29.06.2016 | Сергей Маркедонов

Российско-турецкий коридор возможностей: черноморское измерение

«Начался этап нормализации между Россией и Турцией». С этим заявлением турецкий премьер-министр Бинали Йылдырым выступил 28 июня в национальном парламенте. Впрочем, экспромт главы правительства был, что называется, хорошо подготовленным.

За день до этого официальный сайт президента РФ распространил информацию о получении обращения Реджепа Тайипа Эрдогана, направленного главе Российского государства. В нем особо подчеркивалось, что турецкий лидер выразил «свою заинтересованность в урегулировании ситуации, связанной с гибелью российского военного самолета».

После того, как сообщение об эпистолярной инициативе президента Турции стало достоянием СМИ и социальных сетей, многие журналисты, эксперты и блоггеры начали дискуссию о том, можно ли считать сам факт такого обращения официальным извинением по той формуле, по которой этого требовал Кремль, и нет ли в трактовках письма определенного лукавства. Однако в данном случае вопрос не сводится к точности перевода и установлению аутентичности изначального текста (хотя для историков будущего эта тема будет представлять несомненную ценность). Сегодня и завтра намного важнее то, как стороны будут политически, а не лингвистически интерпретировать итоги непрямого общения двух лидеров, и смогут ли они в конечном итоге найти некий компромисс, который был бы выгоден и Анкаре, и Москве.

Российско-турецкие отношения имеют множество различных измерений. Они охватывают и проблемы Ближнего Востока, и энергетической безопасности, и двусторонней экономической кооперации, и более широкие контексты (противодействие терроризму, взаимодействие и конфронтацию РФ и НАТО). Однако не будет преувеличением рассматривать Черноморье как регион особой важности и для Москвы, и для Анкары. Об этом приоритете упомянул в своем выступлении 28 июня и Бинали Ийлдырым. И буквально через несколько дней глава МИД Турецкой республики Мевлют Чавушоглу прибудет в Сочи, где будет принимать участие в заседании совета министров государств - членов ОЧЭС (Организации Черноморского экономического сотрудничества). К слову сказать, даже беглого взгляда на состав участников этой структуры достаточно, чтобы понять, что под Черноморьем здесь понимается не только набор стран, имеющих выход к определенному морю. В расширительном смысле этот регион включает и закавказские государства (Азербайджан, имеющий выход к Каспию, и Армению, которая вообще лишена выхода к морям), и Молдову (имеющую «черноморское окно» через Дунай), и ряд балканских стран (Албания, Сербия).

Этот макрорегион перегружен неразрешенными конфликтами (не только открытыми, как противостояние на юго-востоке Украины, но и латентными). Именно здесь находятся все имеющиеся де-факто образования постсоветского пространства. Среди них и получившие ограниченную международную легитимацию Абхазия и Южная Осетия, а также участник переговорного формата «5+2» Приднестровье, и не имеющие признания Нагорно-Карабахская республика и два «народных» образования Донбасса. Несмотря на то, что бывший сербский автономный край Косово получил признание 108 из 193 государств-членов ООН (для дальнейшего продвижения членства страны в Организации объединенных наций нужно получить, как минимум, 129 голосов), полного единства во мнениях относительно статуса этого образования нет среди постоянных членов Совбеза. И даже среди участников НАТО и Европейского союза. Сам же «казус Косова» воспринимается как некий паттерн для самоопределения вне зависимости от политико-правовых отличий между ним и кейсами Абхазии, Южной Осетии, Крыма или Нагорного Карабаха. К нему апеллируют для доказательства своих устремлений и страны Запада, и Россия.

Именно в Черноморском регионе в 2014 году был создан прецедент смены юрисдикции территории одной страны в пользу другой (Крым). Этот кейс рассматривается Украиной и странами Запада как аннексия, в то время как Россия трактует его как «историческое воссоединение» в результате народного волеизъявления. В этом связи любая конфронтация с участием РФ и Турции, имеющих немало пересекающихся интересов в Черноморье, является фактором дополнительного риска и для региональной безопасности, и для безопасности международной (учитывая членство Турецкой республики в НАТО и высокий уровень взаимодействия между Анкарой и Вашингтоном).

В дискуссии об отношениях Москвы и Анкары, а также о возможностях для их нормализации в сегодняшних условиях, неизбежно обращение к точке, в которой они опустились до предельно низкой отметки. Действительно прошлогодний инцидент с российским бомбардировщиком Су-24 кардинально изменил двустороннюю динамику. Стратегическое партнерство (а именно так виделась российско-турецкая кооперация лидерам двух стран) сменилось жесткой конфронтацией. Демонстрационный эффект от этого был усилен тем, что отношения Москвы и Анкары еще недавно рассматривались как пример успешной трансформации противостояния двух евразийских гигантов, исторических конкурентов и геополитических противников в успешное и прагматичное сотрудничество.

Между тем, если избегать громкой риторики и чрезмерных эмоций (впрочем, понятных и оправданных по-человечески), то стоит заметить, что трагедия с российским самолетом не открыла противоречий, существовавших между Турцией и Россией. И до инцидента с Су-24 Москву и Анкару разделяли позиции по Нагорному Карабаху (если РФ как участник Минской группы ОБСЕ стремилась аккуратно балансировать между Арменией и Азербайджаном, то Турция последовательно поддерживала Баку). Не были тождественны подходы стран и к Крыму, хотя Анкара не последовала примеру США и стран ЕС и не ввела антироссийские санкции после перехода полуострова под российский суверенитет. Но если внимательно следовать официальным заявлениям турецких политиков, а также информации веб-ресурса МИД республики, то территориальная целостность Украины не ставилась ими под сомнение и до 24 ноября 2015 года. Достаточно обратиться к заявлениям, прозвучавшим в ходе и по итогам заседания турецко-украинского межгосударственного Стратегического совета высокого уровня в Киеве в марте того же года. Не ставилась под сомнение Анкарой и территориальная целостность Грузии, как и активная экономическая кооперация с этой страной, что, впрочем, не мешало турецкой стороне держать открытым «окно» в Абхазию, не препятствуя собственным гражданам абхазского происхождения осуществлять экономическое и гуманитарное взаимодействие с исторической родиной.

