная, что они доверили тебе не только свою судьбу, но и будущее региона». Принимая логику «пехотинца», Кадыров в то же время, никогда не позиционировал себя, как простого назначенца Москвы. Он парадоксальным образом дополнял «солдатскую» функцию ролью национального лидера, которому требуется иной уровень легитимности, связанный не только и не столько с доверием Кремля. Отсюда и острая реакция на все сюжеты, в которых так или иначе оказывались вовлеченными этнические чеченцы (от погромов в Кондопоге до «дела Бориса Немцова»). Де-факто, а не де-юре Кадыров уже давно являлся чеченским президентом, а не только главой отдельно взятого субъекта РФ.

Москва как заложник собственной стратегии

Во всех контекстах, описанных выше, потенциальный уход Кадырова ставит немало острых вопросов. Сама по себе формальная его отставка - это даже не надводная часть айсберга, а ее малая часть. Во-первых, в условиях Чечни Кадыров - это не фамилия ее носителя, а нечто большая. Напомню, что республиканский парламент утвердил его в должности главы республики по представлению Владимира Путина в марте 2007 года (исполнять обязанности руководителя Чечни он стал 15 февраля того же года). Но все это - лишь формальная сторона. В действительности же еще до этого срока Кадыров в качестве вице-премьера и главы республиканского правительства являлся главным персонажем в Чечне. Благодаря его активности ни президент (де-юре глава республики) Алу Алханов (был избран в августе 2004 года и подал в отставку в феврале 2007 года), ни кураторы от Москвы так и не смогли стать реальными руководителями северокавказского субъекта РФ. И если вдруг Кадыров покинет свой пост в нынешнем году, то далеко не факт, что он выйдет из игры. Как минимум, здесь возможны варианты.

Сам же факт его выхода потенциально несет в себе серьезные риски. По справедливому замечанию известного кавказоведа Константина Казенина, серьезные перемены в Чечне – «это сложнейшая, рискованная хирургическая операция. Если кто-то идет на перемены, не понимая рисков и возможных издержек этого переходного этапа, то это не самый ответственный человек». Отсюда следует, во-вторых. Для Кремля любые чеченские сценарии чреваты турбулентностью. Можно сколько угодно критиковать действующее республиканское руководство (и поводов для этого найдется немало), но во многом нынешняя ситуация стала возможной благодаря политике центра. Правы будут те, кто скажет об отсутствии серьезных альтернатив Кадырову. Речь, в данном случае, не о личностях, а о вопросах системного характера. Но не ячейки же запрещенного в России «Исламского государства» (ИГ) или ослабленный «Имарат Кавказ» считать альтернативами!

Между тем, сама Москва не единожды устраняла сдержки и противовесы для кадыровской системы. Когда в 2002 году центр решил сделать ставку на «чеченизацию власти» (то есть предоставление широких прерогатив региональной элите в обмен на лояльность), то вероятным было введение Конституции, предполагавшей парламентскую форму правления. Естественно, парламентаризм в постконфликтной Чечне не явил бы нам итальянские или германские образцы. Но принципы коллегиальности отдавали бы центру «золотую акцию» и право медиации внутри республики. Однако курс на вертикаль, как самоцель (хотя стягивание регионов после десятилетия политической «вольницы» крепким правовым обручом не означало введение тотального управленческого единообразия), не дал ни единого шанса на реализацию сложной схемы инкорпорирования турбулентного региона. В мае 2004 года после убийства Ахмата Кадырова во время теракта на стадионе «Динамо» в Грозном у центра снова появилась возможность коррекции управленческой модели в Чечне. Избрание же в августе того же года президентом республики Алу Алханова и вовсе открывало возможность для проведения политики сдержек и противовесов в интересах всего государства. Притом, что генерал-майор МВД и участник российских антисепаратистских кампаний Алханов прекрасно вписывался в образ защитника «конституционного порядка» в Чечне и защитника единства РФ. Были в Чечне и другие деятели, сделавшие выбор в пользу интеграции.

У других постсоветских государств, столкнувшихся с сепаратистской угрозой, был явный дефицит проводников политики «территориальной целостности» среди представителей «титульного этноса» непризнанных образований. Москва в этом плане была в намного лучшем положении. Но сам же Кремль долго и последовательно складывал все яйца в одну корзину, укрепляя чеченскую вертикаль едва ли не лучше, чем вертикаль общероссийскую. Стоит ли потом удивляться тому, что бенефициарии этого процесса стали требовать особого места на политическом Олимпе. Не только в пределах отдельно взятой республики, но и всего государства в целом. Но дело ведь не только в требованиях и претензиях, но и в готовности играть на опережение, быть большими католиками, чем Папа Римский. В нашем российском случае, большими антизападниками, противниками несистемной оппозиции, организаторов «майданных технологий, чем сам Кремль. Но в таком случае неизбежна конкуренция, поскольку система, утверждающая единоначалие и принципы вертикально построенной политической системы не склонна потакать «инициативникам». Которые рано или поздно, вольно или невольно будут нарушать монополию центра, а также оспаривать его эффективность, и чего доброго, сами претендовать на роль альтернативного центра.

Отсюда стремление сузить пространство для «инициативников», ввести их активность в определенные берега. В данной ситуации есть теоретически два варианта. Первый - это попытка кадровой революции. Но этот вариант несет в себе немалые опасности, ибо система управления в Чечне во многом построена вокруг первого лица, и ее резкий слом (сопровождаемый переделом власти и собственности) опасен для страны, вовлеченной к тому же в серьезные внешнеполитические противостояния на Украине и на Ближнем Востоке.

Но даже если этот сценарий будет реализован безболезненно (например, глава Чечни формально получает повышение и занимает некий высокий пост, возможно специально сконструированный для него), то без отсутствия каких-то системных перемен мы в скором времени увидим кадыровскую модель без Кадырова. Появится новый «пехотинец», готовый выполнить любой приказ центра, но при этом не слишком ограничивающий себя на подведомственной территории. Словом, произойдет воспроизводство той же самой управленческой модели, но с иными исполнителями. Второй вариант - процесс аппаратного торга. Кадыров и дальше будет говорить о достижении пика своей формы и уходе от дел. Смиренно ожидая реакции Кремля (публично) и ведя переговоры с «заинтересованными игроками» (на аппаратном уровне). Давая при этом понять своим адресатам, что реально заместить его «здесь и сейчас» не получится без риска для общероссийской конструкции. И неважно в данном случае, кто за это больше ответственен. При таком сценарии по многочисленным просьбам трудящихся разных уровней глава Чечни « принять венец смиренно согласится; а там - а там он будет.. править по-прежнему». Впрочем, не исключено, что некоторая чрезмерная инициативность главы республики будет купирована центром.

Таким образом, легких и простых выходов из нынешней ситуации не предвидится. И какие бы эмоции сегодня ни переполняли тех, кто обращается к рассмотрению положения дел в Чечне, должно быть понятно, что без серьезной коррекции российской региональной политики в отдельно взятой республике построить коммунизм не получится. Но любые перемены на Северном Кавказе должны опираться, прежде всего, на холодный расчет, а не на внешнюю эффектность.

Сергей Маркедонов - доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Версия для печати