Можно вспомнить и весьма жесткую публичную реакцию истеблишмента Турции (включая и президента Эрдогана) на участие Владимира Путина в траурных мероприятиях в Ереване, приуроченных к столетию трагедии 1915 года в Османской империи. Если в Армении и в армянской диаспоре («спюрке») их однозначно трактуют как геноцид, то в Турции рассматривают как «гражданскую войну» и «эксцессы депортации в условиях военного времени».

На протяжении четверти века, прошедших после распада Советского Союза Анкара и Москва переживали периоды то резких падений, то относительных взлетов на северокавказском направлении. И до того, как стороны в конце 1990-х годов совершили своеобразную антисепаратистскую сделку (отказ от поддержки сторонников Ичкерии в обмен на прекращение взаимодействия с Рабочей партией Курдистана), в отношениях двух стран Чечня была одной из наиболее проблематичных точек. К слову сказать, конфронтация последнего года не привела к резким переменам на этом направлении.

Таким образом, пытаясь минимизировать издержки от нынешнего противостояния, стоит иметь в виду особую важность постсоветской проблематики для двух стран. И извлечь несколько важных уроков. Во-первых, кризис в российско-турецких отношениях в очередной раз продемонстрировал, что даже растущие экономические связи при имеющихся внешнеполитических расхождениях не гарантируют переход количества проектов и контрактов в качественное стратегическое взаимодействие. Ранее эта истина доказывалась на примере сотрудничества России со странами Балтии, Германией, Европейским союзом в целом. До инцидента с Су-24 Турция была крупным партнером России, занимавшим шестое место с товарооборотом 31,6 млрд. долларов по итогам 2014 года. Но при этом практически по всем ключевым политическим сюжетам, имеющим особое значение, у сторон были разночтения, что называется от Карабаха и до Крыма.

Во-вторых, антизападная риторика и критика США и стран ЕС, которой было в избытке в выступлениях Эрдогана и его соратников по Партии справедливости и развития, не может быть надежным гарантом того, что тот, кто ее использует, будет непременно эффективным стратегическим союзником России. В то же самое время нельзя не заметить, что и Турция, и РФ видят Черноморский регион территорией, где именно они имеют право решающего голоса. И Анкара, и Москва заинтересованы в сохранении и духа, и буквы Конвенции Монтрё (1936).

В-третьих, каким бы важным ни был фактор персонификации политики, отношения двух стран нельзя свести к личной переписке Путина и Эрдогана. Успехи на этом направлении могут придать импульс двусторонним отношениям, а неудачи, напротив, могут потянуть их на дно. Но ставить крайне важные внешнеполитические сюжеты и вопросы безопасности в полную зависимость только от первых лиц нельзя. Ведь какие бы разночтения ни разъединяли двух евразийских гигантов, они в значительной степени взаимозависимы. В случае эскалации того же нагорно-карабахского конфликта весьма актуальными становятся как кризис евразийских интеграционных проектов (вызов для России), так и интернационализация процессов мирного урегулирования с более активным вмешательством США (что создавало бы определенные проблемы не только для Москвы, но и для Анкары). Во многом схожие последствия будет иметь и эскалация конфликта вокруг Крыма, особенно если таковой перерастет в военный формат. Для Турции, активно вовлеченной в сирийский конфликт, в региональные проблемы Ближнего Востока в целом и в разрешение своего собственного внутреннего «курдского вопроса» появление новых «фронтов» никак не будет способствовать стабилизации положения.

Но и для России не всё так просто. Взять хотя бы абхазское направление. В начале 2016 года частично признанная республика присоединилась к санкциям РФ против Турции. Однако эти меры сильно бьют и по самой экономике Абхазии (турецкие продовольственные и промышленные товары до начала 2016 года занимали порядка 20-25% от общего объема абхазского рынка), провоцируя тем самым недовольство подобной солидарностью с Москвой. Даже если таковое присутствует только в латентной форме. Схожие проблемы стоят перед самой Россией в республиках Северного Кавказа. Кооперация местного бизнеса с турецкими предпринимателями была весьма высокой, а компенсация от потерь перспективного рынка сегодня, мягко говоря, не стала очевидной.

В этой связи запрос на нормализацию (даже если он укрывается в обтекаемых, дипломатически отточенных фразах) более или менее очевиден. Как очевидно и то, что возврат к временам «стратегического партнерства» (пусть и «соревновательного», как определял его Бюлент Араз, или «дуалистического» в интерпретации Игоря Торбакова) не представляется возможным. На сегодняшний день было бы крайне важным возобновление полноценного диалога по всему спектру сюжетов, связанных с безопасностью (включая предотвращение инцидентов и быстрое реагирование на них) и формированием принимаемых правил для «согласия на несогласие». Конфронтация вряд ли будет преодолена в сжатые сроки, но соотношение сакрального и прагмтатического начала в двустороннем противостоянии может измениться в пользу последнего.

Сергей Маркедонов – доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Версия для печати